RSS RSS

Мария БУШУЕВА ● Лорченков и Лоринков ● О рассказах Владимира Лорченкова

Начну с того, что сразу бросается в глаза при чтении рассказов Владимира Лорченкова: во-первых, (и это, на мой взгляд, самое главное) — он писатель, находящийся в развитии, а не в стагнации, во-вторых, он литературный эксцентрик, сатирик, «черный юморист», использующий весь сатирический арсенал — от политического памфлета до пародии и гротеска, и, в третьих, он – меланхолический лирик. Даже лиризм его рассказов пронизан какой-то затаенной грустью — иногда горьковатой грустью самопародии. И сатирический взгляд его тоже горек — хотя эта горечь заметна только при некотором преодолении авторского нарочитого ролевого прессинга, с помощью которого он навязывает читателю свой собственный образ в стиле Буковски, сильно приправленном Миллером, обернутым в демонстративный флаг с надписью «мачо», образ пьяницы, брутального эротомана, даже нарциссического секс-символа, и одновременно циничного эгоиста с экзистенциальной тоской в глазах, намеренно сфокусированных только на подробностях блуда, сопровождаемых обильной обсценной лексикой. Особенно этим богат сборник рассказов «Автопортрет художника». Причем, замечу сразу, ненормативная лексика у Лорченкова не признак писательской беспомощности, – он виртуозно обходится почти без матерщины, достигая, кстати, гораздо более тонкого, острого и сатирически закономерного эффекта:

– В Средние на ха века, – говорил он.

– Херовы рыцари считались неполноценными, – говорил он.

– Если не умели мля на ха плавать, – говорил он.

– Понятно теперь, животные, – говорил он.

– Чем именно мы занимаемся? – говорил он, и добавлял.

Мля на ха, – добавлял для профилактики он. («Воды любви» из одноименного сборника). Рассказчик комментирует: «Честно говоря, я до сих пор не понял, почему он так страшно ругался. Версий было несколько». И у меня версий – зачем такое обилие обсценной лексики и около-порно-деталей у Лорченкова – тоже несколько:

– коммерческий прием;

– намеренное понижение планки (то есть облегченное достижение правдоподобия) ради скорости написания рассказов;

– чисто литературный прием, почерпнутый из творческого стиля вышеназванных авторов (здесь вполне было бы уместно употребить слово «постмодернизм», поскольку Владимир Лорченков использует не просто литературные приемы разных, нравящихся ему писателей, как бы тонко их пародируя, но постоянно играет с ними в спортивную игру «кто кого», меафорически выраженную в рассказе «Кровавый спорт». Однако, у меня большие сомнения, существует ли постмодернизм вообще, не есть ли он литературоведческий фантом, направление, более похожее на призрак модернизма, чем на нечто, обладающее реальными признаками. Да и Лорченкова как писателя, несмотря на некие его «постмодернистские знаки», лучше воспринимать без ярлыков, поскольку диапазон его литературных возможностей весьма широк: от лирического исповедального рассказа до остро-политической сатиры. У него как бы нет писательской планки: поднимая ее все выше, он легко берет очередную высоту, правда, порой и не так, к сожалению, редко поступаясь казалось бы малым — глубиной. Впрочем, возможно, в глубину устремится вторая линия его творческого саморазвития, которая еще впереди.

Но однако, вернусь к предыдущей теме. Думаю, третья версия (литературный прием) – самая правдоподобная, потому что она тесно смыкается с двумя важными чертами творчества Владимира Лорченкова — сатирическим взглядом на мир и пародийностью как средством этот взгляд выразить прозаически. Самопародийно и альтер эго автора — некто Лоринков. Он не просто секс-гигант (это неоднократно подчеркивается), но, заметьте! — с длинными, точно у девушки ресницами (и это подчеркивается не раз), не просто пьяница, выпадающий из реальности, он — «единственный писатель Молдавии, и самый известный ее писатель» (улавливаете самоиронию писателя Владимира Лорченкова?). В уже упомянутом рассказе «Кровавый спорт» Лоринков уничтожает физически классиков мировой литературы, предварительно победив их литературно. Но в смешном рассказе «Маэстро макабрического стеба» он предстает в другой ипостаси – заезжего гастролера, который выступая на цене, начинает «высекать» на экране свои скрижали, отчего народ в конце концов начинает воспринимать его чуть ли не как самого Бога. Однако, на самом деле, «доктор Лоринков» всего лишь актер, циркач, фокусник, которого зазывала представляет так:

– Дамы и господа! – сказал зазывала.

– Весь вечер на арене! – сказал он.

– Спешите видеть! – сказал он.

– Маэстро макабрического стеба! – сказал он.

– Певец балканской мультикультурности! – сказал он.

– Сверхчеловек и мачо, – сказал он.

– Невероятный и удивительный, прекрасный и обворожительный! – сказал он.

– Доктор Л-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-ринк-о-о-о-о-ов! – сказал он.

– Только сегодня, проездом в Париж! – сказал зазывала.

(Кстати, обратите внимание на используемый автором и очень нравящийся мне прием построения монолога, который он разбивает на фрагменты, подавая как диалог.)

В других рассказах Лоринков превращается то в полковника ФСБ, то в полковника авиации, которого отправляют на Марс, то становится гастарбайтером, красящим московские заборы, то оказывается грабителем, взявшим банк и скрывшимся от полиции, и т. д. Но всегда и везде он – «лирическая душа», одним словом, писатель, который совершенно не нужен никому, пока он жив, и вынужден в силу ненужности, несмотря на все им созданное, волочить жизнь бомжа, которому из милости дают место дворника на грандиозном пролонгированном шоу, посвященному памяти… гениального писателя Лоринкова! («Аттракцион «Гений»»). Юмор автора или, если точнее, иронический взгляд на собственное альтер эго, не только располагает и к Лоринкову как герою и к Лорченкому как автору, но и вызывает сочувствие: пессимистический взгляд писателя , замечающий только черное, которое вынужден сам же, своими силами, окрашивать в другие цвета — невозможно скрыть за иронией: черное все равно побеждает, оттесняя писателя-эксцентрика Лоринкова все ближе к той черте, за которой или скачок сознания и выход на новый творческий виток — или бездна, — даже если эта бездна будет заполнена купюрами и дифирамбами, – своих основных, опасных и губительных свойств, она не лишится.

Когда Лоринков становится лириком, он все равно остается меланхоликом, но опять же ирония — как спасательный круг — не дает ему затонуть в депрессии: «Это был самый счастливый день его жизни. Если бы у Лоринкова был револьвер и он был промотавшимся юношей из рассказа Фитцджеральда, то непременно убил бы себя вечером этого дня. Но Лоринков не был промотавшимся юношей из рассказа промотавшегося юноши Фитцджеральда. И у него не было револьвера». Это цитата из рассказа «Позавтракать с Тиффани», разумеется тут же отсылающая к «Завтраку у Тиффани» Т. Капоте. Владимир Лорченков играет названиями, заимствуя их или слегка меняя (этот прием сейчас достаточно популярен, можно вспомнить рассказы Сергея Солоуха, автора по сути Владимиру Лорченкову противоположного и т.д.).

А вот еще существенное самопризнание в том же стиле: «Лоринков, ни одного слова не сказавший искренне, и всю жизнь ведший себя, словно на сцене, Лоринков, писавший свою жизнь пьесой, лишь время от времени меняя стили, – ненавидел жеманство, актерство и позерство. Он не верил даже искренним людям, потому сам не был искренним. В чем искренне себе признавался».

Но сатира, ирония и пародия распространены у Вл. Лорченкова не только на главного героя рассказов. А фактически — на все и на всех. Сатира адресована и Молдавии, которую автор очень любит (может быть, это и есть его единственная любовь), и происшедшим в ней переменам со времени распада СССР. По Лорченкову там никого не осталось: «я сразу понял, что они не из Молдавии. Значит, или русские или евреи. В Молдавии было полно евреев, покуда их всех отсюда не выгнали молдаване. Ну, и русских выгнали молдаване. Ну, а потом молдаване повыгоняли и самих молдаван. Никого здесь не осталось». Однако, из рассказов ясно, что кое-кто в 90-е в Молдавии еще оставался, к примеру, «новый молдаванин» – местный олигарх (из очень хорошего, несколько Сэлинджерского рассказа «Кнопки клепать — одно удовольствие»: на него все летние каникулы работают два подростка, дальние его родственники, с которых он буквально дерет три шкуры и платит копейки).

Отдельно нужно выделить в рассказах Владимира Лорчинкова, так сказать, «московский след». Вообще с Москвой отношения у автора болезненные. Если Молдавия для него насквозь проеденная коррупционными червями, опустевшая и одичавшая, но все-таки родная до боли страна, то Москва — это не просто страна чужая, с названиями, которые автор упорно не хочет запомнить, это сугубо враждебная территория, сделавшая его соотечественников почти рабами, — и потому так горько звучат иронические строки о том, что Ион Друцэ и Дога стали гастарбайтерами в Москве (разумеется, это все тот же лорченковский горький гротеск), а самого Лоринкова избил «некий блогер prilepin». Отношения Владимира Лорченкова с Москвой напоминают мне антагонистическое отношение к русской столице другого писателя – знаменитого и весьма одаренного украинского прозаика и поэта Юрия Андруховича, изжившего свои идеи и комплексы в романе «Московиада», в котором жизнь героя в Москве в начале 90-х предстала инфернальным кошмаром. Однако, Владимир Лорченков не так заточен на неприятие всего русского, хотя порой и не упускает возможности поглумиться в стиле Сорокина над русской литературой (которой это до лампочки, она ведь и насмешника Хармса в себя вобрала как классика!) и даже над русской историей («Кюхля»), но он далеко не так упорен в своем неприятии и не так сильно прирос к какой-нибудь одной политический идее. Для этого он слишком космополит и слишком добр, несмотря на зловещие детали некоторых рассказов, а главное, он — кроме всего прочего — одновременно писатель и молдавский, и русский. В принципе, можно сказать, что он, в отличие от Ю. Андруховича, скорее просто аполитичен: ни одна партия, ни один строй ни одно правительство не вызывает у него симпатии. Все подвергнуто сатире, иронии и сарказму. Особо достается политикам и армии. Армейские рассказы или рассказы, в которых фигурируют военные (в частности, сильный и драматичный образ отца), оттененные беспощадной оценкой войны Л.-Ф. Селином, и у Лорченкова далеко не проходные. Хотя, на первый взгляд, единственное, что Владимира Лорченкова, казалось бы, по-настоящему волнует — это его собственное место среди классиков литературы, но и здесь он верен себе — опрокидывая свою биографию в пародийном жесте — он то возводит Лоринкова к литературным гениям, то стирает из «писательского списка»:

– Лоринков, – сказал Лоринков.

– Бывший молдавский писатель, – сказал он.

– В мой библиотека нет такой писатель, – сказал строго мужчина со “Стечкиным”.

– Значит, нет такого писателя вообще, – сказал он.

— Вас понял, – сказал плиточник Лоринков.

(Кстати, еще один вариант – «сценический» — построения диалога.)

А то и вообще фарсово лишает героя не только таланта, но и посмертной славы. Но в рассказе «Белеет парус», где карлицу-экскурсовода зовут как известного критика советского замеса — Натальей Борисовной Ивановой (использование реальных литературных персонажей – тоже излюбленный, ориентированный, прямо скажем, на некую скандальность, прием писателя) – Владимир Лорченков романтически возводит свою литературную родословную к Лермонтову и Пушкину, не без легкого юмора, но и не без какой-то почти тайной уверенности, что имеет на то право…

Но, по-моему, Миллер как-то обронил знаковую фразу, что для того, чтобы стать настоящим писателем, нужно уничтожить в себе романтика. Владимир Лорченков в этом направлении движется упорно, потому отношения с женщинами у альтер эго автора столь же напряженны и противоречивы, как с самим собой. Образ брутального секс-гиганта после прочтения некоторых лирических рассказов, окрашенных тоской о «чем-то большем», к примеру, удивительно тонкого, несмотря на тинейджер-эротические пассажи, и очень грустного, даже горестного рассказа «Я любил ваше фото», предстает бутафорским, возникшим как защитная реакция чувствительно нарциссичного подростка на разрушение привычного, причем цветущего и уютного мира — разрушение, которое станет из-за происшедших перемен тотальным и проникнет в его подсознание. И это разрушение коснулось и любви: реальные женщины часто предстают грубыми и примитивными, отношения с ними столь же грубы, хотя порой чувственная мелодия побеждает бой барабанов и возникает настоящая литература, а не эротический эпатаж. Кстати, удивительно тепло подан образ Иры в сборнике «Букварь», автор замечает вскользь, что она иногда выглядела смешно, «как по-настоящему смешно может выглядеть только красивый человек». Рассказ «Ярмарка» один из лучших у Владимира Лорченкова. Потому что он действительно о любви. Другие реальные женщины тонут в бурлящей воде эротической всеохватности, сметающей на пути стены семейного дома, и, промчавшись, оставляющей только грязь и обломки. Но внезапно бурный поток исчезает, и за обломками открывается океан – как вечная мечта о несбыточном: «Наверное, мы могли бы быть счастливы с Олесей. Она была так же хороша, как Сара, пригожа, умна, все такое. Но, черт побери, за ее спиной не было Океана, и за ней не светило вечное Солнце, и она не была символом девушки-хиппи, бросившей все ради спасения дельфинов в океанариуме. Господи, Сара, где ты, где ты, моя вечная молодость, где ты, мой океан, где ты, где ты, где ты…» (в этой тоске об идеале, в горестной погоне за несбывшимся можно услышать интонации Керуака, а отнюдь не Александра Грина, как могло бы показаться на первый взгляд). Сара – девушка с фотографии. Это жизнь в жизни, виртуальная любовь, жизнь в воображении с воображаемой девушкой. В ней не было бы ни грязи, ни обломков, ни смерти… Но Владимир Лорченков сталкивает воображение и реальность, чтобы не оставить ни тени иллюзий никому. Ни себе. Ни читателю.

И, наконец, несколько слов о сборнике рассказов «Букварь», приоткрывающем еще одну возможную траекторию, по которой вполне может пойти дальнейший писательский путь Владимира Лорченова: философская проза на основе исторической (автор бесспорный эрудит во вопросах истории). В «Букваре», который можно при старании воспринять как легкую литературно-шахматную партию с Павичем. Тем не менее, Владимир Лорченков интересен, а главное — индивидуален. А индивидуальность для него самое главное — такую мысль, в ключе ныне очень популярной Айн Рэнд — он высказал в рассказе « Шмель»: «На мой взгляд, любить пчел также бессмысленно, как и муравьев или, к примеру, термитов. И те, и другие, и третьи создали совершенную Систему уничтожения индивидуальности. (…) Шмель – это символ всех, кто не хочет, подобно большинству людей, быть частью системы. (…) поэтому-то я и ценю шмелей».

И я ценю шмелей. Особенно, в литературе. Поэтому мне и был интересен образ писателя-трикстера Лоринкова…

А про писателя Владимира Лорченкова только одно можно сказать с уверенностью: он удивит читателей еще не раз. А вот чем – высоким уровнем прозы, Гонкуровской премией, эпатажем или внезапной личной метаморфозой — увидим. Это интересно.

_______________________________

Публикации Владимира Лорченкова в Журнальном зале – http://magazines.russ.ru/authors/l/lorchenkov/

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Мария Бушуева

Мария Бушуева (Китаева) прозаик, автор нескольких книг, в том числе романа "Отчий сад" (М., 2012),http://lithub.ru/author/187864 сборника ( две повести и рассказ) "Модельерша" (М., 2007), романа "Лев, глотающий солнце", публикаций в периодике "День и Ночь" (повесть "Юлия и Щетинкин"), Московский вестник"( повесть " Григорьев), "Юность"(" Просто рассказы")," Алеф" ( литературная критика) и пр ) Несколько рассказов были включены в сборник избранной прозы( 2007) Как Мария Китаева издала в региональном издательстве роман" Дама и ПДД"(2006), публиковалась в сетевых журналах Автор известной в кругу специалистов литературоведческой монографии " Женитьба" Гоголя и абсурд"(ГИТИС).

Оставьте комментарий