Фонтанка ерик *

«Куда бы я ни шёл, я всегда шёл на север.»
Б.Г.

На осенних кострищах едких
усмирительней нет таблетки,
чем смотреть, как парящий иней
Летний сад превращает в зимний.

…….
Только лужи воды пунктиром,
камыши забивает тина,
без дождей высыхает ерик,
а для рыбы смертелен берег.

Словно веником банным порот,
в измождении южный город
открывает бутылки, банки
и под пиво грызёт таранку.

Там лоточник в загаре плотном
на бутылке тархуна потной
лихо пробку кольцом подденет
и глазами меня разденет.

Отопью ледяного зелья
…на замедленной карусели,
полустанки-мосты листая,
я отправлюсь куда не знаю…

По кольцу, по судьбы изгибу
мимо берега, мимо рыбы,
что, уснув, изойдёт на кости,
а дожди зачастят под осень,

наполнять будут каплей мелкой
и Неву, и Большую Невку,
и протоки живую ранку,
что по сердцу течёт
Фонтанкой.

____________________________

*Ерик – так в южных областях европейской части России называют протоки рек.
Ерик или Безымянный Ерик – первое название, которое получила сегодняшняя Фонтанка на заре строительства Петербурга.

 

В точке кошачьего клевера или ориентирование на местности

На шерстяное футболку сменив и шорты,
выйти из времени солнечного комфорта,
не покидая округи, топчась на месте,
в шаткое время холодных короткоденствий.

Слева в пределах отведенных территорий
бродит Большая Медведица, значит, север,
справа, где много теплей – острова и море,
а под ногой, угадаешь? Кошачий клевер.

Лапки и хвостики – все на одном кусточке,
это его обошла стороной литовка,
всё остальное скосив, разнеся по кочкам
звонко, с размахом, по совести, эх как ловко!

В точке кошачьего клевера день не ярок,
и очертания горестей в нём размыты,
старый айфон с чередой номеров и явок
на подзарядке небесной лежит, забытый.

На запылённом потухшем его экране
синим по чёрному небо, а в небе – птицы
и самолёт, что вот-вот сокрушит тараном
облако в облике Ники Самофракийской.

Там, где сильней заштрихована картограмма,
руки мои клеверок от зимы прикрыли.

Вот бы сюда, в эту точку, паросский мрамор –
голову Нике приделать, и мне бы – крылья.

 

Холода

Морок молчанья в рисунчатом льду.
Линию жизни упрямо веду
По снегопадам кромешным.
Всё бы зиме холода, холода,
Знай лишь морозит, не имет стыда,
Талыми днями не тешит.

Рос да и вырос недюжинный снег,
Где-то под ним затаилась в земле,
Спит всевозможная живность.
Всяческих тварей в ней – мал-мала-мал –
Тех, что по паре Господь создавал
Да проверял их на вшивость.

Стоил таинственный промысел свеч:
Даром что слова не могут изречь,
Ножки да крылышки куцы –
Только проветрит весна косогор,
Выползут все из зимовий и нор,
Снова в заботы впрягутся.

Так же и мы. В соразмерности нош
Ношу свою ты, как можешь, несёшь
В приступах стужи и пота.
Переполняя мои закрома,
Снова меня проверяет зима
На снеговые замёты.

Это ли невидаль – зиму грести,
Хворь отрешённости тихо нести,
Солнце пригреет – сквитаем.
Только б молчание словом известь,
На сердце снег – он всего-то и есть
Речи фигура скупая.

 

РЖД. Стаканное

       
А стихия – ну что перед божьим судом.
…Крикнет поезд в ночи, машинистом ведом,
Разойдётся метель, как беда велика,
Будет ложка стучаться стакану в бока
И размешивать мглу, и тревожно звенеть,
На столе заелозит карманная медь.
Пассажир и его заоконный дублёр
Разговорами ночь будут брать на измор,
Будто рыбы, хватая губами стекло,
Сокрушаться беззвучно, как всё допекло –
И работа, и денег нехватка, и быт,
И жена, что мозги бесконечно долбит.
Будут темень кривыми зевками пугать,
И друг друга неловко плечом подпирать.

Ах какой развернётся словесный поток,
На столе образуется чайный потоп,
Но стакан от неровных движений руки
Не побьётся. Бока у стакана крепки.
От таких говорливых немых ездачей
Он в дороге наслушался всяких речей
И, внимая речам, на ответной волне
Он и сам говорить научился вполне,
Благодушно кивая на всякую дурь –
«Балагурь, дорогой, балагурь, балагурь».
А буран за окном не ушёл, не утих
И готовит затугу покруче иных,
Встанет поезд в снегах – ни туда, ни сюда.
Говори. Помолчи.
Холода. Холода.

 

Анна

Только вот солнце растопит весны полстакана,
Кровь подогреет и крепость прибавит в кости,
Сад прихорашивать стану, –  планирует Анна, –
Сохлую траву да мох порыжелый скрести.

Сложены руки у Анны, под грудью прижаты,
Пухлые жилки под кожей прозрачной сошли,
Будто во мхи расползлись с солнцепёка ужата,
Будто бы напрочь ручьи суховей иссушил.

Снежно на улице, телу и мыслям сонливо,
Сны отрешённы, совсем ни о чём не болят,
Видится сад, расцветающий вишней и сливой,
И одуванчики в пухе недельных цыплят.

…Вот бы остаться, во сне уходя без печали,
Птахой ли, деревом, в райском саду на земле…
Телек работает, вести тревожно вещает,
сам по себе.

Чисто покойница Анна, уснувшая в кресле.
Кто-то в ушко продевает сознания нить:
Чай недопитый в стакане окутает плесень,
Если стакан пару дней никому не помыть.

 

Шалька

     
в язык больней ужаль-ка
но в сердце не кусай
коричневая шалька
прикрой мне волоса’
из памяти сундучной
из бабкиных одежд
шерстинкою колючей
беззлобною потешь
и словом закипелым
наполни да насыть
знать времечко приспело
такую мне носить
и взять себе в повадку
не хуже чернеца
сгибать поглубже складки
чтоб спрятать пол-лица
где бледным стал и марким
былой несносный зырк
и быть на сердце мягкой
но острой на язык.

 

Под настроение. Берложье

          
По вертикальной оси – дефициты в небе,
Их не способны заполнить youtube и google.
Тихое утро. Как мёрзлый петуший гребень
Блеклое солнце недвижно лежит в снегу.

Не тяготит привыканье к зиме берложьей,
Горла и слова не вяжет забвенья соль.
Не приглашённый – не значит, что в дом не вхожий,
Только вот с обуви снег обмети, изволь.

Если однажды в сугробах увязнут ноги –
Столько его втихаря наметёт окрест –
Можно примерить к себе тесноту берлоги,
Можно и в шкуру медвежью на время влезть.

Чтоб проявился масштаб величин искомых,
Внутренний космос дерзаний и горьких мук –
Слушать Бортнянского, Глинку и Чеснокова,
Через наушники вьюги снимая звук.

Будет звезда, Рождество, а за ним и Святки
По календарной наземной оси абсцисс.
Сок из мороженых яблок густой и сладкий –
Кстати на дереве яблоки заждались.

К шкуре привыкнешь – покажется легче блузки,
К цвету загара идущей и к янтарям,
Так и проносишь её до жары июльской,
В ней и поедешь, медведицей, на моря.