Эта история давно и прочно забыта настолько, что некоторым даже кажется, будто я ее выдумал. Но, уверяю вас, я полностью отвечаю за описание того, что происходило на одесском Приморском бульваре вечером 31 мая 1969 года.

 

Как и сегодня, 1 июня отмечался Международный день защиты детей. Но для десятиклассников всех школ Советского Союза этот день был далеко не праздничным. Ибо именно в первый летний день им приходилось писать выпускное сочинение. Накануне, то есть 31 мая, выпускники неизменно собирались на Приморском бульваре у знаменитого памятника Дюку (герцогу де Ришелье) в надежде узнать, видимо, от него темы завтрашних сочинений.

Моя мама утверждала, что так повелось еще с 1939 года, как раз тогда, когда она оканчивала школу. А поскольку мама обладала феноменальной учительской памятью, ─ могла, к примеру, без ошибки перечислить весь состав класса, в котором преподавала четверть века назад, или описать с подробностями нравы и обычаи довоенной школы, — то ее «свидетельским показаниям» об эпохе я вполне доверяю.

Родившись в предвоенную пору, идея посещать дорогого Дюка вечером перед выпускным сочинением превратилась в одну из самых уникальных одесских традиций. Хотя вроде бы нечто подобное существовало в Москве, где собирались у памятника Пушкину. В Одессе же выпускники мореходного училища, что на улице Канатной, напяливали на памятник Дюку тельняшку ─ «рябчик», а это было непросто, если учесть, что правая рука бронзового Армана Эмманюэля дю Плесси вытянута в сторону. Впрочем, это были просто веселые сборища, без каких-либо меркантильных целей, в отличие от школьной традиции.

По уверениям выпускников 1940-50-х годов, Дюк достаточно исправно исполнял свои «неформальные» функции: снабжал темами выпускных сочинений всех страждущих вне зависимости от уровня знаний и дальнейших жизненных притязаний. Каким образом в руки нашего памятника попадали строго засекреченные документы, поступавшие в отделы народного образования из Киева в запечатанных конвертах, которые полагалось вскрывать именно 1 июня ровно в 9 часов утра в присутствии учителей и представителей районо, история до сих пор умалчивает. Ходили слухи, что этим занимались люди из горотдела народного образования, но никто и никогда эти слухи не пытался ни проверить, ни опровергнуть, ибо какое имело значение «кто», когда важно было иное: успеть за ночь настрочить шпаргалку.

До конца 1950-х достоверность полученной от Дюка информации была практически стопроцентной, ─ так, по крайней мере, утверждали выпускники тех лет. При этом Дюк передавал свои поистине бесценные сведения совершенно безвозмездно. Однако в 1960-х по каким-то, опять-таки неведомым причинам, он стал “халтурить”, и далеко не всегда выданные им темы совпадали с реальными. Поскольку тогда уже стихийно совершился переход к «товарно-денежным отношениям», понятливый народ стал сбрасываться и вручать Дюку некую сумму. Каждый давал немного, от 10 копеек до рубля, но, если учесть, что выпускников набиралось несколько сотен, то и деньги Дюк получал приличные (опять же, никто не знает, в чьи руки они попадали и на какие цели использовались). Помню, как один из маминых учеников, который оканчивал школу в 1964-м или 1965-м году, жаловался ей: «Мы ему (т.е. Дюку) дали две тысячи в одну руку, бутылку шампанского ─ в другую, а он все равно обманул!».

Мой сотоварищ по Одесскому институту народного хозяйства и команде КВН того же вуза Саша Коровкин, со слов своего брата, который приходил к Дюку двумя годами раньше, утверждал, что возле памятника шла бойкая торговля шпаргалками (“шпорами”) и в гармошку, и в стопочку, как колода карт. и в других вариантах. Причем торговали не только сочинениями, особенно популярными были “шпоры” по математике…

Тем не менее, традиция собираться у Дюка в ночь накануне сочинения сохранялась, нося уже совершенно ритуальный характер.

<p class=”custom-indent”>31 мая 1969 года автор этих строк, обычный десятиклассник обычной одесской школы с замиранием сердца (не столько от надежды узнать темы сочинений, сколько от волнения перед завтрашним испытанием) подходил к Приморскому бульвару. Время уже близилось к девяти вечера, пространство перед Потемкинской лестницей, над которой возвышается памятник, было забито: упасть там не могло не то что яблоко, но, наверное, даже иголка. Знающие люди утверждали впоследствии, что в тот год народу было много как никогда, тем более, что данный ритуал привлекал внимание не только выпускников… Возможно, это и стало причиной последующих событий.

Нынешние молодые люди, исходя из ритмов музыки и слов тех песен, которые нравились нашему поколению, могут прийти к выводу, будто их “предки” были чуть ли не “пай-детками”. Откровенно говоря, сейчас мне и самому порою кажется удивительным, как мы могли “балдеть” от какой-нибудь “Лады” или “Чертова колеса”. Тем не менее, подростки во все века и времена ведут себя одинаково – разница только в ритмах. Я прекрасно помню, как в 1968 году в зале Одесской филармонии на концерте Вадима Мулермана зал, стоя, скандировал “Последней электричке”, а в проходе танцевал знаменитый в ту пору “городской сумасшедший” Янек. Да о чем говорить, если примерно десять лет спустя после концерта ансамбля “Песняры” из Зеленого театра в парке Шевченко вывалила толпа с речевкой: “Песняры” – молодцы!”, ─ и двинулась по направлению к центру города с такими воплями, что милиционерам удалось рассеять ее только на углу Дерибасовской и Преображенской. Попробуйте послушать нынче записи “Песняров” тех лет и сами наверняка удивитесь, как можно было приходить в неистовство от “Вологды” или “Косыв Ясь конюшину”?! Но ведь было: из песен не выкинуть не только слов, но и зрительских реакций своего времени…

Да, воспитание в те годы было более строгим и даже, в известной степени, пуританским (по сравнению с нынешним), но страсти в юных душах и тогда бушевали нешуточные. А выпивали и в ту пору немало. Порою внутреннее напряжение, подогретое, как правило, алкоголем, вырывалось наружу, принимая уродливые формы. Что и произошло последней майской ночью 1969 года на Приморском бульваре города-героя Одесса.

Поначалу ничего даже отдаленно не предвещало “бури”. Часов до десяти-половины одиннадцатого все слонялись по ночному бульвару безо всякой цели. Тогда еще мы не знали понятия “тусовка”, но это было именно то, что понимается нынче под этим словом. Складывалось впечатление, что люди попросту забыли, с какой целью пришли они к Дюку, и каждый занимался тем, чем. как говорится, мог “в меру собственной испорченности”. Над толпой витал стойкий дух алкоголя (о наркотиках тогда большинство молодых людей знало только из статей и передач, разоблачающих «их нравы»).

Но ведь хорошо известно, что если массу людей не занять какой-либо полезной деятельностью, она непременно отыщет себе занятие “вредное”. Тем более это правило справедливо по отношению к толпе молодежи. Оно сработало и на этот раз. Около одиннадцати часов вечера началось какое-то странное “шебуршение”. Почуяв, будто что-то происходит, все поспешили поближе к памятнику. Задние напирали на передних, передние отбивались, как могли. Приморский воздух заполнила “непереводимая игра слов”. К тому времени уже стало темно и большинству собравшихся приходилось довольствоваться слухами, передаваемыми с “переднего края”. Мне издалека видно было только, что на памятник залезли несколько человек, расхристанных и пьяных, они стояли в обнимку с Дюком и вопили нечто нечленораздельное. Стоявшие впереди божились потом, что на памятник затаскивали голых девушек, но, как утверждает мой ровесник Саша Коровкин, такое действительно имело место только “в единственном числе”. С какой-то девушки начали стягивать одежду по ходу ее вскарабкивания наверх.

Стало очевидно, что толпа превращается в неуправляемое стадо и может случиться все, что угодно. Потому я поспешил выбраться из гущи народа подобру-поздорову и уже со стороны наблюдал, как с двух сторон от Пушкинской и Екатерининской подъехало не менее полудюжины милицейских машин, и “стражи порядка” принялись хватать и забрасывать в свои “воронки” самых шумных и наиболее нетрезвых. Таковых на глазок набралось десятка два. Всем прочим милиционеры советовали разойтись по домам. И вскоре толпа стала рассасываться, сбегая вниз по Потемкинской или уходя в сторону Тёщиного моста.

Я ушел одним из первых. Стало ясно, что ничего “интересного” уже не случится, к тому же я твердо решил, что в любом случае выберу на экзамене “вольную тему”, а уж цитат “о Партии и о Родине” в голове накопилось великое множество. Следующим утром, исписав чуть ли не всю тетрадь патриотическими лозунгами, я честно заработал свою “пятерку”.

Но… история имела продолжение. Весьма неожиданное, а для нас, одесских выпускников 1969 года, довольно-таки печальное. Рано утром “вражеские голоса” (Би-Би-Си, “Голос Америки” и прочая) передали, будто в Одессе произошли “молодежные беспорядки”. Не знаю, в какой степени это повлияло на местное партийное руководство, которое почти наверняка получило солидную взбучку от “вышестоящих инстанций”, но решение, принятое “наверху”, было жестоким. Директоры всех одесских школ получили строжайшее указание проводить выпускные вечера только до 24 часов. После чего всем выпускникам предписывалось отправляться по домам в сопровождении родителей. Ни о какой признанной всеми поколениями выпускников “встречи рассвета” и речи быть не могло.

Так одесские десятиклассники 1969 года выпуска остались единственными, кто так и не встретил рассвет своей новой жизни…

А в следующем, 1970 году, напуганное начальство решило обезопасить себя от всех неожиданностей и спустило строжайшую установку: “сборища” у Дюка не допускать. Для этого мобилизовали не только милицию, но и добрую половину учителей города. А дабы ничего не могло укрыться от бдительных глаз педагогов, на известных “полукруглых” домах установили прожекторы, которые освещали подходы к памятнику одному из столпов города.

Моя мама как учительница призванная вечером 31 мая “под знамена” добровольной-недобровольной дружины, рассказывала, как еще за два квартала до Приморского бульвара милиционеры останавливали всех молодых людей и рекомендовали им держаться подальше от Дюка. То же повторилось и год, и два года спустя.

В Фейсбуке кто-то написал, что вроде бы с середины 1970-х походы выпускников к Дюку возобновлялись, но проходили в дневное время и уже организованно. Что, согласитесь, как-то не очень увлекательно.

Вот и прервалась еще одна из весьма оригинальных одесских традиций.