* * *

Е. Двоскиной

Сквозь Екатерингофский парк пустынный
мы проходили: всё теперь не так.
Где Мавританский павильон, где Львиный,
где Ферма с башенкой, Театр, куртины? —
Как будто выветрил историю сквозняк.

Да, нам здесь ничего не обломилось…
Но как легко и вольно без прикрас!
Весенняя размытость красок, сырость,
канал Бумажный, царственная милость.
Осталось гульбище для голытьбы — для нас.

Чуть дальше, на Лифляндской, броско, грубо
фабричная кирпичная стена
осаду держит и вгоняет в ступор.
У заводской столовой пахнет супом.
И жизнь пускает пузырьки у дна.

 

* * *

Всё собираюсь, но не возвратиться
туда, где поднимается туман
над быстрой речкой, пахнет медуницей,
шалфеем, мятой, где как будто снится
уснувший дом, скрип старой половицы,
молитвослов, который в помощь дан.

Где в рамках на стене поблёкли лица
прабабки и прадеда, словно быль
ушла, как сказочная небылица,
а в небе, сшитом из кусочков ситца,
летит, летит степная кобылица
и мнёт ковыль.

 

* * *

Пока краснеет в колкой желтизне,
созрев, шиповник, подсыхает пижма,
в задумчивом каком-то полусне
проходят дни всё незаметней, тише.

Пока сентябрь ещё дает плоды,
в себя вобрав остаток сладкий лета,
будь щедрым, расточительным: и ты
как будто бы дитя добра и света
и образец осенней полноты.

Пиши стихи, пусть плохо, как-нибудь,
добавь немного мёда, слёз, корицы,
межзвездной бесконечности чуть-чуть,
пиши хотя бы “в стол”, как говорится.

 

ПРАЗДНОСТЬ

Ах, хорошо порой не думать ни о чём!
ходить туда-сюда, валяться на диване,
писать плохой стишок, пить кофе с молоком,
не чувствуя себя ленивым дураком,
смотреть в окно на снег, на вывеску пекарни.

О праздности почти забытой благодать,
как празднично твоё бездействие, безделье!
Не ждать и не спешить, всем сразу обладать
и вместе с тем ничем. Не убрана кровать –
усни, проснись опять в конце недели.

Лежи себе в тепле, глаза не открывай,
от сладких долгих снов отяжелели веки.
Узорной простыни перетекает край
в цветущий дивный сад. Как будто личный рай –
напоминание о той эдемской неге.

 

* * *

Когда была я золотцем, и золотом
блестел песок под светом дня слепящего,
отец и мама оставались молоды
в разросшемся пространстве настоящего.

На берегу лежала наша троица.
Черешню ели, купленную дёшево.
И не о чем нам было беспокоиться –
ни будущего вдалеке, ни прошлого.

Вот, собственно, и всё. И ради этого
безудержного счастья тонкокожего
дремало море в дымке фиолетовой,
держались своды воздуха нагретого,
ничто нас чтобы там не потревожило.

 

* * *

Снег и солнце в марте – коктейль из огня и льда.
То, очнувшись, спешишь, суетишься, то клонит в сон.
По проспекту мчится навстречу весне Хендай,
и хрипит, из окна вырываясь, блатной шансон.

Эта юность вечна, вливайся в её поток!
Черный снег на обочине тает. В глазах плывёт.
Если смысл потерян и счастья завял цветок,
их вернет аромат геосмина и креозот.

Прошлогодний мусор уносит с собой вода.
Захлестнет с головой, ослепит отраженный свет.
Вспомнишь всё, что было и не было никогда:
вероятность еще одной жизни мелькнет, сюжет.