Снега нет, но в небесных депо,
вероятно, скопились вагоны пушистого груза…
А пока прогуляемся медленно по
тем извилистым строчкам вдоль гипотенузы
между вечными точками А, В и С
из учебника арифметики, друг, для нездешних…
ведь пока обитает надежда в конце
лабиринта, не властны тугие клешни,
хотя ощутимы… Прислушайся как
полноводно тоска разлилась в Интернете…
Мы бредём наугад, пеленгуя в нём мрак,
и соната Еs-moll извивается на кларнете.

 

* * *
Возврат частиц пока не завершён,
и перманентность действа в обиходе —
Пьеро печален, Арлекин смешон,
невозмутим лишь нищий в переходе.

Седые космы трогает сквозняк,
толпа и время пробегают мимо,
и милостыни брошенный пятак,
ударившись, звенит невыразимо…

Старик не слышит, обращён в себя,
в обратной перспективе видя что-то…
там шествие, и ангелы трубят,
сошедшие на время с фресок Джотто.

И для него не важна ипостась,
он отрешён, поддавшись роли немо,
и лишь толпа куда-то торопясь,
не замечает ни его, ни небо.

Но, может, разгадав житейский вздор,
он пробует, былое отпуская,
соткать в мозгу тантрический узор,
иную событийность запуская.

 

* * *
Это февраль…
Это опять на табло
пусть не нули,
но какие-то знаки печали.
Где эпицентр?
Занесло ли пургой Фонтенбло?
Где тот смельчак,
что под парусом алым отчалил?

Мне бы не здесь…
мне б к нему на корму корабля!
К Мысу Надежды
крылатое судно направив,
вспарывать мачтой
гудящий раструб февраля,
вне предписаний, советов,
инструкций и правил.

Будто бы в бубен,
ударит в бок судна волна
и обожжёт
ледяными нас брызгами с солью.
Он засмеётся,
наспорившись с морем сполна —
может, и вправду,
была я когда-то Ассолью?

Стрелки часов
растянулись в шпагате, пурга
выкрутив сальто,
осела осанистой рысью.
Лета останки на блюдце —
изюм, курага —
вне сопряженья с сюжетом,
раскладом и мыслью.

Это февраль.
Это в тетради опять
рваного почерка
спорят нервозные строчки.
Это опять невозможность
хоть словом соврать,
и неизвестность вердикта
в поставленной точке…

 

* * *
Наверно, вовсе не случаен
в ухабах путь —
сухарик дня запивши чаем,
вникаю в суть…
Концы не сходятся с концами,
и зреет срыв,
но строчки строятся столбцами,
прикрыв обрыв.

А знак вопроса как-то чаще,
и всё крупней…
что зреет там в событий чаще,
в потоке дней?
Кто зимней жалобы тягучей
сотрёт сугроб…
кто, неподвластный ей, научит
снимать озноб?

И всё ж, сквозь морось сожалений,
их полотно,
впорхнула птаха вдохновенья
в моё окно.
И брызжет солнечная метка
на срезе дня,
чтоб по весне душистой веткой
встречать меня!

 

* * *
Изгаляется гололедица…
может, ноты беру не те?
Мне б спросить у Большой Медведицы,
как живётся ей в темноте?
Как справляется с вечной стужею,
как тепло сберегла внутри,
как светить, как забыть ненужную
боль, уж если песнь взаперти?

И подолгу так глядя пристально,
ей, плывущей, шепчу вослед —
доплыви, доплыви до пристани,
оторвавшись от тины бед.
Будто мне самой опостылела
эта роль за слои веков,
эта шкура медвежья, пыльная,
что сильней всех земных оков.

Час придёт, и Рука творящая
вновь любви отворит исток —
вспомнишь силу её манящую,
вспомнишь в венах её поток —
всё, чем дышится и чем бредится,
коль ты женщина на земле…
Но сейчас, пока ты Медведица,
пристань звёздная вдалеке…

 

* * *
В обратной перспективе — снегопад,
решётки крон в насущной жажде цвета…
зима нарочно спутала расклад,
на семь дорог накладывая вето.

И мне не отыскать сейчас строки,
подобной тем, рождённым в час озноба,
ведь персонажи или игроки —
все спрятались по нос в свои сугробы.

Но, может быть, зимы черёд затем,
чтоб обнулить краплёную реальность,
и странницей пройдя по списку тем,
лишь повторю, что это не случайность.

 

* * *
Островок февраля — прорыв уготован, кара?
Пирс безлюден — без пира и без пиара.
Что-то тянет к нему, а что — и сама не знаю,
солнце низко, скользит колесом по краю…
Вроде прямо иду, да тропки узки и кривы,
даже чайки притихли, не так крикливы…
Лишь позёмка змеится по наледи волнореза,
лишь она, упряма, дерзка и резва.

Море хмуро, а ветер тот скалится псиной,
яхты дремлют — в рулонах мечты парусина,
Мачты все заострились, из виду исчез горизонт,
за спиной моей — город, а может быть некий понт…
Колкий холод по жилам снуёт, по песку, по коже,
день к закату, а мысли вразброд, похоже,
но стараюсь иные поймать я извне частоты,
слух струной — то гудёж, то опять пустоты.

Всадник Жезлов пока продолжает забаву,
не понять — кто ошиблись в игре, а кто правы…
Но качнулась вдруг ось, и накренился свод февраля —
то взошёл талисман, хрустальная нота ЛЯ!
И ожил перезвон, волна разошлась кругами
в неизвестной пока, с подтаявшей кромкой гамме —
значит быть весне, и править в крови, в просторе,
и ветрам надувать паруса скоро в споре!..

 

* * *
С декабря по февраль — воспалённые сны,
просыпаешься засветло в полном раздрызге,
с ощущением кожи надреза, десны ль,
и стремишься под душ, под холодные брызги!

Очищает вода — от макушки до пят,
и душа после душа нова и вне боли,
слыша, как о любви небеса говорят,
ощущая свою непричастность к юдоли…