C точки зрения моей старинной подруги, я — полный отстой. У Виктории есть принципы, и они её никогда не подводят. А у меня вместо них — угодливое виляние хвостом. Я заискиваю, потому что не понимаю, что это такое. А не понимаю, потому что у меня их нет, и свои выборы я совершаю, как правило, интуитивно. Хотя потом часто об этом жалею.

Главный принцип моей подруги — во всём следовать своим принципам. Когда она начинает со мной об этом говорить, у меня начинает болеть голова. Виктория имеет свою систему ценностей. Она мне давно известна, и за время нашей дружбы я выучила её наизусть. И даже классифицировала.

Профессиональное:

Технари — трудяги и порядочные люди.

Гуманитарии — дешёвые пижоны и бездельники.

Соответственно, Виктория окончила автодорожный, а я — истфак, отделение искусствоведения. Я — специалист по древним амфорам.

Реально с моим дипломом и в моём возрасте можно трудоустроиться — это если по блату, в корпоративный бизнес на позицию офис-менеджера, читай завхоза, или секретарём в предбанник к начальнику.

Но мне повезло: я работаю руководителем. То есть я руковожу художественным кружком при районной детской студии, что в подвале соседнего дома.

Развлечения:

Все порядочные люди любят джаз. Не любить джаз неприлично и стыдно. Виктория гордится тем, что на последние деньги они с мужем ходят на концерты джазовой музыки.

Я, попав туда, каждый раз вспоминаю, что не в деньгах счастье, и прошусь на волю, поскольку через три минуты у меня начинает болеть голова.

Привязанности:

На ахматовское «Собака или кошка?» моя подруга давно уже ответила. Хорошие люди любят собак, плохие — кошек. Поэтому в доме Виктории всегда живут собаки. И в её присутствии я стыжусь своей любви к кошкам, а после начинаю стыдиться того, что стыжусь.

Личная жизнь:

Мужа надо выбирать послушного, жена должна командовать и им, и домом, поскольку от мужиков толку всё равно нет никакого: бесполезный субстрат.

Соответственно, у неё муж один и на всю оставшуюся жизнь. Так решила Виктория.

Меня никогда до командных высот не допускали. Так нравилось всем моим мужьям, и так нравилось мне. А сейчас мной помыкать некому, и я ощущаю нехватку твёрдой мужской руки.

Виктория считает, что полноценная женщина должна иметь любовника. Так поступала её старшая сестра. У меня любовников нет. Сама не знаю почему.

Борьба за красоту:

Моя школьная подруга — сторонник естественной красоты. Запах женщины для неё — это её собственный запах, а не духи с дезодорантами. Косметику она не признаёт, ест что, сколько и когда хочет. Она говорит, что зад у женщины должен быть. И чем больше, тем лучше.

В зеркало она смотрится, только когда умывается. И не беспокоится о своей внешности, поскольку знает, что муж её любит любой.

У меня косметика — вторая кожа, в любой поездке полчемодана у меня занимают лаки, лосьоны, кремы и прочие флакончики и баночки.

Я заглядываю в любое своё отражение и всегда переживаю, что выгляжу недостаточно хорошо.

Женские штучки по дому:

Вся эта возня по наведению красоты, цветочки, прихваточки, вазочки, подушечки — удел идиоток и мещанок, типа меня. Виктория любит технику — домашнюю и офисную.

Однажды, когда у неё вдруг появились деньги, Виктория потратила их не на ремонт, а на дорогущий тогда компьютер. Хотя в её доме ужас начинается не в подъезде, а за порогом квартиры. А подъезд на этом фоне кажется будуаром мадам де Помпадур, подготовленным к приходу туда Людовика XIV. Короля-солнца…

И главное, что нас разъединяет уже сорок лет, — это то, что умные люди называют «целеполагание». «Целеполагание» Виктории — чёткое и конкретное, что, впрочем, почти одно и то же. Многого ей не надо, но и своего она никому отдавать не собирается. Виктория ценит свою синицу в руке.

Меня мой журавль совсем не любит. Много раз в жизни он меня поднимал на высоту только для того, чтобы понаблюдать, как я буду падать. Иногда — как будто случайно выпав из самолёта: нелепо размахивая всеми четырьмя конечностями и с ужасом глядя на неотвратимо приближающуюся земную твердь. Иногда — как будто дав кому-то обязательство упасть, а вернее, пасть как можно ниже за максимально короткий промежуток времени.

Но всё равно каждый раз, собрав себя по кусочкам, я отряхиваю с коленок налипшую грязь и траву и жду, когда этот подлый обманщик прилетит опять. Обычно он не торопится. Он знает, что соперников у него нет. Синица меня не интересует. А своё «целеполагание» я даже сформулировать как следует не могу.

Мы идём по центру Москвы и ищем музей кукол. Ничего более бесполезного, на взгляд моей подруги, придумать невозможно. И пойти туда она согласилась только ради меня. Виктория, как только подросли её дети, все игрушки из дома выбросила.

Моих плюшевых медвежат, зайчиков и котят она презирает и называет их «пылесборники». Мою старую тряпичную Алису, которой я самостоятельно сделала косметическую операцию на лице, Виктория замечать отказывается.

Авторские куклы для взрослых — это то, что ставит её в тупик. Бесполезная, трудоёмкая, дорогостоящая вещь.

В галерею кукол «Вахтанговъ» в Центральном доме художников я прихожу, чтобы очиститься от суеты и скверны. Когда я смотрю на фарфоровые лица с неестественно большими и грустными глазами, я каждый раз пытаюсь понять, о чём они молчат.

И мне кажется, что по ночам, когда залы огромного здания пустеют, эти загадочные существа в изысканных воздушных нарядах оживают. Маленькими, лёгкими шажками они сходят с подставок, на которых указаны их имена, и начинают кружиться в воздухе, счастливые от того, что можно говорить, смеяться и гоняться друг за другом.

Мне так хочется там остаться, спрятаться и дождаться ночи. И всё увидеть своими глазами. Я до сих пор верю, что в наше отсутствие они ведут себя так, как в сказках Андерсена. Они — живые, и у каждой есть своя история.

Может быть, поэтому я люблю старинные и просто старые вещи. Те, у которых есть своё прошлое. Это касается не только домашней обстановки, но и моих личных вещей, которые я ношу или которыми я пользуюсь.

У меня есть свитер, который мне купили в третьем классе. Не знаю, как так получилось, что он до сих пор живёт у меня в шкафу. Ему давно присвоено звание раритета. И самое удивительное, что я до сих пор могу его надеть. Потому что всё это время я росла и росла в длину. А в ширину вырасти забыла.

А ещё у меня есть домашний халат, который в девятом классе мне сшила бабушка. У него (где ты, Семён Семёныч Горбунков?) действительно перламутровые пуговицы, которые бабушка спорола со своего платья, и рукава с широкими манжетами. Когда-то он был голубым и байковым. Сейчас он больше напоминает мне марлю — такой тонкой и прозрачной стала ткань.

Ну как же я могу с ними расстаться? Они прошли со мной бо́льшую часть моей жизни. Они — мои старые товарищи. Когда мне плохо и одиноко, я надеваю свитер и сразу чувствую себя маленькой. Или же вспоминаю себя постарше, когда я сидела в новеньком халате перед окном и ждала, когда взойдёт солнце. Начинался мой шестнадцатый день рождения, и мне хотелось попрощаться со своей молодостью. В глубокой печали я плакала и вытирала глаза и нос широким рукавом.

Мой брат живёт в окружении мебели наших дедушки и бабушки. Когда я как-то предложила отдать эти дрова на Мосфильм, брат побледнел и сказал, что это, конечно, можно, но только через его труп. Что он с этими комодами, креслами и этажерками вырос и с ними же хочет умереть. Так что мои свитер с халатом можно считать лишь лёгкой формой семейного недуга.

Итак, мы идём по старым московским улицам, и я удивляюсь тому, что они ещё существуют. В детстве мы с Викторией так же ходили в библиотеку. Встречались у остановки, и по дороге она должна была мне рассказать содержание книги, которую прочитала. Дело было не в сюжете. Мне хотелось, чтобы моя подруга поняла то, что не проговаривается словами. Когда я начинала ей это объяснять, она просила показать мне строчки, где я это обнаружила. Сделать я этого обычно не могла, потому что книги, кажется мне, как куклы из галереи «Вахтанговъ». Они тоже молчат или прячутся за чёрные буквы на белой бумаге. И открываться каждому, кто взял их в руки, не спешат. Уловить их потаённый смысл — такое же чудо, как увидеть порхающие по комнате маленькие существа с синими или зелёными грустными глазами и почти живыми фарфоровыми лицами.

Мы молчим, потому что взаимное раздражение уже начало заполнять пространство вокруг нас. И сильно хочется есть. Тут, конечно, сразу вспоминается «И сильно хочется пить…» из Бродского. Но нам хочется есть.

Я мстительно придумываю варианты в продолжение ахматовскому тесту: «Сад или огород?» Конечно, я — сад, может быть, даже «Вишнёвый», и сама я — нелепая и трагическая женщина, почти как Раневская. А моя школьная подруга — огород, навоз и компост. Зачем мы встречаемся? Мы же с разных планет, и никакого притяжения у них нет. Только силы отталкивания. На моей планете цветёт одинокая гордая роза, а на её — кабачки.

У одной из скамеек сквера, по которому мы идём, Виктория останавливается и достаёт из здоровенной кошёлки, которую носит вместо дамской сумки, пакет с помидорами. Они разного цвета и размера. Там же, в недрах её «ридикюля», находится и половина буханки бородинского хлеба. А потому что время обеденное и лучше съесть свой натуральный продукт, чем травиться в какой-нибудь пиццерии.

Мы сидим на лавочке в сквере, как два старых алкоголика, решивших сообразить на двоих. На коленях у меня мятая газета — опять же из сумищи моей подруги. Помидоры не только пахучие, они сахарные по срезу, блестящие и упругие, и их можно откусывать, как яблоко. Потому как — свои. И хлеб, можно подумать, она тоже сама испекла. Нет, всё-таки на своей планете мне нужно будет немного потеснить мою розу, пусть там ещё будет и небольшой огородик.

Я поставлю на подоконники луковицы в ёмкостях с водой. И через неделю из них покажутся зелёные стрелки. В цветочных горшках у меня начнут плодоносить помидоры и огурцы. А на зиму я стану закручивать собственные патиссончики в трёхлитровые банки.

Я научусь радоваться простым и очевидным вещам. И больше не позволю своей голенастой и носатой птице обманывать меня.

И, как мои любимые куклы из галереи «Вахтанговъ», я буду молчать о том, как странно и непонятно устроена жизнь и как притягателен мир, в котором есть красота и тайна.

Оставшийся хлеб Виктория покрошила голубям и попросила проводить её до метро. На сегодня наша прогулка была окончена, в музей кукол мне придётся идти одной, а с неё довольно и того, что она уже услышала.

На прощание моя подруга мне сказала, что ничего никогда у меня не получится. И что все помидоры с огурцами у меня загнутся на корню. А лук я наверняка запихну в воду вверх тормашками, как в какой-то старой рекламе. И ещё я узнала, что похожа на свою Алису: такая же старая и тряпичная. И бесполезная.

И я пошла в музей кукол одна. Настроение у меня было хорошее. Дома меня ждали мой рыжий кот Тимофей, вполне себе живой и настоящий, и моя старая тряпичная кукла, всегда тёплая и мягкая, которая, как и мой свитер, тоже прожила со мной долгую жизнь. Когда-то я придумала ей это сказочное имя — Алиса. Оно из той самой «Страны чудес», в которую я до сих пор верю.