* * *
Впору сесть,
и медленной рукой
небеса за облако сдвигая,
скрипку возложить на аналой.

Листьев позолоченную стаю
бросить.

Словно кто-то невпопад
слово произносит
год от года.

Скоро на подходе снегопад,
передел воинствующих лодок.

Слышишь?

Как последний менестрель
голосом почти заледенелым
неба голубую акварель
разбавляет,
чтобы не темнела.

 

* * *
Печали нет. Есть музыка минор,
есть ветер выдувающий:
– Послушай!
Есть день, берущий город на измор
за то, что не звучит рожок пастуший.

Есть голос за полотнами небес:
медлительный, прохладный и далёкий,
несущий лёгкий звук наперевес,
надув чуть примороженные щёки.

Синицы есть, порхающие вне
границ зимы, есть голуби и люди…
И снег летящий в этой грусти есть:
поющий и играющий на лютне.

 

* * *
Среди исписанных бумаг
одна отыщется едва ли;
над нами неба саркофаг
и горизонта рвы и дали.

Сиди в тени, толкуй слова,
перебирая птичьи мысли;
зимы бледнеющий овал
от скуки смертной мыши сгрызли.

И как себя ни тормоши,
всё получается без звука;
молчат: перо, карандаши,
лишь ангел силится мяукать.

Ты льёшь на блюдце молоко,
под нос чего-то там бормочешь,
а снег летит себе легко:
и день, и ночь без проволочек.

 

* * *
Страдания по Брейгелю, январь.
Глухое время выверено лаем,
где киноварь небесная – алтарь,
по краю – оторочка горностаем.

Трескучий лёд под лезвием коньков
безумных причащает ярь-медянкой.

Мольберту хватит лишних позвонков
продлиться в вечность кистью нидерландской
и зимы шкурить, отделяя снег
от рыбьей требухи домашних чанов…

Вышагивает мёртвый человек,
но шаг слепой не кажется мне странным.

Я вижу, как восходит синий пар
из уст его на голос гильотины,
где ёлочный блестящий лунный шар
качается в периметре картины.

 

* * *
Подвержен зимнему испугу
сад заблудившихся в снегу;
на леске тонкой и упругой
висит луна.

Я обожгусь
от раскалённой на морозе
заиндевелой кожуры.

Проход за дымку виртуозен
вчерашних истин,
не прикрыть
от холодов на хрупких ветках
округлых яблочных сердец.

Осталось – плакаться в жилетку
от переменчивых соседств
с январской изморосью
льдистой,
рукой в перчатке.
– Как дела?

Плывет мелодия флейтисток
сквозь рот прозрачного стекла.

Я говорю,
но ты не видишь,
как замерзает всё вокруг,
где снежным дымом по хламиде
голтин издрогших водит плуг.

 

* * *
Снег ходит медленно по крышам,
скользит, и скатываясь вниз,
летит над окнами неслышим,
летит над окнами и выше,
слегка цепляясь за карниз.

И я за ним, не отрывая
свой взгляд от призрачных картин,
лечу, своим плечом касаясь,
лечу, как бабочка больная,
чей крыльев хруст необратим.

Но есть ли в этой круговерти
толика истинной зимы,
где всё – лишь глаз стеклянной смерти,
где тротуаром снег очерчен,
центр притяжения размыв.

 

* * *
В.С. П.
Нальётся в чашку чай горячий,
умаслят сахаром лимон.
Новорождённый и незрячий
снег приземлится на балкон.

К ночи́ вполне остепенится,
расправит крылышки свои,
и вот уже парит, как птица,
курлычет что-то о любви.

А ты, пей чай, не обжигайся,
и слушай музыку небес.
Высоким снегом восхищайся,
пока он здесь и не исчез!