Два зонта подряд поломало ветром,
По губам читали, что дело к лету,
А вокруг каналами тек Антверпен,
Да плели коклюшки узор сюжета.
И срывало шляпы, салфетки, блюдца
В угловом кафе, и кружило смерчем…
Ты не зря пытаешься обернуться –
Это мы не вечны, а город вечен.
Там круты ступеньки, узки бойницы,
От шагов дрожат паутинки в зале,
Унесенный зонтик с погнутой спицей
Хризантемой желтой цветет в канале,
И плывет под мостик, смешной и гордый –
Сбереги на память, авось сгодится.

Завершив работу, в сундук потертый
Убирает кружево мастерица.

ПИСЬМО ИЗ САВАННЫ

Ты же знаешь, у нас
в это время глухие дожди,
И не то чтобы пауза – так, замедление лета.
Ты же помнишь приметы…не то, чтобы верю, не жди,
Но порой сомневаюсь, что мы среди линий сюжета
Выбираем разумно – и выбору следуем верно.
Размышляю об этом – как правило, ближе к шести,
Окопавшись в кафе за собором эпохи модерна,
Хоть убей не припомню кого – Магдалины, Петра?

Переехать обратно… Вот кончится эта жара,
И разгладится свет, и магнолии бросят цвести.
А проклятая книга не пишется, как ни крути.
И опять же, дожди.
И канавы желты от люцерны.

Как там нынче погода – на северном склоне судьбы,
Где морозец доводит слова до кристальной огранки?
Помнишь наш разговор, что подранки
Не слышат пальбы,
И что флюгер в «глазу» урагана не чувствует ветер?
Мне мерещится скорая дата в обратном билете,
И болит под лопаткой от самой неспешной ходьбы.

Мемуары – настолько же время в бумажном пакете,
Как и повод на старости вынести сор из избы.
Так что, бог с этой книгой – всего не успеешь на свете,
Ни на том, ни на этом, ни если бы, ни да кабы…

LE JARDIN DES TUILERIES

Перешли мне кусочек неба в пустом конверте,
Ничего, что оно горчит от гвоздик Прованса,
Твой январь, наконец устав от бесед о смерти,
Проведет по глазам рукой, выводя из транса,
Проведет по руке пером, выбирая точку,
Уколоть спеша, в уголок на изгибе самом,
Чтобы красным вином судьбы заливая площадь
Изменить городской зимы цветовую гамму.
Чтобы сизый металл Дефанс и пустые стулья
В Тюильри, голубиной тени мазок на крыше,
Захлестнуло живой и жаркой волной июля,
Чтобы forte, forte, fortissimo, выше, выше..

Но туман занавесит собора бетонный гребень,
Разведет мосты силуэтом знакомой арки –
Мне всего-то нужно кусочек пустого неба,
Да парижский штамп на квадратике яркой марки.

BELLE EPOQUE
Весь страшный век ложится в эпилог
К прекрасному мгновенью belle époque.

И город, переулочным кроссвордом
Построенный в немыслимый сюжет,
От прачкой накрахмаленных манжет,
И до конца с сараевским аккордом,
И с грифелем тупым в карандаше,
До пальцев стертом в зябнущем окопе.
И с призраком, бредущим по Европе.

Пусть мирных дней уже наперечет,
Но май еще не знает – и струится,
И строится восточная столица,
И по перилам скрипочка течет.
Там выгиб лестниц – певчий, лебединый,
Шумит бульвар за окнами гостиной,
И платья непривычно коротки.
Там истин, непреложных и нетленных,
И судеб непролитых, предвоенных
Чугунные, литые завитки.

РОДОВОЕ ИМЕНИЕ            

«Сразу после похорон он удалился в родовое
имение под Вологдой…»
                                                из биографии Б.              

Из апреля пройти в октябрь, не заметив лета,
Анфилада недель шаги отражает гулко.
Будет девять дней по грязи ковылять карета
В Вологодский край из Лебяжьего переулка.
И покуда бредет душа до престола бога –
Девять дней как читал псалом преклонив колена –
В деревенском аду завершится моя дорога,
Где тропинка в дом заросла чередой паслена.

Где пекут кулебяки и в сумерках месят тесто,
Только дремлешь под стук над наливкой из спелой вишни…
Остается молитва, да просьба  – оставь мне место,
Чтобы встали рядом, когда призовет всевышний.
В сорок дней тишина в округе, уже светлело,
Моросящий осенний свет затопляет сушу.
Деревенская жизнь, утверждается, лечит тело,
Бесконечной тоской полей отравляя душу.

Разбираешь бумаги – невнятный оттенок тлена,
Месяцами доходят книги, сроками  – моды.
Говорят, что живут – сеют рожь, убирают сено,
По обедам считают дни, по морщинам – годы.
Проседая под вязкой пылью соседских сплетен,
Что мундир, что сюртук обретают черты халата.
Засыпаешь, с одной надеждой, что все же смертен,
И бредешь всю ночь коридорами каземата..

Этот дом поменяет хозяев, сгорит в пожаре,
Только лопнет в жару струна в глубине рояля….
За столетие – чувствуешь в воздухе запах гари?
За столетие – слышишь под окнами хохот швали?
А пока, до чужого века, паленой шерсти,
Запыленных архивных книг, искаженной речи –
Знать, что ты не приснишься боле до самой смерти,
И молиться в холодной спальне об этой встрече.

* * *
Душа не стоит чистого листа,
Но оспинами прошлого чиста,
И язвами грядущего нелепа.
И письменами ляжет береста,
Чья вязь неразличима и густа
Под пластиком хранилищного склепа.
Мой старый дом от запаха золы
Оправится – и выставит углы
Навстречу нерассказанному горю.
Скрипят ненастеленные полы,
И силуэт не четче серой мглы
– Не спорю, – шелестит – с тобой, не спорю…

 

***
Мой последний герой, я тебя сочиню без причин,
От того, что задержаны рейсы во влажном Нарита.
И что тем, кто отныне решит не влюбляться в мужчин,
Навсегда остаются взамен города и мохито.
От того, что мигают вдоль взлетных полос маячки,
И жара поднимается ввысь от бетонного поля,
От того, что в июле опять налетят светлячки –
Мне бы только дождаться отложенный рейс из Де Голля.
Мне бы только домой, где дорожки в холодной росе,
Я тебе позвоню, напишу, обозначу пределы.
Мой невнятный июль на бетонной стоит полосе
В ожидании писем, и правды, и славы, и дела.
Мой последний герой, я тебе сочиню антураж,
И ирландский акцент, и пиджак непривычного кроя,
И тебе наплевать, что Малпенза задержат багаж,
Кто летит налегке, покоряет столицы без боя.
Покоряй без меня – у меня пропадает запал,
По неровным камням за небесным цветком эдельвейса…
Светлячки на табло освещают чистилища зал,
Долгожданно-негаданным кодом знакомого рейса.

 

HALF MOON BAY
Тут всегда весной холодные вечера.
Тут всегда весной свободные номера.

От насыпи, рельсов, вагонов и черного дыма остались одни валуны посредине залива – по линии, ровно.  Вода размывает утесы, и, кажется, скоро лизнет баллюстрады ступени. И старый отель продолжает смотреть терпеливо, как берег не может сдержать наползающей тени, и вьются стрижи деловито над пеной белесой – все ближе к фасаду.
И думать, что жизнь заменима.

Тут всегда весной свободные вечера.
Тут всегда весной холодные номера.
И пластинка в баре поет:  Que sera, sera.

***
Пока ты планируешь
Лето решит за тебя –
Ведь жизнь происходит, пока ты планируешь лето,
Пока ты планируешь жизни,
В руках теребя
Страницы буклета.
Пока ты прочертишь дорогу из А через Б
Добраться – до куда ты там собиралась добраться?
Пока ты дала передышку судьбе –
Отсмеяться
И сделать по-своему – как полагалось судьбе.
Пока ты мечтаешь
О том, что уже не дано
Не будет дано,
Но по-прежнему кажется главным,
К тебе неприметно,
И шагом размеренно-плавным
Спускается завтра убийцей в забытом кино.

ДОРОГА
Все мои дороги приводят в Рим, так что что там думать, чертя дорогу.То ли спим в седле, то ли так – парим, над простором мутным, поближе к богу. Только бог не с нами, ему без нас надоели просьбы, молитвы, стоны. Он играет в камешки пестрых фраз, для него алмаз не дороже страз – но его перевозчики все  – Хароны.
Говорят, в провинциях зреет бунт, говорят, сенаторы ждут измены…под копытом гравий, да твердый грунт, впереди столицы крутые стены. Мы еще не скоро поговорим, без оглядки за спину или полог – не богат прощением вечный Рим, от того и путь из колоний долог. 
Прихлебнуть из фляги, присесть в тени, за стеной оливы, направо – горы. Этот камень видел такие дни, что впиталась кровь в голубые поры. Человек не камень, впитать силен только то, что выдержать может око. И теперь одно от таких времен, что краснеют ягоды прежде срока.
Говорят, Везувий от пепла бел, говорят, в Панонии сохнут реки, говорят, кресты вдоль дорог – и мел, засыпать глазницам пустые веки.  То ли год таков, то ли просто стар становлюсь – и пора разводить оливы…  Впереди тяжелый дорожный жар, лошадиный топот неторопливый.

 

ПУТЕШЕСТВЕННИК
Как тебе Женева и Лозанна где-то в дальних странствиях по миру? Все, что обрывается спонтанно, оставляет рваные края. И гуляют звуки по эфиру
в пресловутых поисках нирваны, бьет из незакрученного крана воздуха горячая струя. 

Как тебе спокойные пейзажи, вечный путешественник-задира, без созвездий низкого полета, без надрыва красок и струны? То ли перемена антуража
подрезает низкие частоты, то ли поминутные коллажи притупляют приступы вины.

На себя примерив с сожалением толки протокольного обмена, тонкие края кофейных чашек, желтые корзиночки с желе – помоги мне справиться с решением,
что тебе Лозанна или Вена…

Подоконник.
Пригоршня фисташек.
И ключи в прихожей на столе.

* * *
Помолчи о том, что уже не сложится.
Этот грустный город и год прими.
Каждый день в душе нарастает кожица –
Время лечит сделанное людьми.
Помнишь, в сказке мышка махнула хвостиком –
Вот и вся возня с золотым яйцом.
Перебрось декабрь ненадежным мостиком,
Сочини мне зиму с другим концом.

 

МАГИСТР
В сраженьях за умы выигрывает тот, на стороне кого оказывалось время. Но что тебе умы, любезнейший Фагот – кто с вечностью знаком, не ведает забот, кому покорено поверженное племя. В сражениях за знак выигрывает смех. В сражениях любви выигрывает боль. Московских воробьев привычная юдоль – опасливо клевать рассыпанное просо. А мы уйдем наверх дорожкой лунных вех – подалее от жертв квартирного вопроса.

Они продолжат ложь, а мы продолжим спор. Над каждым фонарем в тьме роятся тени. Но рельсы на снегу прочертит «кохинор», и близится разрыв в цепочке поколений. Всплывает новый день из моря вечной тьмы. Чугунные орлы срываются с ограды. И утро настает, и дворники не рады. И мы с тобой спешим к сраженьям за умы.

КОНЕЦ СЕЗОНА

Напоследок решишь, что ванкуверский дождь, наверно, солонее слегка на вкус, чем дожди Брисбейна – вероятно, от холода. Набережная чиста. Капюшон бы накинуть, и прочь от тепла таверны, от чесночного духа и бледного зелья Рейна. Пустота тумана добрей пустоты листа. 
Но ведь ты и при жизни не мог завершить рассказа, врочем, это лишнее –  видишь, горят без газа фонари Газтауна, круглые фонари… Этот вечер зайдет в тупик, как мечта о боге, виртуальный спор, проходной комментарий в блоге, да раправив крылья, с верхнего на пари. 
Дескать, твой полет посмертен и нелинеен, ожидает конца сезона пустой Брисбейн, как задержанный ливнем в Ванкувере рейс «Northwest». А хромой бармен, по второй протерев стаканы, закрывает кассу, глаза не сводя с экрана. 
И неровный шрам болит к перемене мест.

2 Responses to “ИННА ЯРОСЛАВЦЕВА ● КОНЕЦ СЕЗОНА ● СТИХИ”

1. Ольга Улокина says:

   March 4, 2011 at 6:16 pm

   Дорогая Инна, захожу за эти два дня в третий раз, чтобы прочитать Ваши стихи. Они меня поразили — глубиной, невероятным горизонтом и тем подлинным мужеством, на которое способна женщина-поэт. Это когда есть боль, но нет страха боли, нет кокетства по поводу собственных переживаний.
   И самое для меня ценное, пожалуй, — это поразительная насыщенность культурными и эстетическими смыслами и умение поддержать такой диалог с классиками, в котором собственный голос остается чистым и сохраняет присущую ему уникальность. Думаю, немногим так гармонично дается вписанность в высокий контекст.
   Я очень рада, что открыла для себя Ваше творчество. Желаю Вам всего самого-самого доброго!

   Reply
2. Инна Ярославцева says:

   March 4, 2011 at 9:23 pm

   Ольга, спасибо большое за теплые слова!
   Заходите ко мне в блог – http://karial.livejournal.com/
   Инна

   Reply