(в сокращении)

 

* * *

Единственная фотография, где мы запечатлены вместе. Поэтому она мне так дорога. Март 1984 года, Горьковское море. Разлапистые ветки елей, покрытые снегом. Хоть март, весной ещё и не пахнет.

Игнатий Сидорин, наш маститый прозаик, выглядит задумчиво и слегка отстранённо. В неухоженной, наскоро постриженной бородке у него уже проглядывает седина. Светлая дублёнка апеллирует к замшелым архетипам – то ли ямщик, то ли командарм Блюхер в выстуженной ветрами Сибири, выслеживающий кровавого Колчака.

Рядом с ним – пенсионер невзрачного вида, олицетворённая безликость, «начинающий прозаик», в старомодном пальто с каракулевым воротником.

Возле старичка – Наташа Зайцева, высокая, стройная, в смешной шапочке крупной домашней вязки, в мутоновой шубке. Единственная женщина из пишущей братии, приехавшей на творческий семинар.

А рядом с Наташей – герой моего повествования Виктор Бибиков. Он одет не по сезону легко – тёмный длинный кожаный плащ, хоть и не новый, зато весьма романтично выглядящий, кепка, белый шарф чуть ли не до пояса. Ему двадцать три года, он студент истфила, восходящая звезда нашей поэзии.

У самого края уже пожелтевшей фотографии чуть ли не в обнимку с еловым стволом расположился я – самый юный из нахлынувшей сюда молодой творческой волны – мне нет ещё и двадцати одного года.

Между мной и Виктором – гулкое, звенящее от пустоты и тяжести незаполненное пространство. Оно и раньше обращало на себя внимание, а теперь и подавно. Как будто там должен стоять ещё один человек.

Так, начиная с тридцатых годов, с исторических фотографий исчезали всякие «враги» – Троцкий, Бухарин, Каменев, Зиновьев. Их ретушировали услужливые архивисты.

Но здесь никогда никого не было изначально. Незаполненное пространство отделяет меня от этих людей. Я там выступаю в роли случайного прохожего, соглядатая. Ну какое отношение я имел к творческой молодёжи? Обыкновенный студент-филолог, пишущий никакие стихи.

Нет, я вовсе не стесняюсь роли соглядатая. Наверное, так определено свыше – везде нужны свои архивисты…

 

…Витя Бибиков отличался от всех независимостью, полным отсутствием социабельности. То, о чём мечтали другие, приходило к нему просто так, падало, как снег на голову. Например, его стихи в областную газету несколько раз носил Михаил Алексеевич Куликов, руководитель поэтического объединения «Лира». Куликов принципиально не помогал никому с публикациями, считая себя лишь литературным наставником, хвалил удачные, но явно непубликабельные по цензурным причинам стихи, воспитывая у студийцев хороший вкус. Для Виктора он сделал исключение: «Сам бы он не отнёс, а стихи замечательные»…

 

После майских праздников решительно, бесповоротно расцвела черёмуха, и в бесхозном русском воздухе удушливо запахло синильной кислотой. Резко похолодало, я надел старенькую осеннюю курточку и поплёлся в «Лиру». В портфеле у меня лежала рукопись Виктора – третий копировочный экземпляр стихов, которые должны были обсуждаться в этот день – Кулик практиковал такие персональные обсуждения…

Виктор повёл себя не слишком деликатно – растворился в холодном майском воздухе, даже не предупредив о своей неявке. Впрочем, такое поведение свойственно поэтам, и Куликов не слишком удивился. «Лира» прошла, как и всегда – с нелицеприятными высказываниями и бесконечными перекурами, во время которых в конце коридора, возле туалета, на подоконнике разливалась спешно купленная кем-то водка. К концу заседания Кулик становился всё добрее и добрее…

Тогда я ещё не предполагал, что больше не увижу Бибикова. Я никогда не был его другом, даже стихи его в то время меня не слишком привлекали. Я учился на филфаке, мне было что и кого читать. Тот факт, что Виктор уехал из нашего города и поступил в Литинститут, меня нисколько не расстроил и не потряс. Ну, уехал и уехал.

Оценил я его стихи гораздо позднее, когда перебирал старые бумаги. Тогда-то и возникла у меня мысль узнать о его судьбе поподробней, отыскать его стихи в журналах, может быть, что-то написать о нём.

Да-да, это было именно так! Мысль возникла раньше, чем чувство.

* * *

Мария Сергеевна Куликова, вдова писателя, приняла меня весьма учтиво. Разумеется, фамилия Бибиков ей ничего не говорила. Похоже, что Кулик вообще не говорил с женой ни о литературе, ни о своих студийцах…

Мои изыскания продолжились вторым визитом. Варя Кудашева, доцент кафедры русского языка, была в конце восьмидесятых особенно дружна с Бибиковым… Варвара Николаевна оказалась честнее, чем я предполагал, и почти сразу выложила свои карты:

– Неужели ты пришёл только ради воспоминаний?

– Мой визит, Варя, носит исключительно профессиональный характер. Я по природе архивист, по специальности – литературовед.  Стихи Виктора – возможно, лучшие стихотворные строчки, написанные когда-либо в нашем городе… Мы собираемся издать книжку стихов Бибикова…

– У Виктора не было никакого архива. Насколько я помню, стихи он писал в одной общей клеёнчатой тетради буроватого цвета. После смерти Витькиного отчима квартира, где Бибиков провёл детство, досталась дочери отчима… К ней ехать бессмысленно, она никогда с Витей не общалась. Так что у ней никаких рукописей быть не может. А если и попали случайно – давно их выкинула в помойное ведро. У Виктора вообще практически не было вещей. Ходил всегда в одном и том же драном сером свитере крупной вязки с чёрными фигурами вроде колёс или снежинок. Смутно помню какие-то джинсы, брюки. Пиджаки не носил, галстуки – тем более. Была у него привычка – писать чёрными гелевыми ручками. Кстати, как литературоведу тебе должно быть интересно – у него гораздо больше публикаций, чем вы все думаете. Вовсю печатался в Москве, в толстых журналах…

Странная вещь человеческая память! И откуда появляется вдруг такое ощущение – «вовсю печатался»! Почему-то она решила, что лучше меня знает библиографию Бибикова. Его дважды напечатали в журнале «Москва», один раз – в «Нашем современнике», и всё это – за год-два до смерти. Больше никаких публикаций (кроме шести местных, газетных!) у него вообще не было. Девять публикаций за 32 года жизни! Это же просто смешно. 25 стихотворений опубликовано, 15 существуют в рукописи – таким образом, сорок стихотворений – это всё, что осталось от Виктора Бибикова.

– Виктор вообще мало написал, – продолжила Варя, как бы читая мои мысли. – На всех выступлениях читал одно и то же… А вообще, я рада была, когда мы расстались! Ведь жить с ним было невозможно. Одни стихи на уме. В последние годы была у него любовь – Лариса Ставрогина из Юрьева. Может быть, у неё что-то осталось.

 

– А как это всё произошло? – дошёл-таки я до самого тяжёлого вопроса.

– Не знаю. В Москву я к нему приезжала только один раз. Уже тогда я была для него человеком из прошлой жизни. Но уверена – никакой пьянки не было. Виктор никогда не пил. Криминал тоже исключаю – кому он нужен, отнять у него было нечего… Несчастная любовь? Вряд ли. Никогда никого и ничего не любил, кроме стихов. Скорей, какое-то разочарование в жизни. У него часто бывали депрессии…

* * *

В субботу утром я поехал в Юрьев. Недалеко от моста через Клязьму свернул направо, оставил машину на лужайке, дошёл до реки.

Старинная, политая кровью междоусобных разборок Юрьевская земля ждала меня на том берегу узкой речки и совсем не отличалась от земли нашей, нижегородской. Кстати, Бибиков очень любил реки. Волга, Ока, Ветлуга, Кудьма, Керженец, Линда, Яуза, Сходня – это всё было названо в его немногочисленных стихах.

Сидя под низкорослым ивовым кустарником, я подумал, насколько изменилась моя жизнь с тех пор, как я стал заниматься стихами Виктора. До сих пор не могу ответить на вопрос, почему мне так не нравилось изучать романы Достоевского, почему сам Достоевский, навязанный в институте малохольной научной руководительницей, был мне физически противен с его животной ненавистью к инородцам и страстью к рулетке? Я никогда не мог поверить, что наши классики действительно жили. Даже клочок волос Пушкина в музее на Мойке под стеклянной витриной казался мне поддельным. А здесь был человек, который говорил со мной, пил кофе и молочный коктейль в кафе «Космос» на улице Свердлова, дрожал на сквозняке, вздрагивал от автомобильных сирен и трамвайных звоночков, любовался первым снегом, писал стихи.

 

…Нашёл я Ставрогину далеко не сразу, на втором этаже барачного двухэтажного здания. Поразило, насколько она была внешне похожа на Варвару. Грязная у ворота старорежимная кофточка, джинсовая юбка, кое-где махрящаяся на подоле, вечная сигаретка в руке.

– Витя? Да, способный парень. Пожалуй, самый яркий поэт из нашего семинара. Жаль, что так получилось. Мы с ним мало общались.

– А я считал, что вас связывала долгая дружба.

– Откуда такие сведения?

– От Варвары Кудашевой, моей однокурсницы.

Что-то вроде гримасы появилось на лице Ставрогиной, но она быстро разыграла полное равнодушие.

– Не знаю такой.

– Скажите, у вас не могло остаться стихов Виктора?

– Нет, что вы… Откуда? Компьютеры тогда ещё только появлялись. Шестнадцать лет прошло с его гибели.

«Шестнадцать лет…». Я посчитал. Лариса не ошиблась, и это точно названное число заставило меня усомниться в том, что они с Витей «мало общались».

– Пойдемте на лоджию, покурим.

– Спасибо, я не курю.

– Ну, постоите рядом.

Вся лоджия была завалена старыми толстыми журналами – «Новый мир», «Дружба народов», «Москва»…

Лариса долго курила, глядя в одну точку.

– А вы знаете, – сказала она вдруг, – а ведь я все его письма уничтожила.

– Письма? Так, стало быть, у Бибикова ещё были какие-то письма?

– Да, немного, штук десять. Жаль, конечно. Тем более, не совсем личные. Там рассуждения были – о жизни, о литературе. Как раз то, что интересует вдумчивого читателя… Ну что вы так смотрите на меня… Ну, выбросила. Разорвала сначала на мелкие кусочки. Баба, истеричка… можете продолжить. Я вам сначала вообще ничего говорить не хотела, а потом вдруг поняла – интерес у вас к Вите настоящий, человеческий, не ради там статьи какой-нибудь или учёной степени… Поэтому честно вам и призналась. А стихи его у меня остались. Неопубликованные. Девять штук. Я вам сейчас ксерокопии сделаю.

Через несколько минут я держал в руке девять свежих листов бумаги с отксерокопированной машинописью. Сам вид этого текста подействовал на меня сакрально, как старославянский шрифт на православного христианина. Ведь и у меня была когда-то пишущая машинка «Москва», мне её подарила соседка, бывшая журналистка. И у меня клавиша с буквой «О» подчас насквозь пробивала бумагу, оставляя овальные дырочки. Удивительное совпадение.

– Кроме этих стихов у меня ничего нет, честное слово. Если нужны будут воспоминания, я напишу. Сама напишу. И чтобы без исправлений. Интервью давать не буду. Вот мои координаты, здесь и электронка есть, – Лариса дала мне серебристую визитку. – Так что пишите, звоните…

* * *

С чувством душевного подъёма вырулил я на центральную улицу Юрьева. Нет, я поехал сюда не напрасно!

Припарковавшись возле исторического центра, долго ходил по высокой набережной Клязьмы, посетил старинные соборы. Всё это время девять листков бумаги, сложенные пополам, лежали у меня во внутреннем кармане куртки. Я боялся читать эти стихи. Вдруг это будет другой Бибиков, не тот, которого я знал? Ещё девять стихотворений! Стало быть, 49 уже есть у меня… А вдруг они были опубликованы?

Я сел на лавочку, чувствуя, как напряжённо колотится сердце.

Нет, эти стихи были мне незнакомы. И одновременно с этим возникло у меня чувство узнавания – никто, кроме Вити Бибикова, не мог написать эти строчки!

 

Глядел на Кудьму я – на илистое дно,
На водорослей тонкие травинки,
Смотрел многосерийное кино –
Как в гладиаторском кровавом поединке
Столкнулись лето с осенью… Оно
Не новое, но красочны картинки.

Хрустел сентябрь свернувшимся листом –
Сухим и ломким, как твои сосуды,
И лета обветшалого фантом
Напоминал про поцелуй Иуды.

Никак ответить я не мог – к чему
Сижу я здесь, зачем мне это пенье
Кузнечиков, поскольку не пойму
Ни этот мир, ни светопредставленье

И светопреломленье – видит Бог
Меня у речки, сломанную иву,
Цикорий, зверобой, чертополох,
Пырей, полынь, репейник да крапиву,    

       
И сломанное старое весло
С намазанной кривою цифрой «9»…
Надежды все теченье унесло.
Как быстро всё исчезло и прошло!
И что теперь мне с этим миром делать?

 

* * *

Большая жёлтая церковь в Лакинске. За церковью – источник со святой водой, часовенка, кладбище. Припарковавшись возле этой церкви, я вдруг понял, что еду в Москву.

Именно там мне предстоит поставить точку в моих исследованиях, именно там я, скорей всего, смогу понять то, что не понял раньше.

Мне хотелось увидеть своими глазами всё, что видел он, когда шёл пешком от станции метро «Дмитровская» до общежития.

Я и сам не понимал, почему всё это мне было так важно!

Здание общежития всегда вызывало ощущение бесприютности. Сейчас там установили турникет, в будке сидит мордоворот в камуфляжной форме.

Всё тот же лифт, медленно скользящий по шахте.

Я поднимаюсь на шестой этаж.

Не знаю, из какого окна он выпрыгнул, знаю только, что упал не на улицу, а во двор. Действительно, высоковато.

И страшновато.

Я долго смотрю вниз. Пытаюсь понять, что он чувствовал тогда, в далёком октябре 1993 года.

Нет, он вовсе не был героем и не ходил защищать последний русский парламент. Его убили не выстрелы из «демократических» танков на Краснопресненской набережной. Мне кажется, он ушёл от нас ещё раньше, так же, как Блок угас не в двадцать первом, а в восемнадцатом году.

«Как тяжело ходить среди людей и притворяться непогибшим…»

 

…В наш город привезли его в товарном вагоне…

Похоронили Бибикова на кладбище в районе фабрики «Красная Этна». Возле жуткой ободранной кирпичной стены – скромная заброшенная могила. Металлический памятник-времянка с красной звездой. Странное недоразумение – Витя никогда не служил в армии.

…Если честно, я очень плохо знаю, каким он был, и сильно переживаю из-за этого. Я чувствую нишу в пространстве, которую занимало когда-то его тело. Эту нишу теперь не может заменить никто и ничто.

У меня не было друзей. Я понимаю, что Витя Бибиков мог быть моим другом. Как человек, он был наверняка гораздо шире своих стихов.

Он не сумел перепрыгнуть через водоворот, отделяющий тот берег от этого. И я не знаю, кем бы он стал, если бы перепрыгнул. Во всяком случае, я его не вижу ни пошлым коммерческим издателем, ни писателем-пройдохой, ловким получателем всевозможных пахнущих дешёвыми фуршетами междусобойных премий и грантов, ни членом всяких международных, всеевропейских и прочих фондов имени создателей водородных бомб, выставляющих глянцевые морды на каждом углу, ни книжным спекулянтом-барахольщиком.

Наверное, есть в этом какая-то несправедливость, что я со всеми своими статьями и диссертациями, почти никому не нужными, живу, а его – нет.

На памятнике более чем скромная табличка: «Бибиков Виктор Александрович. 1961 – 1993». Он не дожил даже до возраста Христа.

* * *

Я беру простую, картонную папку, кладу туда все газетные вырезки со стихами Вити, вырванные странички из журналов и две подборки – мою, старую, 1984 года и ту, которую мне подарила Лариса из Юрьева, и ставлю папку на книжку полку – рядом со своими любимыми стихами.

Я думаю, это правильное решение. Ведь книжная полка – лучшее место для стихов.