«маленький данте околоплодных вод»
Евгения Баранова

залётным птицам мало корма,
тесна оконная среда –
на одинаковости формул
стоят большие города,
где нет ни воздуха, ни веры,
и только плоть имеет вес…
свисают клочья атмосферы
с необязательных небес

и оттого, что так неярко
текут разрозненные дни,
я выхожу в аллею парка
в надежде что-то изменить –
как перед вылетом из пулко
во рваться в невский беспредел
и задышать легко и гулко
над массой однородных тел

и не остаться, не остаться,
но превратиться в зыбкий свет,
а всем законам гравитаций
сказать уверенное «нет»
что город? рай для несвободных,
где сонным бытом съеден век,
где «данте вод околоплодных»
едва ли выплывет наверх

 

* * *
чуть-чуть позолотит –
и вот уж вознеслось
и в зубы не смотря
дареному коню
я к ветреной траве
испытываю злость
я чувствую любовь
к холодному огню
я эхо всех веков
и плоть моя – альков
внутри меня скрипят
слепые маяки
и звуки шелестят
по телу облаков
и всплескивает страсть
мурашками реки
ирги дорожный вкус
малины сладкий груз
по илистому дну
шуршащие ерши –
кого благодарить
что я как прежде длюсь
живу во всех мирах –
и малых и больших

 

ИЮЛЬСКАЯ ЭЛЕГИЯ

беспокойные сны
и нечаянных слов мотыльки,
от желания жить
ни себя ни других не избавишь –
удивленные пальцы 
взлетают над пультами клавиш,
мы играем июль
вдохновенно, в четыре руки,
и пускай не одним лишь теплом
прирастают деньки –
мы играем июль, 
вдохновенно, в четыре реки

эти реки-ладони
и горы-жилища химер,
не причуда ландшафта,
а сердца живой отпечаток –
обрываются зыбкие связи,
соцсети и чаты,
выпрямляется день,
завершая сезонную смерть –
и уже по-другому
встречают тебя поезда,
ты уходишь к себе,
словно это уже навсегда…

неприкаянный ветер,
холодная капля росы,
в родниковых долинах
густой можжевеловый запах –
это ты или то,
что в тебе запиралось до завтра –
до того, что придет
и твои остановит часы –
удивленная стрелка,
как прежде, укажет на юг –
где-то там, в заповедном лесу,
мы играем июль

 

* * *
на крылышках трепещет чуть дыша
кузнечик бесприютная душа
хрупка судьбы невидимая нить
как мне ее подольше сохранить
как удержать посулами любви
бессильно не истаивай живи
пей воздуха крепленое вино
здесь мы с тобой единое одно

глядим друг в друга безднами дрожа
друг друга неделимостью держа
но в этой хрупкой жизни на земле
кто для кого спасение и тлен
вот я твой бог и твой горит огонь
пока не сжата теплая ладонь
вот я кузнечик божий жду конца
в ладонях своенравного творца

 

ПОЭМА СВЕТА
Триптих

1.

эта лакуна
где исчезает время
этот печальный свет
золотых деревьев
сон или явь
молитва о вечной жизни
тихая речь
которой уже не помню
как мне остаться
звуком движеньем ритмом
в этом краю
куда не дойти шагами
в этом саду
который нигде и рядом
просто цветет
незнаемый в бездне сердца
сколько пройдет
мгновений часов столетий
прежде чем тот
волнующий незнакомец
что повстречался мне
в запределье зыбком
станет моей судьбой
отраженьем смыслом
сколько искать
не зная ни дня ни края
сколько смотреть
не веруя в то что видишь
следовать зову тьмы
обретая солнце
может быть в этом
наше предназначенье

2.
мне не гореть а тлеть говорит сверчок
падает наземь крылышками трепещет
свет из угла окна искажает вещи
память песок поломанный каблучок
осень треска паук и немного сна
в комнате ясной ветреной опустелой
сердца неровный трепет слабеет тело
гул позабытый внутренняя страна
тело лишь почва сердце цветущий сад
он говорит за печкой треща чуть слышно
войлок вещей забвение выше вишня
птица внутри торопится в небеса
где-то на дне колодца трава густа
рай родниковый терпко и влажно дышит
будем молчать пока нас никто не слышит
память песок подкожная немота
память прием прием говорит река
что оглушительно громко во мне молчала
солнце дорога отчаленный челн начало
призрачный свет на кончике языка

3.
над тростниковой чашей родника,
в холодных сумерках
сентябрьского рассвета,
как в зеркало, смотрящиеся в лето,
стоит и ждем, неявные пока,
бессильные о чем-то рассказать,
но что не могут высмотреть глаза,
подхватят сердца скрытые потоки
и превратятся в солнечные строки
короткий смех, восторга муравьи,
сквозняк, взвихривший волосы твои,
случайный луч в кромешности воды
и на тропе песчаные следы…
вот снова, неизбежные друг другу,
пускаем пережитое по кругу,
наполненные прошлым до краёв,
и, прекращая властвовать над всеми,
пространством обезличенное время
дарует нам бессмертие своё

 

* * *
нас извлекут из пустоты,
не сразу всех – поочередно,
и вспыхнут грустные цветы
на коже памяти подводной,
и вспомнит вечная вода,
вращая времени спирали,
о том, чем были мы тогда,
когда еще не умирали

когда  в бесплотной высоте
мы были лепетом и летом
и, не имея глаз и тел,
срастались голосом и светом,
когда, оставшись за дверьми
не нами созданного рая,
внезапно сделались людьми,
себе судьбу не выбирая

а было все – и грех, и град,
и грот, и горы, и ограда,
а было все – и смех, и сад,
и солнце с привкусом распада…
саднит вчерашняя зола,
но грезит смыслами земными
небес чернильная смола,
ища потерянное имя …

 

* * *
плодов снимали много в том году…
носили ведрами, затеивали бражку,
до вечера все окна нараспашку,
и кухня в абрикосовом чаду

плодов снимали много в том году,
и воздух был от запахов тяжелый –
в тени ограды прятался крыжовник,
а яблони стояли на виду…

а в этот год – седые стебли трав,
и на столах рябиновые вина,
переломилась жизни сердцевина
и стукнуло внутри – пришла пора…

куда ни глянешь – тусклые дома,
освобожденные от бремени хозяев,
пустые окна-рты свои раззявив,
стоят, как Чацкий в «Горе от ума»…

и вот зима – как видно, на беду –
и сад, такой растерянный и робкий ,
в метельной замяти совсем не видит тропки,
где, черная, по белому бреду…

плодов снимали много в том году ….