RSSЕлена ДУБРОВИНА. Плакучая ива. Рассказ
* * * * *
В их ничем не примечательной и спокойной жизни дневное чаепитие было важным событием. Особенно для его жены, когда она могла забыть о своих дневных заботах и безудержно щебетать о последних новостях, подхваченных у соседских кумушек. Что же касается его самого, то он каждый раз с нетерпением ждал подходящего момента, чтобы, наконец, укрыться в своей студии, подальше от её скучной болтовни.
В последнее время Питер Флор заметил, что силы начали его покидать. Он стал проводить меньше времени в студии за работой. Раньше он всегда источал вокруг себя неугасающую, искрящуюся энергию, был окружен друзьями и поклонниками. Но со временем он потерял интерес и к жизни, и к живописи, несмотря на то, что считался одним из самых выдающихся художников в Америке и за её пределами. Успех его недавней выставки в Москве превзошел все ожидания. Несколько дней назад он был удостоен высокой чести – его картины будут постоянно выставлены в Музее современного изобразительного искусства в Нью-Йорке. И тем не менее…
* * * * *
В воскресенье утром, накануне Нового, 1984 года, Питер Флор нахлобучил на голову старую русскую меховую шапку, натянул тёплую куртку и вышел из дома расчищать дорожку в глубоком снегу. Ночной фонарь, укутанный липким снегом, раскачивался на ветру, и при сильном порыве ронял на землю цепь причудливых, легко тающих снежинок, которые превращались в полёте в снежный дождь. Ветер всё ещё тащил на север мокрый снег, бросая обжигающие комья в лицо. Поле белого слепящего снега искрилось в лучах холодного зимнего солнца.
Питер Флор потёр замерзшие руки и натянул шерстяные, зимние рукавицы. Он работал около часа, а, может быть, и больше, раскидывая снег, который закончился только около полуночи. Работа окончательно истощило его силы, и он почувствовал глубокую усталость. И хотя зимний пейзаж радовал глаз, сегодня Питер Флор не оценил его красоты. Все мысли его были поглощены полученным утром письмом, которое переполнило его больное сердце неожиданным счастьем и надеждой. В то же время горькие воспоминания прошлого, юности, нахлынули вдруг сильной волной, вытесняя первое чувство радостного возбуждения.
Даже, когда Эльвира ожесточённо бросила письмо на письменный стол и вышла из комнаты явно в плохом настроении, покачивая широкими бедрами, Питер не остановил её, однако, вздрогнул от неожиданной боли в сердце при мысли, что когда-нибудь должен будет рассказать жене о своем прошлом. Он закрыл глаза как всегда, когда чувствовал боль. Конечно, он понимал, что было нечестно с его стороны иметь от жены секреты. Но это была тайна – что-то очень личное для него, святое, о чём он никогда никому не рассказывал, и рассказать не мог. Он женился на Эльвире поспешно, от одиночества, и так же быстро разочаровался в своей супружеской жизни. Постепенно он научился скрывать от жены свои истинные чувства.
Давно спрятанное на дне души прошлое вдруг вновь разбередило, выплыло наружу, больно ударило, сбило с ног, как сильная океанская волна. Он не любил рыться в тайных закоулках своей души, не разрешал себе открывать ту запретную дверь, но утреннее письмо застало его врасплох, насильно вернуло его в далёкие годы юности. У него не хватало сил стряхнуть с себя тяжелые мысли, чувство беспомощности перед прошлым, и в то же время странный трепет и давно забытое волнение охватили его. Через всю жизнь пронёс он эту острую боль, глубокое беспредельное раскаяние.
Питер Флор неуверенной походкой прошёл ещё раз вокруг дома, отгребая комья мокрого снега, оттягивая время возвращения, боясь столкнуться опять лицом к лицу с женой, увидеть её ревнивый взгляд, услышать её надоевшие вопросы и пересказ всё тех же старых соседских сплетен.
Питер остановился и задумался. Где они, его бывшие друзья? Он больше не мог пожать им руки, вести долгие задушевные разговоры, прислушиваясь к их спокойным, ласковым голосам. Никого из них уже нет в живых. Смерть унесла одного за другим всех дорогих ему людей. Но зачем ему думать о тех страшных событиях, которые каждый раз вызывают столь острое чувство вины? Время было тем барьером, за которым остались воспоминания о них, но и они постепенно растворились в памяти. В конце концов, он всегда был художником, и образы друзей сохранились у него в виде старых рисунков, которые он спрятал среди других ненужных бумаг. Но из тёмных углов его роскошного дома они продолжали следить за каждым его шагом, осуждая каждую ошибку, подслушивая тайные мысли. Это сводило его с ума, особенно ночью, когда они приходили в его тревожные сновидения, и он мог отчётливо видеть их живые лица, а не плоские рисунки из старого альбома. Они казались ему такими реальными, особенно она, единственная женщина, которую он всё ещё продолжал любить… Давно не ощущал он такого раскаяния и такой нежности в своем усталом и больном сердце как этим утром, когда он получил её неожиданное письмо. Как мог он знать, что она осталась жива?
Вместо того, чтобы вернуться в дом через главный вход, Питер Флор вошел через боковую дверь, которая вела прямо в его студию. Шатаясь, двигался он по темному коридору, оставляя за собой лужи растаявшего снега. Дверь в студию оказалась широко распахнутой, будто кто-то в спешке забыл её закрыть. На столе, возле окна он нашёл разбросанные старые рисунки. Рука невольно потянулась к изображению Ривки, сделанному незадолго до их последней встречи. Рисунок почему-то оказался поверх других бумаг. Он взял старый пожелтевший листок и поднес к глазам. Его всегда поражало, как девушка могла иметь такой серьёзный и глубокий взгляд. Её глаза карего цвета, с яркими солнечными искорками смотрели прямо в его душу без всякого намека на укор. Глаза женщины, которая так его любила, его единственной жены…
Питер Флор оглядел студию, в которой царил полный беспорядок. Письмо пришло утром распечатанным, и Эльвира, движимая любопытством, его, конечно, прочитала, чем и объяснялось её странное поведение. Она сделала еще одну попытку проникнуть в его прошлое, в то, что было ему так дорого, так свято. Он содрогнулся при мысли, что жена рылась в его бумагах. Питер Флор тяжело опустился в старое кресло и закрыл лицо руками. Острая сердечная боль снова пронзила тело.
* * * * *
Во время обеда Питер Флор не произнес ни одного слова. Жена тоже необычно долго молчала, видимо, думая о своём утреннем открытии. И только стук посуды нарушал неприятную тишину.
– Ты будешь пить кофе или чай?
Эльвира пыталась теперь втянуть его в разговор, но он даже не удостоил её ответом. Вместо этого он поднялся и с чашкой кофе отправился в кабинет. Через несколько часов должны были придти гости, а ему так хотелось именно сегодня побыть одному. Питер Флор долго стоял у окна, пока темное вечернее небо не слилось с землей в одно густое непроницаемое месиво. На оконном стекле, раскрашенном иссиня-черной краской наступающей ночи, стало вырисовываться Ривкино молодое, такое желанное и знакомое лицо, на котором всё ещё был написан ужас. А потом он увидел её всю, как тогда, в последний раз, – руки, протянутые к нему, умоляющие его о спасении. Он услышал её мелодичный голос: «Я обещаю тебе, что никогда, никогда не буду любить никого, только тебя одного. На всю жизнь… Я никогда не буду женой другого…».
Питер Флор почувствовал, что сходит с ума. Он дотронулся дрожащей рукой до стекла, и образ Ривки исчез в ночи. Поёжившись от холода, он подошел к письменному столу и поспешно достал из ящика чистый тетрадный лист бумаги и ручку. Затем удобно устроился в кресле, укутав ноги старым шерстяным пледом. Пришло время писать ответ на полученное утром письмо. Но вместо того чтобы начать писать, он закрыл глаза и погрузился в тяжелую дрему. Старые, давно забытые образы из далекой юности стали медленно наплывать, проникать в настоящее и возвращать его в прошлое…
* * * * *
Нарастающий на дворе шум разбудил его неожиданно. Петя Фролов потянулся всем своим молодым, крепким телом и лениво вытащил ноги из-под тёплого одеяла, засунув их в рваные отцовские тапки. Родители ещё спали в соседней комнате. Серое, угрюмое утро только что опустилось на спящий город. Густые облака мрачно нависли над крышами домов. Петя посмотрел на часы с кукушкой, и в тот же самый момент часы прокуковали пять раз, пять часов утра – время вставать. Сегодня вечером он собирался просить благословения Ривкиного отца на брак с его старшей дочерью. Он надеялся на согласие, несмотря на то, что он был русским, а Ривка – еврейкой.
Ривка считалась самой красивой девушкой в их небольшом провинциальном городке и отвечала на его пылкие чувства взаимностью. Он вспомнил их последний разговор под плакучей ивой. Как мечтали они построить уютный домик с множеством цветов вокруг и иметь много детей. Но сначала Ривка хотела пойти учиться на врача, и он, конечно, не возражал – он ею очень гордился. У него была своя мечта – стать большим художником. Вечер был тихий и тёплый, и только порывы ветра иногда приносили речную прохладу. Река называлась Березина и опоясывала город с юга и запада. Они погрузили свои возбужденные лица во влажную траву. Петя дотянулся рукой до лежащей рядом Ривки, провёл рукой по её густым вьющимся волосам, по нежной коже в вырезе платья. Рука его стала всё настойчивей двигаться по её обнаженной груди. Она резко оттолкнула его руку.
– Нет, Петя, нет, пожалуйста, не сейчас.
Ривка повернула к нему свое грустное, задумчивое лицо и опустила глаза. Но Пётр не слушал и не слышал её слов, жадно потянувшись к её губам.
– Будь моей женой, Ривка. Будешь, будешь? – шептал он лихорадочно между горячими поцелуями, не в состоянии убрать руки от её нежного, податливого тела.
– Ты должен сначала просить благословения моего отца, – говорила она прерывисто. – Без его благословения я не могу стать твоей женой. Постарайся уговорить его, хотя я знаю, что это будет нелегко. Но я обещаю тебе, что никогда, никогда не буду любить никого, только тебя одного. На всю жизнь… Я никогда не буду женой другого…
Она больше не сопротивлялась желаниям его губ, его рук, его тела. В этот вечер Ривка стала его невенчанной женой.
* * * * *
Петя мельком взглянул на календарь – 22 июня 1941 года. Только вчера он обещал Ривке прийти к её отцу. Шум за окном становился всё громче, пока кто-то настойчиво не забарабанил в дверь.
– Петька, ленивец, ты чего там спишь, открывай. Слышь?
Петькина мать появилась на пороге, спросонья нечёсаная, в ночной полотняной рубашке, натягивая на ходу лёгкий ситцевый халат.
– Петя, ну что стоишь, открой дверь, да спроси сначала кто, слышишь?
Пётр стряхнул видение Ривки и машинально посмотрел в окно. На улице толпились заспанные соседи. Теперь, предчувствуя что-то неладное, он поторопился открыть дверь. Тишка, соседский мальчишка стоял на пороге, шмыгая сопливым носом.
Переминаясь с ноги на ногу, он говорил тихим взволнованным голосом, заглатывая слова:
– Ты, дурная башка, включи репродуктор. Пока ты спал, немцы на нас напали. Весь город кипит, а ты тут всё спишь…
Пётр не ответил, но сердито нахмурился. Он бросил косой взгляд на мать и заметил, как она тяжело прислонилась к двери. Раскаты летнего грома послышались совсем близко, так близко, что Пётр даже вздрогнул, приняв их за шум немецких самолётов, кружащихся над городом. Он не видел, как отец мрачно прошаркал в комнату в одном нижнем белье и включил репродуктор.
– Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек…
Знакомый и тревожный голос Вячеслава Молотова был слышен даже на улице. Толпа смолкла, завороженная его речью.
– Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!
Громко рыдала Петина мать, производя при этом странные гортанные звуки. И даже отец, обычно такой разговорчивый, молча плакал, закрыв морщинистое лицо большими мозолистыми руками. Никогда раньше Петя не видел отца плачущим. И только сейчас, глядя на него, дошёл до него весь ужас произнесённых Молотовым слов, и страх охватил всё его существо.
Пётр обвел взглядом толпу соседей, собравшихся под окном. В глубоком молчании застыли они неподвижно, и только громкий голос Молотова, доносящийся до них из старого репродуктора, прорезал зловещую тишину. Петя открыл окно, и толпа зашевелилась. До него донеслись обрывки их разговоров. Один из соседей только что вернулся из Минска и рассказывал, будто немцы уже недалеко от города и скоро придут и в их город, Борисов.
– Мы ведь всего шестьдесят километров от Минска, – произнес он в бороду.
– Когда ты думаешь, они будут здесь? – задала вопрос молодая женщина в ярком цветном сарафане.
– Всё зависит от скорости их продвижения. Я думаю, что им понадобится меньше месяца, чтобы добраться до нашего города.
– Что же мы будем делать? – прозвучал полный тревоги голос молодой женщины. На руках у неё плакал маленький ребёнок.
– Кто знает? Кто знает, что теперь делать! Страшно подумать, что нас всех ждёт. Я уверен, что они превратят в прах всё, что попадётся им на пути. Тяжёлые дни ещё впереди…
Неожиданно пошёл косой летний дождь. Нахмурилось борисовское небо, предчувствуя недоброе. Пронёсся по земле ураганный ветер, унося с собой в неизвестность их мечты и будущие надежды…
* * * * *
Пётр не видел Ривку целый день. Он беспокоился о ней, о встрече с её отцом, но больше всего – о том, что же случится с ними. Его родители решили покинуть город и двигаться дальше вглубь страны, где у них были дальние родственники. Петя помогал им собираться, суетился по дому, но решительно отказался к ним присоединиться. Утром у него произошёл долгий и неприятный разговор с отцом, которому он, наконец, сообщил о своём намерении жениться на Ривке. Это признание повергло отца в ярость.
– Ты что, спятил? Жениться на еврейке сейчас? Я запрещаю тебе даже думать о ней. Она, вместе со всей своей семьёй, потянет тебя за собой в пропасть. Плохое у меня чувство на этот счет! – кричал он не своим голосом, с лицом, искажённым злобой.
Но все было напрасно, Петя был непреклонен. Наконец, отец успокоился, и не потому, что Петру удалось его убедить, а потому, что он знал неукротимый и упрямый характер сына. Больше отец не произнес ни одного слова.
В полдень в доме собрались родственники и соседи из окрестных домов. Столовая гудела взволнованными, громкими голосами неожиданных гостей, пришедших к отцу за мудрым советом. Мать поставила на стол горячую отварную картошку, селёдку с кольцами нарезанного лука, свежие, лоснящиеся помидоры со своего огорода и бутылку водки для поднятия духа. Они засиделись допоздна, обсуждая случившееся, понося немцев и собственную судьбу.
Во время их горячих споров Петру удалось ускользнуть из дома. Он неотступно думал о Ривке, о её тихом мелодичном голосе, мягких податливых губах, её ласковых руках. Он нащупал обручальное кольцо в кармане брюк, и странное предчувствие охватило его вместе со страстным желанием увидеть её снова. Пётр осторожно пробирался между домов, прячась за высокими, раскидистыми деревьями. Вдали темнел хвойный пахучий лес, тянуло влагой с реки. Но в этом покое царила тревога, ощущение чего-то страшного и неожиданного. Когда, наконец, он подошёл к её дому, был уже поздний вечер; темнота набросила на город черную тень. Петя осторожно постучал в дверь. Ривкин младший брат Мойша открыл ему, но увидев Петра, тут же приложил палец к губам, давая понять, что в доме что-то произошло. И действительно, очень скоро на крыльце появилась Ривка с заплаканным лицом. Она кивнула и подавала ему знак ждать её на улице. Вскоре она опять показалась на пороге и быстро пошла в темноте, дальше от дома, от родных, от соседей, еще не ведающих, что ждет их завтра. Пётр едва за ней поспевал. Наконец, она остановилась и легко опустилась на траву под плакучей ивой, приглашая его сесть рядом с ней. Она больше не плакала, но лицо её выражало смертельное беспокойство и усталость.
– Послушай, Петя, немцы могут появиться в нашем городе в любую минуту. Для всех нас оставаться здесь становится опасным, но отец мой отказывается уезжать. И я тоже не хочу оставлять здесь родителей одних. Я рассказала вчера отцу о нашем решении, умоляла понять, но он ответил твердо, что пока он жив, никогда, никогда не разрешит мне быть твоей женой. Что же мы теперь будем делать?
Она посмотрела на него, и в её глазах было столько горя, столько тоски! Луна неожиданно выплыла из-за туч, и жёлтая тень упала на её взволнованное лицо, отразилась в глазах, цвет которых вдруг превратился из карего в зелёный. «Почти как цвет летней травы», – подумал Пётр.
Он долго размышлял над Ривкиными последними словами.
– Ну что ж, тогда мы сами примем решение. Мы завтра же распишемся без согласия наших родителей. Пока мы об этом никому не расскажем, Ривка, но когда война закончится, когда мы победим этих проклятых фашистов, мы раскроем наш секрет, и тогда они должны будут благословить нас, как мужа и жену.
Ривка подняла брови, удивлённая его неожиданно смелым решением, и не ответила. Петя печально ей улыбнулся, всё ещё наблюдая, как лунные отблески пробежали по рябой поверхности засыпающей реки и утонули в её глубине. Где-то рядом плеснула рыба и, пустив серебряные пузырьки, скрылась из виду. Пётр вздрогнул и притянул Ривку к себе. Он нежно поцеловал её в теплые губы. Плакучая ива зашелестела листвой и низко склонилась над ними, будто хотела защитить их мимолетное счастье от надвигающейся беды.
Когда они вернулись домой, ночь была уже на исходе. Луна исчезла за горизонтом, словно порывистый ветер толкнул её куда-то в бездну, освободив место первым лучам июньского солнца.
На следующий день Ривка и Пётр тайно расписались в соседнем городе.
* * * * *
Второго июля немецкая армия вторглась в Борисов. Как дикие звери разрушали фашисты всё на своем пути. Со дня их вторжения всё еврейское население должно было носить жёлтую звезду. Пётр и Ривка теперь встречались редко. Пётр должен был присоединиться к Красной армии – он уже получил повестку, но оккупация и паника, охватившая город, разрушили его планы. Ривка и её семья боялись лишний раз выйти на улицу. Теперь они проводили большую часть времени дома в полном одиночестве и в страхе за свою жизнь.
Вскоре весь город кипел новостями – нацисты построили шесть лагерей смерти. В конце лета 1941 года первое еврейское гетто было разбито немцами за пределами Борисова. Оно заняло несколько деревенских кварталов. Славянскому населению было строго приказано освободить собственные дома и переехать в дома захваченных евреев, которых ожидала скорая смерть. Гетто окружала колючая металлическая проволока, и единственные ворота охранялись полицаями и местными жителями, которые поддерживали немецкую оккупацию. Расправа над евреями началась сразу с невероятной жестокостью. За это время до Петра дошли слухи, что те русские, которые пытались спасти своих еврейских жен, мужей и детей, были зверски убиты. Пётр не мог спать ночами, думая о том, как спасти Ривку, но ни одна из его идей не казалась возможной. Он всё ещё искал пути, как укрыть её от глаз гестапо, когда до него дошли вести о гетто.
В тот же вечер, осторожно прячась в тени домов, Петя направился к реке на встречу с Ривкой, но Ривка не пришла. Плакучая ива одиноко стояла на берегу, низко склонившись над рекой. Со страшным предчувствием Пётр поспешил к её дому. То, что он там увидел, запечатлелось в его памяти навсегда. Небольшой зелёный грузовик с нарисованной на нём свастикой стоял возле Ривкиного дома, в то время как два немецких офицера волокли из дома Ривкиных младших брата и сестру. Дети громко кричали и отчаянно сопротивлялись, хватаясь за руки родителей, за которыми безропотно шла Ривка. Лицо её было смертельно бледным, густые волосы – коротко подстрижены. Толпа молча наблюдала страшную сцену. Люди прекрасно знали, куда увозили немцы их соседей – в один из лагерей смерти на окраине Борисова. Пётр подошёл ближе, чтобы лучше увидеть, что происходит. В тот же момент он заметил Ривкино бледное лицо. На нём не было слёз, – только чувство смятения и неверия в ужас происходящего.
Ривка тоже увидела его в толпе: «Петя… Петя…» – тихо прошептала она бледными губами, глядя прямо, в самую глубину его широко открытых испуганных глаз. В её глазах на миг промелькнула вспышка надежды, но еще там был страх, страх не только за свою собственную жизнь, но и за его тоже.
Да, Пётр услышал и понял её молчаливую мольбу, и, тем не менее, по каким-то странным причинам остался неподвижен, будто он ослеп или оглох от горя. Слова отца всё ещё звучали у него в ушах: «Разве ты еще не понял, что все мы обречены погибнуть. Она, вместе со всей своей семьёй, потянет тебя за собой в пропасть?» Петя вздрогнул и почувствовал, что в этот самый момент он готов был провалиться сквозь землю, стать невидимым. Какие-то силы, страх за собственную жизнь сковали всё его тело, и он стоял так, не двигаясь, пока его не оттеснила толпа.
Молодой немец в новой зелёной униформе, с холодными стеклянными глазами и омерзительным жёлтым лицом, заметив, что они обменялись взглядами, ударил Ривку со всей силы палкой по лицу. Она упала на колени, а он продолжал бить её куда попало до тех пор, пока тело её не покрылось красными рубцами. Она не кричала, не плакала, не молила о помощи. Её бывшие друзья и соседи спокойно наблюдали, как немец втолкнул почти безжизненное тело девушки в уродливый зелёный грузовик. Да и как могли они ей помочь? Все они боялись за свою жизнь.
В ужасе наблюдал Пётр как зелёный грузовик отъехал от дома. Он слышал плач детей и причитания Ривкиных родителей. А затем, будто пробудившись от страшного сна, Пётр побежал за грузовиком в надежде, что он ещё может спасти Ривку. Только густое облако пыли, и пелена чёрной ночи отгораживали его от любимой женщины. Но силуэт грузовика уже исчез за поворотом. Пётр упал на землю, рыдая, и умоляя Бога и Ривку его простить.
– Трус, трус, трус… – презрительно шептал ветер в самое ухо, – ты мог её спасти. Почему ты этого не сделал? Почему? Ты испугался за свою собственную жизнь, но как же Ривка, твоя любовь к ней? Настоящая ли она?
– Я люблю её…, – попытался ответить он, но ветер уже унёсся дальше, оставив его наедине со своим горем.
В ту ночь жизнь для Петра закончилась – он не жил, а существовал, не замечая происходящего вокруг. На следующий вечер, под прикрытием темноты Пётр взял маленькую котомку, тёплый свитер, шапку и отправился на поиски тех, кто боролся с врагами его народа. Вскоре Пётр Фролов присоединился к Красной армии. Он так и не узнал, как погибла Ривка. Только позже ему удалось выяснить, что 20 октября 1941 года все обитатели гетто были уничтожены. Тридцать три тысячи борисовских евреев были расстреляны и похоронены в одной общей могиле на окраине города. Во время войны Пётр попал в плен и был отправлен в один из немецких концлагерей. После освобождения он уже не вернулся домой – долго жил в Германии, и только в конце пятидесятых уехал в Америку.
* * * * *
Питер Флор отпил из чашки холодного кофе, обвёл взглядом знакомую комнату, картины на стене – старые знакомые пейзажи, поёжился от вечернего холода и поправил сползший на пол плед. Мысли о Ривке, о прошлом не покидали его… Он долго сидел задумавшись, забыв о времени, о настоящем. Потом неожиданно встрепенулся, будто вспомнив о чем-то, и зажёг настольную лампу. Полоса жёлтого света упала на журнальный столик. Питер Флор посмотрел на письмо, которое утром жена бросила ему на стол, и, вытащив его из конверта, стал медленно перечитывать. Горячие слезы наворачивались на глаза, пока он держал в руках маленький листок бумаги, письмо из далекого прошлого.
«О мой дорогой, любимый Петя… Ты жив, и ты здоров… Так много лет я молилась за твою душу. Я пыталась тебя разыскать, но всё напрасно… И только вчера, когда я посетила выставку работ американского художника Питера Флора,… что-то оборвалось внутри. Хотя настоящее потрясение пришло тогда, когда я увидела твои работы… Каждая из них была эхом из прошлого. Я сразу узнала знакомые пейзажи: реку, текущую в неизвестность, густые хвойные леса, сломанные ветки деревьев, сожжённые войной хаты, луга, покрытые дикими цветами, и плакучую иву, склонённую над рекой, ту самую, где ты поцеловал меня в последний раз. Я шла по залам выставки как во сне. Воспоминания возвращали меня в дорогие моему сердцу места. Все события далекого прошлого вновь захлестнули, растревожили. И только одна мысль пульсировала в виске: «Ты жив… ты остался жив…». Я провела несколько минут у своего портрета, который ты, вероятно, скопировал с того наброска, когда я позировала тебе перед расставанием. Помнишь ли ты все это? Помнишь ли? Я видела портрет твоей жены – она очень красивая женщина. Ты, наверно, с ней очень счастлив. Я так и не вышла замуж, я так никого и не полюбила. Ты остался моим единственным, моим любимым… моим мужем… Я искала тебя всю жизнь. Как могла я знать, что ты живешь в Америке, что ты, возможно, счастлив в браке с другой женщиной? Пытался ли ты когда-нибудь меня найти? Я только могу себе представить, как удивит тебя мое письмо. Ты, наверное, думал, что я погибла вместе с другими в те страшные дни войны. Да, моя душа умерла тогда вместе с моими братом и сестрой, отцом и матерью, и многими невинными жертвами фашизма. Меня бросили поверх других тел в общую могилу и засыпали землей, но мое раненое тело боролось со смертью. Я была еще жива. Под покровом ночи мне удалось выбраться из могилы и кое-как добраться до проезжей дороги. Там меня и подобрал местный крестьянин. Он прятал меня в подвале своего дома до тех пор, пока я не оправилась от ран. Вскоре, с его помощью я смогла присоединиться к отряду местных партизан. Все эти долгие годы я думала о тебе. Как я мечтала тебя снова увидеть! Наша любовь дала мне силы выжить. Не думай, что я тебя виню в том, что со мной случилось. Это не твоя вина! У тебя был выбор – или умереть со мной в общей могиле, или остаться жить. Ты выбрал последнее. Я понимаю тебя. Всю мою семью расстреляли, и никто, никто не мог их спасти. Извини, что я беспокою тебя своим письмом, но, пожалуйста, Петя, умоляю тебя ответить на мое письмо. Я хочу знать всё о твоей жизни: как ты прожил все эти годы, вспоминаешь ли ты меня и наши встречи у реки под старой плакучей ивой.
Все еще любящая тебя,
Твоя Ривка».
Авторский перевод с английского
Об Авторе: Елена Дубровина
Елена Дубровина — поэт, прозаик, эссеист, переводчик, литературовед. Родилась в Ленинграде. Уехала из России в конце семидесятых годов. Живет в пригороде Филадельфии, США. Является автором ряда книг поэзии и прозы на русском и английском языках, включая сборник статей «Силуэты» Составитель и переводчик антологии «Russian Poetry in Exile. 1917-1975. A Bilingual Anthology», а также составитель, автор вступительной статьи, комментариев и расширенного именного указателя к трехтомнику собрания сочинений Юрия Мандельштама («Юрий Мандельштам. Статьи и сочинения в 3-х томах». М: Изд-во ЮРАЙТ, 2018). В том же издательстве в 2020 г. вышла книга «Литература русской диаспоры. Пособие для ВУЗов». Ее стихи, проза и литературные эссе печатаются в различных русскоязычных и англоязычных периодических изданиях таких, как «Новый Журнал», «Грани», «Вопросы литературы», «Крещатик», «Гостиная», «Этажи». “World Audience,” “The Write Room,” “Black Fox Literary Journal,”, “Ginosco Literary Journal” и т.д. В течение десяти лет была в редакционной коллегии альманаха «Встречи». Является главным редактором американских журналов «Поэзия: Russian Poetry Past and Present» и «Зарубежная Россия: Russia Abroad Past and Present». Вела раздел «Культурно-историческая археология» в приложении к «Новому Журналу». Входит в редколлегию «Нового Журнала» и в редакцию журнала «Гостиная». В 2013 году Всемирным Союзом Писателей ей была присуждена национальная литературная премия им. В. Шекспира за высокое мастерство переводов. В 2017 году – диплом финалиста Германского Международного литературного конкурса за лучшую книгу года «Черная луна. Рассказы». Заведует отделом «Литературный архив» журнала «Гостиная».
Опубликовано в выпуске: Храм Иерусалима
Прочла с наслождением.Горжусь, что являюсь Вашим подписчиком. Каких людей мы потеряли и Вас в том числе.
Спасибо, Тамара!