«Багажные наклейки» – для Бориса Фабриканта своего рода промежуточный авторский итог, причём не только творческий, но и жизненный. В книге две части: первая включает три раздела –  «Забытый рай», «Душа на ветке» и «Неразменная монета» – в то время как вторая обращает нас к четырём предыдущим книгам  – «Стихи», «Сгоревший сад», «Крылья напрокат» и «Еврейская книга».  Небольшие подборки (по 15 стихотворений), иллюстрирующие более раннее творчество автора, помогают увидеть, что ключевые мотивы, сюжеты, сквозные образы его поэзии остались неизменными. Разве что ещё более глубокой и драматичной стала тема памяти.
«Тоска по утраченному времени – едва ли не основной мотив книги…», – отмечает Бахыт Кенжеев. Это действительно так. Более того, время, в его соотнесённости с памятью, составляет живое тело поэзии Бориса Фабриканта, становится её натянутым нервом – слегка дребезжащим, как струны расстроенной гитары.  Память – яркая метка прошлого. Её невозможно стереть или уничтожить, пока жив её хранитель.  В этом смысле название сборника символично и многопланово – оно сосредоточило в себе ключевые мотивы и образы:  здесь и тема  странствий, и отчасти угадываемая интонация тревоги, связанной с необходимостью совмещать  сразу три географических родины – родную Украину, Россию и Англию. И, конечно же, это воспоминания – коллекция цветных наклеек, ставших раритетными по выслуге лет.  Предисловие подготавливает нас к их пристальному просмотру:

       <…>
И на стене, за стулом с узкой спинкой,
Отметинами тёмные следы.
Ты будто в рамках заменил картинки,
И здесь живешь у сада и воды.

Дождём залиты уличные лейки,
И кажется, что сам сажал ростки.
И снова прилипают лепестки
Как к памяти багажные наклейки

    Несмотря на удивительную цельность книги, смысловую спаянность разделов, объединённых сквозными темами, кажется абсолютно оправданной её детальная структурированность. Первая часть отличается художественно-информативной плотностью. Здесь гораздо меньше воды – в том  смысле, что сам образ этот, занимающий центральное место в двух предыдущих книгах, становится более факультативным. Если ранее водный мотив нёс основную смысловую нагрузку, выполняя одновременно роль композиционно организующего элемента повествования, то теперь автор как будто «заземлился», обрёл духовную опору, перестав дрейфовать между прошлым и настоящим, примирив их между собой.  Отныне каждое время, даже безвозвратно ушедшее, мыслится им как часть общей картины бытия, где ничто никуда не исчезает, а просто становится частью жизненного опыта, духовным наследием.
Иной становится и организация художественного пространства и времени – сюжеты дальних странствий и морских путешествий сохраняются, но чаще всего это  цветные или чёрно-белые фото  альбома.  История жизни лирического героя Бориса Фабриканта становится образной и зримой – каждый подраздел  заостряет внимание читателя на каком-либо сквозном мотиве,  значимой для автора мысли.
Всё начинается  с детства, с воспоминаний о доме и родителях, с ярких впечатлений о событиях,  вещах, предметах, оставшихся в прошлом:

Как хорошо всё это начиналось.
Как ожиданье праздничных часов.
И книжка перед сном запоминалась,
И дверь не закрывали на засов

    Не случайно в качестве заглавия первого подраздела выбрана строка «мой самолётик в тучах бродит».  Здесь показана самая светлая сторона воспоминаний, наполненная счастьем, воздухом и светом, ничем не омрачённым ожиданием будущего. Такая лёгкость и безмятежность возможна только в детстве, у которого всё впереди:

Нарисованный школьным мелом
Полукруг на земле был небом,
Летом, осенью, на жаре
Шла игра целый день во дворе,
  Где под небом квадраты кривые,
Как мы скачем по ним, боевые!
Рядом ветер уносит шары,
Поднимая над облаками,
Их теперь не достать руками,
Эти лёгкие наши миры.

    Но по мере продвижения «в глубину книги» прошлое становится иным: оно меняет свою фактуру, цвет, настроение. Меняются и авторские ощущения внутри него. Цветные картинки тускнеют от времени, воспоминания начинают давить тяжестью неизбывной вины, осознанием невозможности что-то изменить, исправить. Значимо, что особенно это настроение ощущается в подборках, взятых автором из более ранних книг.
Так, стихотворение «Шестидесятые» из книги «Сгоревший сад»  пронизано чувством горького сожаления, вызванного авторским детским воспоминанием о младшем брате и несправедливом поступке по отношению к нему. Но брата нет в живых, и когда-то пролитый им бидон с молоком («силёнок маловато») становится символом вечного укора, несмываемого греха:

«Неси, слабак!» — послал я брата,
  и он свой тяжкий крест взвалил.
Не в рост, силёнок маловато.
Перекосило. Уронил.
Он виноват, а я невинен.
Его уж нет, не помнит он.
А мне и завтра будет виден
мой брат и выпавший бидон

  Необратимость прошлого рождает тему скоротечности земного бытия, сквозной мотив смерти, которая страшна тем, что вместе с человеком умирает и память о нём, и обо всём, что было ему дорого.  Одно из ключевых настроений книги  – ощущение зыбкости, призрачности бытия, его неуловимости.  Человеческая жизнь на фоне вечности кажется секундной вспышкой энергии, ничтожной крупицей мироздания, но тем сильнее хочется удержать мгновение, продлить его хотя бы в своём воображении:

Я не умру, зачем мне это?
Такой заманчивый сюжет.
Уходит солнце с края лета,
А смерти нет.

Ведь можно с ней договориться
И жить ещё, всё хорошо,
Мол, залетел недолгой птицей,
Потом ушёл.

С женою обсудил вопросы.
И обнял дочь. И стал седым.
И нет меня  – так папиросы
Уходят в дым

  Есть единственный способ избежать «испуга воды», сохранить следы на песке – продлить память своего рода и самому продлиться в нём, оставив после себя потомство. Теме рода Борис Фабрикант уделяет в своей книге самое пристальное внимание, чтобы, по словам Бахыта Кенжеева, «сделать своё собственное всеобщим», даже историческим. В отдельных разделах эпизодически появляются образы близких родственников поэта, его предков, и близких и дальних. Трагические, иногда ужасающие, подробности их жизни, складываются в один из центральных лейтмотивов книги, обретая эпическое звучание в «Еврейской книге». Здесь история многострадального народа, неотделимая от личной, семейной истории автора, становится подлинным откровением и актом мужества.
Как в эпопее Бориса Пастернака «Доктор Живаго», герои стихов Бориса Фабриканта разбросаны по всем миру, иногда их следы теряются, но соединить разрозненные нити в одну – та цель, к которой неуклонно стремится автор, противопоставляя память о прошлом исторической энтропии:

Дед пропал на войне, как  не был,
их припрятали про запас,
Галки чёрточки ставят в небе,
по десяткам считая нас,
< …>
Вот семья – фотографии  детства,
Всех не знаю, теряется нить.
И не встретиться, не обогреться,
и с родными не поговорить

  И всё же постепенно семейные «пазлы» складываются в общую страшную картину  исковерканных судеб, печать которых остаётся на новом поколении. Цветные фотографии детства сменяются чёрно-белыми дагерротипами – зеркалами памяти, отражающими всю подноготную жизни людей эпохи  репрессий.  Жизни, исполненной противоречий и умолчаний:

Вот мамина разбитая семья.
Два выстрела в замученном застенке,
И девочки дрожащие коленки,
И только позже появился я…

<…>
тридцать седьмой, как на одежде зэка,
один на всех, и были все равны,
но плачет мать о смерти человека,
убившего за трубкой полстраны

  Что касается «Еврейской книги», то это – поэтическая автобиография автора, истории его рода и нации в целом. Здесь, в отличие от предыдущего сборника с многочисленными разделами, никакого тематического деления вообще нет, поскольку во главу угла поставлена одна проблема. И предельного драматизма звучания она достигает в стихах «Три голоса»:

Прирастают годы, прорастают
Сквозь земные толстые пласты,
Распускают ветви, опускают,
Отпускают, где узлы густы.
< …>
Мы свободны, мы упали вместе,
Где они засыпали родных.
Нас уже не видно в перекрестье,
И не посчитают за живых

 Здесь особенно  отчётливо и ярко  звучит голос самого автора, ощущающего свою сопричастность общей трагедии. Но параллельно с этим рождается и ещё одна важная тема – тема творчества. Только бессмертные стихи способны противостоять процессу умирания, только они  сшивают в единое полотно историю рода, возвращая миру забытые имена и судьбы. В «Еврейской книге» тема творчества неотделима от религиозной темы. Упомянутая в одном из стихотворений (не вошедших, кстати, в сборник «Багажные наклейки») святая троица этимологически и даже исторически возводит любое творчество к акту творения. Также и герой Бориса Фабриканта, подобно демиургу, сшивает живым словом полотно «прозрачной и счастливой книги» жизни. А иногда стихи становятся летописью, и здесь уже важно, чтобы они не просто были расставлены «по порядку», а чтобы в них жила и дышала сама история, отражённая в частной судьбе человека:

Подмастерьем весь день отработал,
по порядку расставил слова,
всё и складно и ладно, да что-то
задевает мне сердце. Едва
перечту, будто снова услышу,
как стояли слова в том дому,
где рождён под разбитою крышей,
и осеннюю львовскую тьму,
перешитую из одеяла,
и отца хрипотца там стояла…

     В поэзии Бориса Фабриканта с лёгкостью сочетаются динамика и статика, сиюминутное и вечное, тоска о былом и мысли о том, что ещё не настало.  Поэт живёт в настоящем, а нравственной опорой его жизни становятся трепетные островки прошлого –  «памяти багажные наклейки». Это кадры давно забытых кинохроник, страницы прочитанных книг, старые фотографии, на которых мы навсегда остаёмся молодыми:

Старые фотографии —
листья календаря,
фотоальбом — гербарий,
первое января,
тоненькая заря,
черево на просвет,
пей ненасытный барий
<…>
смотришь в засохшее небо,
видно издалека,
там, где пришиты к земле
небо и облака,
сухие расходятся швы,
и не размочишь хлеба