Это было давно в Ленинграде, когда ещё работала прекрасная шашлычная на углу Садовой улицы, рядом с Никольским Собором. Мы с другом детства Лёшей учились в разных институтах: он в ЛЭТИ, а я достаточно лениво получал знания в ВоенМехе, поэтому стипендии у меня не было. Встречались мы тогда не часто. Как-то раз позвонил мне Лёша и спросил – не хочу ли я поработать в свободное время в театре. И не просто в театре, а в Мариинке. Надо сказать, что в самодеятельности я выступал в школе только один раз и то крайне неудачно, поэтому первой мыслью было наотрез отказаться. Лёша меня успокоил:

– Петь и танцевать не надо, ходи, как скажут, или молча стой на сцене в том, что на тебя наденут; за первый выход платят рубль, за последующие выходы в спектакле – по полтиннику, – соблазнял друг детства.

Я уже три раза выступал, выплаты по четвергам, сходим в шашлычную! От такой блестящей перспективы ощутить себя в большом искусстве на всемирно известной сцене отказаться я не смог. Опытный Лёша рассказал мне, что в кино работников массовки называют статистами, а в театре бОльшую часть молчаливой толпы на сцене именуют нештатными работниками цеха миманса. Есть ещё и штатные, но их меньше.

Ближайшим спектаклем, о чём извещали афиши, была опера «Декабристы». В списки исполнителей мы с Лёшей, конечно, не попали, но в список на проходной театра мы были уже внесены по инициативе предприимчивого друга детства. Жили мы тогда на Васильевском острове, и на трамвае до театра было всего несколько остановок. В Мариинке мы были зрителями с Лёшкой последний раз классе в шестом на опере «Травиата». Запомнилось, что в финале этого трагического музыкального произведения нас охватил безудержный, как это бывает в детстве, смех. Стоило только посмотреть друг на друга, как мы начинали трястись, согнувшись пополам и глядя в пол. Слёзы лились ручьём. Издалека, наверно, казалось, что два шестиклассника очень глубоко вникли в печальную судьбу Виолетты. Часть публики нас не понимала, но некоторые близорукие дамы с биноклями, сидящие поодаль, глядя на нас, начинали плакать сильней. Чтобы такого не повторилось, решили: на сцене друг на друга не смотреть.

Вход в театр для работников нашего уровня располагался в правом торце здания в неприметной проходной. После проверки на вахте, по обшарпанной лестнице мы поднялись на третий этаж. В отличие от роскошного фойе и зрительного зала, внутренние убранства помещений показались достаточно убогими, но это не мешало мне даже в первый момент ощутить причастность к прекрасному. Всё было незнакомо и слегка будоражило: штатные работники миманса уже загримированные, в офицерской форме царской армии, громко резались в домино, перекидываясь знакомыми по заводской практике характерными шутками и комментариями, по коридору ходили какие-то полуодетые мужчины и кто тенором, кто басом ни с того, ни с сего начинали кричать: оооооо, аааааа! «Вот такое бы увидеть на улице – сразу бы забрали», – подумал я.

Тем временем, к нам, а нас было человек 15, подошёл режиссёр миманса и предложил всем раздеться до трусов и надеть на себя солдатскую форму тех времён. К форме прилагалась бутафорская винтовка с примкнутым штыком. В процессе переодевания работодатель внимательно нас разглядывал и попутно вводил в курс дела.

– Вы будете стоять в два ряда, – говорил он, – первый ряд стоит на правом колене, левая нога согнута, коленом вперёд. Винтовка вставлена прикладом в плечо и направлена в сторону врага. Второй ряд стоит с винтовками у ноги. Перед вами будет камень. На камне будет стоять солдат. Когда он побежит, вы бегите за ним в противоположные кулисы. Немного помолчав, ещё раз оглядев нас, он посмотрел на меня и сказал:

– На этом камне будешь стоять ты. Вот тут меня затрясло. В первый раз! И быть на виду у всех! Какое сделать лицо, как стоять…? Но наш работодатель продолжал. – Ты, обращаясь ко мне, будешь стоять на камне до реплики «Царь батюшка идёт». Слушай внимательно, не пропусти! После реплики спрыгивай с камня, беги метра четыре вперёд, падай и лежи до конца сцены, до занавеса – тебя убили. Для него это был, наверно, обычный спектакль, рядовой сценический эпизод, а я – рабочий материал, и думал он в этот момент может ещё о чём-то другом, но я…! Мысль запомнить и не пропустить реплику, красиво упасть и убедительно умереть на сцене захватила меня целиком. Я входил в роль.

На сцене мои коллеги встали в два ряда. Я с винтовкой забрался на камень, Винтовку держал двумя руками, штык смотрел в сторону левой кулисы. Сам я смотрел вперёд. Заиграла музыка, и занавес открылся! Стоя на высоте полутора метров над сценой, боковым зрением я видел черноту зрительного зала, слепили прожекторы. На сцене пока ещё неподвижно стояли распевшиеся в коридорах уже по форме одетые немного знакомые работники вокала. Потом кто-то из них запел. Я, наклонившись вперёд, вглядывался в кулисы напротив и, как мне казалось, очень натурально ожидал появление царя, поворачивая голову из стороны в сторону. Чтобы не походить на статую, я слегка менял позу, попутно намечая точку своего падения на сцене. Энергия зала подпитывала меня. Томительное ожидание реплики затягивалось.

Сначала я заметил некоторое шевеление в суфлёрской будке. Потом офицер, стоявший у края нашей шеренги, сделал несколько шагов в сторону камня, остановился у меня за спиной и будничным голосом, отвернувшись в пол оборота от зала, произнёс следующее. Дословно воспроизвести сказанное не позволит себе даже жёлтая пресса.

– Дорогой дружок! Реплика давно уже была! Ты долго ещё будешь тут стоять, сволочь!

Мысль о том, что я срываю спектакль, на котором, наверняка, присутствуют иностранные гости, члены райкомов и, даже страшно подумать, обкома партии, смела меня с камня и бросила вперёд. Охваченный ужасом, я побежал почему-то не прямо, а в сторону правой кулисы, упав где-то на середине сцены. Пока я бежал, на меня натыкались коллеги, бегущие прямо, а когда я уже лежал, об меня споткнулись и упали ещё двое неловких тружеников миманса. Поскольку это не входило в их роль, они судорожно вскакивали, что-то говорили мне нелицеприятное и исчезали, грохоча тяжёлой солдатской обувью. Из зала это походило, наверно, на лёгкие ранения.

Падая, я допустил ещё одна ошибку. Я отвернул своё искажённое страданиями от перспективы срыва важной сцены и соответствующей потерей рубля лицо от зрительного зала и затих. Руки были широко раскинуты, ноги страдальчески подогнуты вбок, винтовка валялась около правой руки, а левая щека прижималась к грязному полу. Смолк грохот выстрелов, сверху посыпались куски резаной белой бумаги, смеркалось. На сцене лежало ещё несколько тел. Поскольку занавеса я не видел, сценарий не читал, а стемнело прилично, я решил, что пора вставать. Будучи хорошо спортивно подготовленным, я приподнялся на локтях, подтянул слегка ноги и приготовился молодцевато принять вертикальное положение. Именно в этот момент одно из лежащих неподалёку тел запело жутко громким голосом – «Нас всех убили…». От этих звуков я обмяк и снова вытянул ноги. Выглядело это как предсмертная конвульсия. Я лежал до конца аплодисментов и лежал бы ещё, пока не услышал рядом бодрые голоса коллег. Так я заработал первый рубль в Мариинке.

Потом всё стало привычным. Менялись названия спектаклей, нештатный миманс Мариинки стал состоять, в основном, из студентов ЛЭТИ и, с моей подачи, студентов ВоенМеха. Казусы происходили почти в каждом спектакле. В опере «Князь Игорь» перед первым действием, когда нас превратили в русскую рать, выходя последним из гримёрки, я схватил ближайший ко мне реквизит – короткий меч и круглый щит, с чем и отправился на рабочее место. Звенел третий звонок, все ждали занавеса, оркестр готовился к увертюре, звучали робкие аплодисменты. Когда я вприпрыжку появился на сцене, режиссёру стало плохо – с таким оружием воевали только бояре.

– А я знал? – спросил я у побледневшего работника искусства. Бегом с начальником по реквизиту на третий этаж. Там мне дали длинный щит и копьё. Спектакль задержали на 8 мин. Оргвыводов, правда, не было. Чуть позже, когда мы под музыку и в сопровождении хора многократно проходили по сцене, демонстрируя нашу военную русскую мощь, председатель студсовета ВоенМЕХа, отличавшийся в нашей компании полным отсутствии музыкального слуха, то ли от переизбытка чувств от своего первого выхода на сцену, то ли от хороших показателей успеваемости в ВУЗе, стал негромко подпевать профессионалам. Реакция из-за кулис была мгновенной.

– Какая гнида запела? закричал руководитель хора. Вот это слух, подумал я. Расслышать жалкий писк Олега, шагающего рядом со мной, на фоне молодецких голосов хористов – это был высший пилотаж! Кстати, за время нашей творческой деятельности ведущие солисты спектаклей не запоминались. Мы с ними в кулуарах не пересекались. Нашим уделом было только безуспешное заигрывание с девчонками из кордебалета. Хрупкие создания с ужасом шарахались от нас, одинаково одетых простолюдинами или солдатами, как от зачумлённых– мы были чёрной костью в искусстве. Более светлая кость – штатный миманс разгуливал по сцене, когда давали балы. Красавицы с толстым слоем румян и пудры, с огромными чёрными глазами в пол лица, постоянно улыбаясь и обмахиваясь веерами, вели, как казалось публике, светскую беседу.

– Моя-то гадина опять двойку принесла!

– Да ладно, Нинка, это же не ребёнка в подоле, как у Верки дочка – потаскуха. Смотри на Верку. На ней же лица нет, если грим снять!

Разговор двух усатых генералов в эполетах, перед которыми женщины слегка приседали, а мужчины почтительно склоняли головы, был более содержательным.

– Слушай, ну мы вчера и посидели! Смотри, Витька еле ходит со своей графиней! У него вода из бокала выплёскивается! Пива бы ему сейчас, бедняге! Надо сказать, что уровень разговора других пар был примерно одинаковым. Ни о Станиславском, ни о политике я не слышал ни слова.

Запомнился Ленин в опере «Октябрь». Ростом он был под два метра, носил блестящий лысый парик и как-то подозрительно прохаживался по коридору перед выходом, не прокашливался и не пробовал голос. Более того, он ни с кем не разговаривал! Невозможно было даже в страшном сне представить его в компании доминошников. Ленина мы все побаивались. Артисты и администрация, по-моему, тоже. На сцене Вождь располагался в трибуне, а мы в тельняшках, бушлатах и бескозырках чуть сзади. Ильич произносил громким голосом: –Товагищи! Социалистическая Геволюция свегшилась! – После этого всегда раздавались оглушительные аплодисменты. Однажды, аплодируя, встал весь партер. Видимо, присутствовала какая-то партийная делегация. Что творилось на балконах, мне было не видно. Из внутренности трибуны навстречу Вождю торчали незагнутые гвозди из необструганых, махрящихся досок. Снаружи трибуна была аккуратно покрашена, смотрелась хорошо и, главное, убедительно. Мыслей об обратной стороне революции тогда ещё у нас не было. И всё это было давно, когда работала шашлычная на углу Садовой.

One Response to “АЛЕКСАНДР ШИРОБОКОВ ● СТУДЕНТ В МИМАНСЕ”

1. Галина Пичура says:

   June 27, 2014 at 9:26 pm

   С большим удовольствием прочитала Ваш рассказ. Меня трудно рассмешить… Но тут уж посмеялась! Написано легко, естественно, наверное, даже ” с натуры” по воспоминаниям. Много забавных психологических нюансов, приятна и географическая узнаваемость: я – тоже родилась и выросла в Ленинграде. Вспомнились студенческие годы… Добрый рассказ с едва заметными нотками ностальгии по юности и бесшабашности. СПАСИБО!

   Reply