Свет из тьмы, над темной глыбой
Вознестися не могли бы
Лики роз твоих,
Если б в сумрачное лоно
Не впивался погруженный
Темный корень их.

Знаменитые строки Владимира Соловьёва можно считать краеугольным камнем поэзии Фёдора Тютчева. Его художественное наследие – цельная философская доктрина, уходящая корнями в мировую культуру, начиная с милетской протофилософии Гераклита и заканчивая христианскими теориями преображения мира по образу и подобию Божьему.

Ключом к пониманию тютчевских поисков и эстетических устремлений является понятие родимого хаоса. По сути, это модификация «тёмного корня бытия» Владимира Соловьёва, или Эроса – чувственной любовной энергии, связанной с телесным влечением. Образ хаоса упоминается чуть ли не в каждом стихотворении Фёдора Ивановича, выстраивая особую драматургию художественной мысли, движущейся в направлении поиска прекрасного образа, интуитивно прозреваемого в стихийных силах природы и человеческой души. Стихи поэта только условно могут быть поделены на отдельные тематические группы – о чём бы Тютчев ни писал, его высшей художественной целью всегда является постижение тайной, тёмной энергии как первоначала всего сущего и обретение в ней исходной божественной формы.

Взять хотя бы философскую лирику. Прочно закрепившееся за Тютчевым определение «певец ночного мира» наиболее точно отражает центральную идею его творчества – постижение истины через экзистенциальное столкновение с неизведанным, страшным, глубинным, содержащим в себе ответы на онтологические вопросы. Помните знаменитую строку из стихотворения Пастернака? «На меня наставлен сумрак ночи тысячью биноклей на оси». Вот такая же ночная встреча с обнажённой бездной (фактически с первородным хаосом) порождает бесконечные вопрошания лирического героя, стремящегося обрести духовную основу жизни:

И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами –
Вот отчего нам ночь страшна!

Однако подобное столкновение с бесформенной и неупорядоченной стихией пугает лишь поначалу. Хаос потому и родимый, что в нём мы обнаруживаем нечто общее со своей собственной природой. В этой тайной, тёмной энергии бытия – залог будущего перерождения, восхождения низшего к высшему, смутное угадывание надмирности существования, мыслимого как единство «всего во всём», где частные объекты и судьбы уже неразличимы. Остаются только вечные и вещие смыслы, сгустки света, которые и являются прекрасными образами, бессмертными субстанциями.

Диалектическое прозревание света сквозь тьму ощущается и в любовной лирике Тютчева. Любовь, мыслимая поэтом как «жизнь отреченья», «жизнь страданья», «борьба неравная двух сердец», становится для него источником катарсиса, пифагорейским восторгом соприкосновения с первостихиями, первоистоками бытия. И в натурфилософской, и в христианской традициях, как, впрочем, и во многих древних религиях, формы жизни рождаются из взаимодействия земли, воды, огня и воздуха. А одухотворяется всё любовью – пятым элементом. Именно этот процесс одухотворения и божественного преображения мира и любимого объекта составляет внутренний сюжет любовного стихотворения Тютчева:

Как пляшут пылинки в полдневных лучах,
Как искры живые в родимом огне!
Видал я сей пламень в знакомых очах,
Его упоенье известно и мне.

«Родимый огонь» (по сути, тот же родимый хаос) – «угрюмый, тусклый огнь желанья», воплощение чувственного влечения, сексуальной энергии, казалось бы, полностью противоположной духовному, платоническому чувству. Но так ли это? Здесь на помощь приходит Владимир Вышеславцев с его «Этикой преображённого Эроса». В его теории, опирающейся на учения Платона и Максима Исповедника, «эрос бесконечно большее объемлет, нежели libido sexualis, нежели даже эротическая влюблённость… Эрос есть влюблённость в жизнь, жажда полноты, жажда полноценности, рождение в красоте и, в итоге, жажда рождения Богочеловека». Таким Богочеловеком и рождённым в красоте образом для Тютчева становится его возлюбленная. Несмотря на то, что всем хорошо известна биография поэта, образ избранницы нередко абстрактен: именно в силу его осмысления как идеального, лишь сиюминутно достижимого прекрасного объекта:

Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда…

Страдание в любви, её сжигающая страсть, с точки зрения Тютчева, является необходимым условием прозрения прекрасного в безобразном. В целом поэту близка эстетика увядания и смерти («Ущерб, изнеможенье — и на всем Та кроткая улыбка увяданья, что в существе разумном мы зовем Божественной стыдливостью страданья»).
Доказательство этой глубоко христианской идеи о возвышении души страданием находим также в стихотворении, которое можно отнести к гражданской лирике:

Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил, благословляя.

Перед нами наглядный пример истинной сублимации – восхождения низшего к высшему, к христианскому абсолюту, о чем писал Вышеславцев. Страдание завершается катарсисом, приводит к возрождению в красоте. Отсюда образ Христа – служившего людям «в рабском виде», умершего в муках и преображенного в свою бессмертную ипостась, световую сущность.

В поисках красоты Тютчев обращается и к мировым образам-архетипам. Например, к Древнему Риму. Эта цивилизация получила множество противоречивых толкований в литературе и культуре. Отцы церкви, жившие в III в. новой эры, считали, что зверь багряный – это Римская империя, а блудница, сидящая на звере – это Рим: “И на челе её написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным”. В трактовке Тютчева образ Рима получает совсем иное освещение – не апокалиптическое, а возвышенное, христианское. Это – всё тот же преображённый Эрос, энергия жизни которого восходит от низших аффектов к абсолюту:

В ночи лазурной почивает Рим.
Взошла луна и овладела им,
И спящий град, безлюдно-величавый,
Наполнила своей безмолвной славой…
Как сладко дремлет Рим в ее лучах!
Как с ней сроднился Рима вечный прах!..
Как будто лунный мир и град почивший —
Все тот же мир, волшебный, но отживший!..

Показательно, что Рим преображается именно в ночное время, рождается из первобытного хаоса как положительно прекрасный образ.

Самый яркий пример возвращения к первоистокам после распада материи мы видим в стихотворении «Последний катаклизм». Апокалипсис – это не гибель мира, а его очередное преображение по законам гармонии и красоты:

Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Всё зримое опять покроют воды,
И божий лик изобразится в них!

Итак, Тютчев – великий философ и диалектик, чьи думы и чаяния направлены в сторону обретения высшего смысла бытия и обнаружения тайной, скрытой красоты предметов.