ЖИМОЛОСТЬ

“Побеги жимолости льнут к орешнику в глуши лесной”.
Мария Французская

“Жимолость тебя напоминает,”-
Написала некогда Мари,
Свой роман последний вспоминая,
Выгоревший как-то изнутри.

Что и как тогда происходило?
Затаился персонаж в тени
И его  история забыла
Густо-густо образ зачернив.

Остаётся только сухость, горечь
В толстой книге сжатого цветка,
Суд истории неправый и нескорый,
Сломанная цезурой строка.

 

СОНЕТ

Латунный блеск начищенной латыни.
И сладок пехлеви, как пахлава.
Пусть Древний Рим и Парфия в руинах
И, кажется, последняя глава
Дописана, и бодрый век отринул
Всех мёртвых языков увядшие слова.
О чём не ведал некто, Младший Плиний
Теперь упоминаемый едва.
И прочие поэты самочинно
Поправшие все римские права –
“Делить и властвовать” они хранят доныне
Великих смыслов тяжкие слова.
Но если всё не так, и прошлое мертво,
Тогда не существует  ничего.

 

УХОД

                                                        Л.Т.

Осторожно по краю, не прикасаясь
К этим тяготам жизни, что нам так мила,
Через пустошь уводит тропинка косая
От деревьев мелькнувших вдали.

Как заплаты на рубище сером – поляны,
Золотые плоды за рекою в тени
И ущербное сумерек поздних сиянье
И дрожащие звёзд угловатых огни.

Наполняется мраком серебристая чаша,
День становится ночью слепой.
Густо ломким графитом заправлен
Сад, как марево, золотой.

Будто выбитые на ткани
Звёзды-блёстки на небе ночном
Нам намёк, как подсказка, иносказанье
О пленительном свете дневном.

 

* * *

Г.Б.
“Зима тревоги нашей”
У. Шекспир “Ричард III”

Зима тревоги нашей – впереди!
Роман ещё не начат многословный.
Наверно, я тогда не уследил,
Как плоть обрёл сюжет ещё бескровный.

Зима в том декабре не началась,
И тёмный свет преобладал повсюду.
Свет дня был короток, ночных созвездий вязь
Была наброском, смазанным этюдом.

Что явится и что произойдёт, –
Об этом мы и не подозревали.
Но автор не направил ход
Всех будущих скитаний и баталий.

Зима свою явила белизну,
Когда снега как  том многостраничный
Развязку предлагали не одну,
Застав врасплох нас и поймав с поличным.

Улики были слишком тяжелы,
Чтоб снег нас выдержал, и мы пошли по следу.
Срезая острые колючие углы,
Путей окольных вовсе не изведав.

И, как охотники, крадучись, на снегу
Из этого пейзажа мы не выйдем.
Бредём, как в заколдованном кругу,
И ничего  с тех пор уже не видим.

 

ХУДОЖНИК ЕГОРОВ

Как будто схлынула волна,
Отлив, крадучись, обнажает
Восторги явные снижая
По поводу морского дна.

Как непригляден этот вид!
И где, к примеру, Айвазовский,
Кто славен правильным устройством
Морских пейзажей. Без обид:

Дотошный самый маринист!
Но море, впрочем, не согласно
С такой трактовкой безучастной.
Насмешливый Борея свист –

Он осуждает каждый холст,
Придирчив к точным лессировкам,
С матросской грубою сноровкой,
Сердясь, уходит на норд-ост.

Гладь моря будто полотно
Он оставляет как набросок,
Лишённым всяческого лоска –
Таким, как видеть нам дано –
С неявной скрытой стороной.
Там живописец как-то медлит,
Следя  за диском солнца медным,
От света заслоняясь рукой,

Он видит – солнце поперёк
Блестит косящего прибоя,
И моря полотно рябое
На рыжий брошено песок.

 

ОДЕССА  – НЕВЕДОМЫЙ ГОРОД
                                          Е. Голубовскому

Глубокая голубизна
В туманной моря синеве.
Но как всё  было мне  узнать
На берегу, в густой траве

Степей унылых киммерийских,
Где пыль-ковыль, чертополох,
Где с удалью кавалерийской
Несутся ветры вдоль дорог?

Вот всё, что видел эллин-странник
Ещё задолго до Христа –
Поросшие степным бурьяном
Ещё безлюдные места.

Наш город не вставал из моря
По курсу многих кораблей.
Он был прообразом, который
Платон упрятал в мир идей.

Но если отмотать картину
Глаза чуть-чуточку прикрыв,
То вновь появится пустынный
В равнину врезанный залив.

 

В СТОРОНУ ВОСТОКА

Будто чьё-то крыло, задевая меня,
Нетопырь бьётся телом о стену,
Или ветра холодный порыв из окна,
Или ангела прикосновенье.

Этот храм на пути из Сиккима в Хотан,
Жёлтый Будда на троне.
В медной чаше заварен тимьян,
Всходит пар благовонный.

Лама в круглых железных очках,
Перевязанных нитью суровой,
Он сметает с листа паутинку и прах,
Очищая забытое слово.
Угловатый, тяжёлый санскрит
Деревянною речью обкатан.
Так шлифуют зернистый гранит
На стремнинах речных перекатов.

“Вещь в себе” – эта фраза, как ты ни крути,
Не сличай перевод и подстрочник.
Медный идол не видится Будды почти
В темноте наступающей ночи.

Служка гасит огни, больше нет никого
В бедном храме среди Гималаев,
И сгущается сумерек вещество.
Медный гонг замирает.

 

ФРАНЦУЗСКОЙ АЛЬПИНИСТКЕ

Шанталь  Модит, ты так спешила жить,
Что время выбрала, не думая о сроках.
И снег теперь нетающий лежит
Под косо срезанной неприбранною чёлкой.

Слова “судьба”, “неотвратимость”, “страх” –
Досужие всё это разговоры.
Ведь ты – стихия, и тебе в горах
Достаточно и воли и простора.

И ты вернулась к сущностям нагим –
Пяти стихиям, элементам мира, –
В огне страстей безжалостных горим,
А дух равняется прозрачности эфира.

На скудных пустошах, где вереск и трава,
Буддийские молитвенные флаги,
Где жизнь земная связана едва
Узлом, в котором  –  трепет и отвага.

 

ВОЛЬНЫЙ ПЕРЕВОД

“Tiger, Tiger, burning bright!”
W. Blake

Ирбис, ирбис – снежный барс,
Кто в каменьях затаясь,
И сквозь заросли арчи
Угрожающе рычит?

Может быть, он горный дух?
Пропадёшь ты за понюх,
Коль сразиться с ним дерзнёшь, –
Не поможет даже нож.

Промахнётся быстрый кольт –
Барс тяжёлой лапой бьёт.
Шкура барса как ландшафт,
Камни где в снегу лежат, –

Нет симметрии на ней.
Кто, колдун или халдей
Воссоздал всю эту прыть,
Чтоб отвагою грозить

Тяжкой силе мрачных гор.
Не об этом разговор.
Он о доблести бойца.
Наши жалкие сердца

Усомнятся и солгут.
Барса путь, опасен, крут.
Только кто отважен сам
С ним проходит по горам.

Ирбис, ирбис – снежный барс
Без лукавства и прикрас.
Он предстанет нам в горах
И в бесхитростных стихах.