На берегу Поэзии-реки
якутские рыбачат рыбаки,
им невдомек, что выловят лишь буквы
и длинные ненужные слова,
что повисают в воздухе едва, —
становятся тяжёлыми минуты.
Однажды их на леску уловив,
не выбросишь обратно, не влюбив
себя в язык речной, в песок глагольный.
Его приносит к берегу волна,
потом — назад и, достигая дна,
несмелым словом замирает в горле.
Не устает Поэзия-река,
ты подойди и, закатав рукав,
ей руку протяни, воды касаясь.
Она тебе расскажет по слогам,
как жили люди здесь, по берегам,
и на каком наречии общались.

* * *
Та же была Москва, и погода та же.
Только стояли часы у любви на страже:
считали минуты-мгновенья, часы-мгновенья.
И было горенье, было, да-да, паренье.

Все были открыты двери, зелёными все светофоры.
Могла одолеть любые реки, любые горы,
океан переплыть или выпить его до капли.
Ты ведь помнишь всё это, помнишь ещё, не так ли?

Как тогда от чашки отдернули руки оба.
Как трясло: от холода ль? От озноба?
Как глаза сияли, глаза блестели, а губы пели.
Ты ведь помнишь всё это, помнишь на самом деле?

* * *
Я рвусь к тебе, как паутину рву,
как, приближаясь к огненному рву,
кричат о жизни те, кому не жить,
кричу до хрипоты тебе во тьму…
Но вот весна: проклюнулись чижи.
И больше света, только дни темней
в златоглавой моей тюрьме.

* * *
Сплю пунктиром — коротко и тревожно.
Прохожу на цыпочках осторожно
и по комнате, и по границе сна.
Если ты у Морфея, то я одна.
И пока ты дремлешь ко мне спиною,
я такою чуткой за ней стеною
охраняю сон твой от чепухи.
Спи, родной, безмятежно спи.
Я боюсь нечаянно прикоснуться,
чтоб не потревожить сон твой, чтоб не проснулся,
а спокойно выспался до утра,
забывая травмы рабочих драм.
Отдыхай, нас ждëт золотое утро.
Знаю, ночью в это поверить трудно.
На рассвете везде разольëтся свет:
больше мрака и страха нет.

* * *
Мне б музыку классическую слушать —
пластинку потаенную вращать.
Ни к телу, ни, конечно, в душу
не подпускать ни одного врача.
В густой траве заметить муравьишку,
услышать не будильник, а дрозда.
понять, что радость жизни — это слишком,
покоя бы хватило за глаза.
Сидеть три дня на берегу Байкала,
сапог три пары в зиму износив
в Москве, где солнышка так мало,
что греют разве только изразцы.

* * *
Верить не верь, но в помощи не откажи,
голубь души у окна твоего кружит.
Если собака спит, то шалят коты.
Кто же разгонит их, если не ты, не ты?!
Веры ростки нещадно серпом секут.
Ангела демоном с лёгкостью нарекут.
Мудрой собаки устали глядеть глаза.
Мир так неловок, нещаден и полон зал,
чёртовы дети готовы кричать «АТУ!»,
горечь утраты — катаешь голыш во рту,
просто молчишь, но так много — тебе сказать.
Не отворачивайся, не отводи глаза.

* * *
Зеркала отражают паутину ранних морщин,
и взросленье чужих детей, и триумфы чужих мужчин,
и чужие дали, и выси, и глубину,
и твою вину, только твою вину.
Светлолика поверхность — амальгама иных широт.
От неё не укроется то, как кривится рот,
и как выглядит будущее, спрятанное в зрачок,
но заброшен невод, крючок, сачок,
паутина соткана, на стрёме стоит ловец.
Так пастух загоняет стадо своих овец,
так хозяйка зазывает гусей с пруда,
где растут стеною крапива и лебеда.
Так прохожий путник вглядывается в темноту,
так поэт катает слово-голыш во рту,
так ступает время на больную твою мозоль.
Отойди от зеркала, глаза не мозоль!

* * *
Дело даже не в ней, не в тебе, не во мне, а, кроме
сущей нежности, сжавшейся на ладони,
тихой жалости, словно от вида крови,
и озноба, будто от сквозняка,
ничего не сыскать: броженье и пятый угол.
Я, быть может, невнятно и даже немного грубо,
но когда я целую тебя всего, обжигая губы,
то меня отпускает безвольно твоя рука.
Говорю с тобой поутру, опускаясь в вечер,
обнимаю тебя так крепко при каждой встрече —
так, что ноет грудь, и руки, и только плечи
всё выносят, выдержат и теперь.
Открываю рот, словно рыба в момент удушья:
слов так много, но разве кому-то нужно,
чтобы вслух… А в комнате снова душно —
отвори и окно, и дверь.
Пребываю с тобой в абсолютном земном покое,
не могу до конца понять, отчего такое.
Просто знаю, что если нас снова двое,
остановится дрожь в руках.
Вижу ясные сны, просыпаюсь под птичий гомон
лёгкой Евой — счастливой, усталой, голой,
и люблю этот праздный, беспечный, ущербный город
и подушки две в васильках.

Просмотр для печати

Об Авторе: Наталия Елизарова

Родилась в Кашире Московской области. Окончила юрфак и Литературный институт имени А.М. Горького. Автор поэтических сборников: "Осколок сна" (2006г. Москва) и «Черта» (Смедерево, Сербия, 2014), книги для детей "Мой ангел" (Иркутск, 2015) и публикаций в периодике. Участник российских и зарубежных поэтических фестивалей. Шорт-лист конкурса поэтов-неэмигрантов «Неоставленная страна» (2013/2014). Лауреат премии имени Анны Ахматовой журнала «Юность» (2015). Победитель конкурса «Поэзия в парках» (2016). Стихи переведены на английский, сербский, немецкий, польский, румынский, турецкий, даргинский, болгарский, венгерский языки. Живет в Москве.

• Публикации в Гостиной (5)