От автора. Эти стихи меня спасли, когда я сгорал от ковида, в двух больницах, 40 дней. Ночи сидел в подушках, задыхаясь. Врачи уже приговорили – возраст и куча болячек. А я напропалую писал стихи в айфоне, почти без поправок. И вырвался.
Потом заново учился ходить.

* * *

На ранней утренней прогулке,
Когда стада деревьев гулки,
И под ногами гибнет снег,
Плутает между веток эхо.
Уже сугробам не до смеха,
И дышит смертный человек.

Идёт себе, глазами в душу,
Что видит он – подумать трушу.
За эти семь десятков зим
Такое пережить случалось!..
И помнит он любую малость –
Всё это тащится за ним.

Болит простуженная память.
В минувшее привык он падать,
Как в детстве – в холод лёгких вод.
Но птичья радует потеха,
А что там наболтало эхо –
Сам чёрт его не разберёт.

* * *

Когда меня накрыло не по-детски,
И было не укрыться, и не деться
От этой убивающей тоски,
Всё развивалось, как в театре действо,
Как боль недавно сломанной руки.

Моя страна смеялась и стонала,
И мыла руки, и своих пинала –
Потом, когда сдала их и спасла,
Сушила вёсла, и рожала мало,
И жгла траву у нашего села.

Мы жили между городом и садом,
Леса и реки обнимая взглядом,
А я лечился древом и строкой.
Всё думал: может быть добром и ладом
У нас всё выйдет, милая, с тобой.

Гроза играет страшной погремушкой,
Наш дом качает, словно кто-то ушлый
Трясёт его завистливой рукой.
Когда у края снова раню душу,
Меня спасёшь ты, и никто другой.

 

ПСЫ

Я разговаривал с дворовыми собаками,
Я читал им стихи, их блохи кусали меня за пальцы.
Но дворняги не хотели зрелищ, они от голода плакали,
И просили еды их жадные пасти.

И я плюнул на поэзию, я дал им воды и мяса.
Они жадно жрали, и рвали куски друг у друга.
Те, что помельче, покорно ждали своего часа
И только уши прижимали в ответ на чужую ругань.

Эта прорва сжигала мой хлеб, и всё было мало,
Были рты их черны, языки красны, а глаза сухи…
А потом сытые псы улеглись где попало
И сказали: «Вот теперь давай-ка твои стихи!»

 

* * *

Мы от одиночества звереем.
Страшен враг, когда он вам не слышен.
Боль и ярость с каждым днём острее –
Так, что эти чувства сносят крышу.

Выживали в рабстве, войнах, гетто,
Лагеря прошли и колизеи,
Неужели нас сломает эта
Странная китайская затея?

Вы, мои ровесники, кудесники —
Крепкая и редкая порода.
Ваши незначительные песенки
В этот час важнее кислорода.

Что же делать, если струны ржавы,
Если наступило время слома…
В час, когда испуганы державы,
Повторим: «В начале было Слово».

 

ИЗ ПЕТЕРБУРГА В ЛЕНИНГРАД

1.

Ленинградские ветры, осколки огня…
Из беды они вышли, из маминой боли,
Из блокадной печали, из вечной юдоли,
И навылет пробили меня.

Я там был. Я там не был. И меньше двух лет
Отделяли меня от последнего взрыва,
И была тишина, как девчонка, пуглива,
И с трудом пробивался рассвет.

Так живу, так несу этот холод в душе.
Ленинградские ветры, родные до плача…
Что без них этот день? Ничего он не значит
На последнем моём рубеже.

2.

На улице Шамшева память остыла,
На кладбищах мира живые могилы
Моих стариков.
Но нет им границ, прилетают погреться,
И в сны, и в стихи, и в горячее сердце
Во веки веков.

Моя Петроградка одета в туманы,
Закрою глаза, но увидеть ума нет,
Одна тишина.
Глаза распахну – вот он, дом не забытый,
Большая семья… но на кухне раскрытой
Чужая жена…

Полёты над городом без дельтаплана,
Не будет здесь больше ни сна, ни обмана –
Вернул я себе этот взгляд.
Такой, как он был, из летучего детства,
Уже никуда ему больше не деться,
Живой Ленинград!

3.

Всё было там, где утро коченело,
Где с головой не соглашалось тело,
Я шёл из Петербурга в Ленинград.
Названья улиц плыли и двоились
Как будто в мыле заново творились
И Зимний, и мосты, и Летний сад.

Моя походка становилась вещей,
Спина прямее, и другие вещи
Вдруг вызревали на моих плечах.
Дома росли, и поднимались втрое,
Уже я был мальчишкой и героем
Весь при ремне, фуражка на ушах.

Я шёл из школы через три квартала,
И жизнь меня за фалды не хватала,
А тихо, словно за руку вела.
Я в дом врывался: «Вот пятёрка, мама!»
И маму обнимал, и рос упрямо,
Пришёл я в Ленинград, и все дела.

 

* * *

Не делай добра – не получишь ответку,
Такую, что мир потемнеет в глазах.
Не верь никому — только небу и ветру,
Взлетая на сорванных вдрызг тормозах.

Вдруг вспомни, как пил с пацанами «отвёртку»,
И время сорвётся с тугого гвоздя,
И, сколько ни лей распроклятую водку,
Те песни  уже и припомнить нельзя.

А завтрашний день, словно лодка, отвязан,
И крутит его среди вздыбленных вод.
Ты это предвидел, и значит — обязан
Всё сделать иначе, всё наоборот:

На тихой реке, задыхаясь от плача,
Отпустишь всю боль из продрогшей души.
И лодку волна принесёт, а иначе
Ночами тоска будет гнать и душить.

Ты в лодке, без вёсел, отчаян и весел,
Один, посерёдке ничейной страны…
И пусть мне не вспомнить слова наших песен –
Вы только дождитесь меня, пацаны!

 

* * *

Порой снаряд ложится близко.
Мне много лет. Я в группе риска.
Однако ж это не война,
Не кровь и ярость рукопашной,
Не смертный чад над бывшей пашней,
Не перед мёртвыми вина.

Я помню схватки у Амура,
Где штык был друг, а пуля – дура.
Мы дрались, как в последний раз.
И в этой маленькой войнушке
Не выжил бы ни злой, ни ушлый,
Ни тот, кто прятался за нас.

И всё ж, друзья мои, и всё же,
Все наши битвы подытожив,
Всю боль, живущую в стране,
Представим в этот День Победы
То, что прошли отцы и деды
На главной, страшной той войне.

 

* * *

Поёт ли поэт?
Он скрипит, как колодезный ворот.
Пусть голоса нет,
Только ритм его сердца распорот.

Клокочут слова,
Что-то варится в мятой кастрюле,
Болит голова,
И он ждет, чтобы снова сверкнули

О веке густом,
Всю судьбу его так спрессовавшем.
Что гнуло винтом
Между прошлым, так много не знавшим,

Страною у ног,
Всех ломавшей и вравшей заменой,
Он всё перемог,
И чужие гербы, и знамёна.

И ужас войны
В сердце каждый погибший мальчишка,
И корчи страны
Всё такой же родной, но
счастливой не слишком.

Остались реки
Перегибы и заводи с рыбой,
Остались деньки
В старом доме – бревенчатой глыбой.

Остались друзья
Поредевшим и гаснущим рядом,
Осталась семья
Его счастье, другого не надо!

Но как же ему,
Человеку почти что без кожи –
Стоять одному,
По-другому уже он не сможет.

 

* * *

О чём молчишь, слепая госпожа?
Зачем скользишь по лезвию ножа,
Когда вершишь бессмысленную жатву?
Бросаешь в ноги мне обмылки льда,
Всё ждёшь, что оборвусь я в никуда,
Всё дышишь мне в затылок зло и жарко.

Но я иду, и трость моя тверда,
И в камни рассыпается вода,
Когда страну качает и корёжит.
И воздух густ, и догорает куст,
А тот, кто в нём, не размыкает уст,
Но ты всё слышишь, человек без кожи.

Пусть наше время болями полно,
Кто видел дно, тому не суждено
Страх испытать на этом странном свете.
Как ни грозит безглазая карга,
Бояться поздно друга и врага.
Но дети, Боже мой, но наши дети…

 

* * *

На схватке с тьмой сосредоточен,
Хоть временно и обесточен.
Мой путь прерывист, но бессрочен,
Пока зажата боль в груди.
Наш мир прекрасен, но порочен,
Каким он будет впереди?

Кем станут дети наших внуков?
Какие вирусы наука
Им в испытание нашлёт…
Ведь смерть такая, в общем, скука,
Вот так и жил бы напролёт –

Столетней липой возле дома,
Любой собакой незнакомой,
Штрихами птиц над окоёмом,
Травинкой, маленькой такой,
В глазах любимой отражением,
Её дыханием, движением…
Хотя бы словом и строкой.

 

* * *

Как бы ни было холодно в нашей стране,
Мы согреем друг друга последним теплом.
Не бывает судьбы веселей и странней,
Чем бороться с добром и мириться со злом.

На излёте стрелы, на изломе веков,
В том краю, где пустой не бывает судьбы,
Мы теряем друзей и находим врагов,
И не прожитый день отдаём без борьбы.

Только петь, даже если дыхания нет,
Только жить – даже если свеча оплыла,
Не надеясь, что тихий останется след,
Выгорая дотла, выгорая дотла.

 

* * *

Обрывки тайного письма
Без устали швыряя в Лету,
По слякоти бредёт зима,
И каждый вдох сбивает с лёту.

Уснувший неизменный мир,
Всё в нём разорено и смято.
И неба свод протёрт до дыр,
И вкус полыни у воды,
И на снегу одни заплаты
Песка и соли.

На стекле
Тумана плоть и морок грязи,
И в горле ком, и дом во зле,
И маятник гремит и вязнет.

Но через боль придет весна
И смоет патину с окна…