Мария БУШУЕВА. Керосиновая лампа. О повести Марины КУДИМОВОЙ «Большой вальс»
Марина Кудимова «Большой вальс».
«Смеркалось в Чернушке рано. Муся едва очувствовалась от дневного сна и попросила оценить молочные усы над её верхней губой, как настало время керосиновой лампы, стоявшей на кухонной полке выше остальных наполнявших её предметов (…). Да и ламп тоже было две, и, когда зажигались обе, свет равномерно рассеивался, тени не метались по углам и не приходилось сидеть близ светового круга, чтобы рассмотреть штопку или вышивание».
Так начинается ретро-повесть Марины Кудимовой «Большой вальс» – начинается неторопливо, как нетороплив вечер главной героини Ирины Васильевны и маленькой Муси, оказавшихся в забытом Богом (но не властью) посёлке ссыльнопоселенцев; как медленно течение их общих снежных зим и всегда постоянна смена времен года – то есть, казалось бы, точно по классическому образцу. И архаично звучащее «очувствовалась» должно было бы нас убедить в этом, однако не убеждает – ведь внимательный читатель по вкравшемуся в первую фразу словесному обороту – «попросила оценить», – сразу определит: написано сейчас. И признаки этого «сейчас» от страницы к странице станут все отчётливее, пока не образуют в повести особый слой рассуждений о сущности искусства – слой концептуальный не по направлению, не по типу высказывания, но по идеям, то есть именно по авторской концепции.
На этом остановлюсь ниже, – а сначала просто о сюжете, который, однако, выявляет ещё одну авторскую концепцию – теорию супружеских измен. На первый взгляд, повесть об адюльтере: пара средних лет, Ирина Васильевна и Ян Янович, воспитывающие свою внучку, считающую их родителями, а не дедушкой с бабушкой вследствие отпавшей в свою жизнь их дочери Надежды, живут в мире и согласии. Он привычно изменяет, поскольку убеждён, что мужчина «так устроен», она привычно терпит, обеспеченная всем необходимым и даже сверх того: ведь муж – директор леспромхоза этой колонии-поселения, в котором работают все сосланные из разных мест – кто после срока в лагере, кто по религиозным мотивам. Ян, по отцу латыш, «был абсолютно русским по воспитанию, но по характеру оставался типичным ливонцем – то есть «крайним индивидуалистом и амбициозным трудолюбцем», – так его характеризирует автор. И к вопросу супружеских измен он подходит соответственно – то есть совершенно индивидуалистически: жену он любит, но эротические флюиды давно улетели из их жизни, так почему не «добрать» на стороне? Вот семья друзей Яна – Штейнов, Цезаря и Доры, с их ветхозаветным раем (мечтой Розанова), в котором Штейны не потеряли «ни грана молодых желаний (…), Цезарь при каждом удобном случае старается прикоснуться к Доре, и как он на неё смотрит». «В них древняя кровь, вечно кипучая, как в гейзере», – думает Ирина Васильевна «без зависти, ибо недоступному не завидуют. – А нас нынешний век остудил и приморозил, как мечтал консервативный мыслитель», – фамилию его она забыла. От этого пугающего остывания, осложнённого родовой латгальской прохладностью, и бежал Ян в свои бесконечные адюльтеры. Так в топку подбрасывают дрова, не дожидаясь выгорания, загодя».
Марина Кудимова предлагает читателю натуралистический ответ на вопрос, почему Ян, несмотря на любовь к жене, изменяет ей: причина – прохладный темперамент жены, европейская кровь, ещё и «остуженная веком». Ответ спорный: сохранению эротических флюидов в патриархальных еврейских семьях, где царит культ матери (а Штейны именно такая семья), часто способствовала всего лишь одна причина – чёткая регламентированность супружеских отношений. Этому бы поучиться – и, уверена, количество разводов бы резко сократилось.
Есть в повести «Большой вальс» и ещё одна семейная пара, в которой мужчина абсолютно верен – это Анатолий, первый помощник (по типу повеления денщик-охранник) Яна, называющий его боссом, «будучи уверен, что это слово – аббревиатура, означающая «был осужден советским судом». Анатолий тоже отсидел, но не по политической, а по неизвестной уголовной статье, что наделяет его некой загадочностью. «Вы Тасе изменяли? – неожиданно для себя спросила его Ирина Васильевна. «– Нет, – просто ответил Анатолий. – Я за неё отвечаю. Она руки на себя наложит, если что. Такая вот! Её немцы пытали, проволокой душили. Когда в Германию угоняли, она с состава сбежала и нашему патрулю попалась. Я, если её обижу, дня не проживу». Здесь причина верности, как считает Марина Кудимова, не «древняя кровь», а жалость, сострадание. Что касается остальных случаев, Марина Кудимова утверждает: «большинство мужчин полигамны, и справиться с собой могут из них единицы: либо отчаявшиеся, либо аскеты». То есть автор выделяет три типа супружеской верности:
- в патриархальных еврейских семьях;
- в семьях, где один супруг пострадавший, а второй сочувствующий; такие семьи можно, по Марине Кудимовой, отнести к «отчаявшимся»;
- в семьях, где супруг-аскет.
Читатель делает вывод: Ян Янович не аскет, и кровь у него не древняя (а как же римляне?) и особого сострадания к жене нет: в Германию её не угоняли, и с проволокой обошлось, – чего, мол, жалеть? Прошу прощения за иронию в стиле Валерии Ильиничны Новодворской (порой всё-таки не хватает её демонстративного негативизма на политической сцене!) – однако, на мой взгляд, сострадание не есть чувство, рождающееся только к человеку, оказавшемуся в ситуации экстремальной, пограничной между жизнью и смертью, но есть постоянное свойство души, наделённой той самой нравственностью, что параллельна звёздному небу над нами. То есть и первое объяснение супружеской верности, и второе, и третье более озадачили меня, чем убедили. Но спорное в любом тексте – скорее хорошо, чем плохо: спорная мысль автора будит мысль читателя.
Привычные измены Ирину Васильевну мало трогали, ни к номенклатурным женам, ни к актрисам она не ревновала, – и вдруг Ян изменил ей с красавицей-черкешенкой, такой Бэлой ( все-таки Марина Кудимова – поэт!), но из низшего социального слоя – учётчицей и по совместительству нарядчицей. И вот здесь – кульминация сюжета. Ирину Васильевну, никогда не ревновавшую ни к одной любовнице мужа, охватывает не поддающаяся контролю разума ревность, и она… избивает соперницу! Как-то было бы естественнее представить обратную ситуацию – ведь Ирина Васильевна, любительница опер, музыки и книг, подаётся автором как интеллигентная женщина во всех отношениях. Кроме того, повесть называется «Большой вальс», и читатель вправе ждать аллюзий, отсылая к когда-то культовому фильму о любви женатого Иоганна Штрауса к оперной певице Карле Доннер, служившей в Императорском театре. Жена в фильме борется за счастье и за сохранение семьи, и, в конце концов, актриса отступает. В «Большом вальсе» Марины Кудимовой всё жестче. Не любовница отбивает мужа, а жена – только в прямом смысле. Денщик – охранник – бывший уголовник сочувствует Ирине Васильевне не столько потому, что она ему симпатична, сколько из-за того, что адюльтер, в котором фигурирует учетчица, роняет в его глазах авторитет шефа. И читатель, когда черкешенка в конце повести погибает, вправе подумать: а не причастен ли к её гибели Анатолий – автор предлагает тонкие намекающие детали: после ночи красные с чёрными обводами глаза Анатолия, пустой бак с бензином, который вечером только был наполнен и т. д. Но я эти намёки отметаю. Черкешенка гибнет вследствие бездушия Яна и по воле рока – то есть так именно, как лермонтовская несчастная княжна. Черкешенка Верка не княжна, ведь «большой вальс» Марины Кудимовой танцуют в телогрейках, в колонии – посёлке ссыльных, – и это наделяет повесть тем подспудным драматизмом, который пронизывает всю ткань текста. Мне всё время слышалось сквозь текст тяжёлое дыхание ещё одной героини – врачихи посёлка Агнессы, прошедшей лагеря по трагически знаменитой 58 статье. Пожалуй, это самое главное.. В посёлок ссыльных вальсы жизни долетают только из репродуктора… И потому очень важен образ этой худой одинокой докторши, которая рассказывает Ирине Васильевне об американке Присцилле, попавшей в советский лагерь, где за полгода «из холёной, породистой калифорнийки» она «превратилась в конченую доходягу, собирала объедки, покрылась коростой и замшела», «пока с ней случайно не заговорила бывшая университетская преподавательница английского. После чего в бараке состоялось совещание, на котором вынесли решение взять над отстающей империалистской шефство. Присциллу отмыли, намазали подсолнечным маслом для смягчения кожи, с миру по нитке принарядили. Она ожила и расцвела. Вскоре американку освободили — за неё хлопотало несколько международных организаций. Присцилла со слезами прощалась с товарками и клялась в вечной благодарной памяти. Её не просили ни о чём – только написать правду о том, что сделали с ними». И Присцилла написала. Только предложила американским читателям не правду, а «сладкую клубничку» вот в таком стиле: «Она стояла на заснеженной сопке, освещенной лунным сиянием, в ожидании того, кого любила больше своей жизни. (…) К сопке подлетела тройка борзых коней. Из саней, расписанных хохломским узором, выскочил на снег белый до синевы, прекрасный юноша в кожаном, подбитом соболем пальто. Это был он – её роковая любовь, сын начальника лагеря Илайша…» (…) «Всё готово к побегу, любовь моя! – воскликнул он. – Иди в мои объятья – мы унесёмся далеко отсюда и навеки будем вместе…». И старая Агнесса, прошедшая все муки сталинских лагерей, пытается Присциллу понять и простить: «Ведь американка лгала не только для того, чтобы книга вернее продалась. А с другой стороны зайти, так и не лгала вовсе, а сказкой кошмар случившегося изживала». «– О вас, о вашей трагедии, ещё напишут правдивые книги, – пафосно, сама от себя не ожидая, сказала Ирина Васильевна. – О нас, – с ударением возразила Агнесса, — ничего не напишут. Мы – частный эпизод. Писать будут о большом, общем. Выберут несколько знаковых фигур, оплачут. Может, даже и найдут нечто типическое – этакого лагерного Акакия Акакиевича. Воспоют разок-другой, будут увенчаны. Но читать это никто не станет. Помусолят год-другой и забудут».
А как же «Колымские рассказы» В. Шаламова? Это вопрос не к читателю и не к вымышленной, хотя и очень реалистично обрисованной Агнессе, это вопрос к Марине Кудимовой, предлагающей в повести «Большой вальс» свою концепцию – концепцию вытеснения настоящего искусства его сладкой подменой, то есть полной победой «принципа Присциллы». «Горизонтальная “американская мечта” до предела ограничит вертикальный вектор, движение от себя вверх, ко всему, что выше человеческой потребности в комфорте и покое, преодолеет вязкую инерцию драмы человеческой жизни, обеднит эту жизнь до нищеты без духа, и “Большой вальс” на полной громкости зазвучит на похоронах большого искусства и маленького человека», – так мрачно видит будущее искусства Марина Кудимова. И ещё: «Человечество, за исключением немногих подвижников, откажется от страдания и предпочтёт ему красивые сказки. Не мифы, которые сочетают трагическое и обыденное, а именно сказки – истории с хорошим концом и беспримесно фантастическим сюжетом». И вот здесь мне хочется несколько ей возразить: народная сказка отнюдь не родня «клубничке» американки и вовсе не подчиняется «принципу Присциллы». Как раз в народной сказке часто сочетается и трагическое, и обыденное, порой с волшебным и фантастическим, – народная сказка учит: и сообразительности, и доброте, и преодолению трудностей – вознаграждая героя за проявленные смелость, смекалку, сочувствие и т.д. Народная сказка учит жизни, готовит к жизни и её трудностям. А «сладкая клубничка» Присциллы предлагает уход от жизни, истерическое вытеснение… И, как мне думается, мило-художественная ложь Присциллы соотносится с «американской мечтой» лишь по касательной – ведь суть «американской мечты» отнюдь не в уходе от страдания, а в открытых социальных возможностях для людей с разными исходными позициями. Что касается «похорон маленького человека» – и здесь некий вопрос: маленький человек может стать большим, если проявит определённые качества, – это вновь весьма далеко от «принципа Присциллы», которая превращает пережитую драму в сладкую опереточную историю, руководствуясь всего лишь инфантильной фантазией.
Но есть в повести и совершенно бесспорные мысли, и бесспорные удачи. Я уж не говорю о том, что «Большой вальс» открыл для меня Марину Кудимову как прозаика, причём умеющего показать именно «вязкую инерцию драмы человеческой жизни» – то редкое качество писателя, которое сразу же заставляет вспомнить Чехова. И пусть Чехов подает драму жизни как бы л е г к о, именно оттого она и производит такое сильное впечатление, а Марина Кудимова верна закону соответствия формы содержанию, и слог её тяжел, и, кстати, потому всегда узнаваем – и в стихах, и в прозе, – но, подобно русским классикам, она «Большим вальсом» опровергает «принцип Присциллы», сохраняя верность «принципу Чехова». И читатель не удивится, обнаружив в повести трёх сестер, – объединённых домашним светом старой керосиновой лампы: «Лампа была классическая фитильная семилинейка с круглым жестяным резервуаром для заливки горючего сверху при снятии «головки», с кружевно вырезанным венчиком – зажимом для стекла. Само расширенное книзу, чтобы не перегревалось вблизи от пламени, колбовидное стекло по мере закоптелости протиралось газетой, и Анатолий специально отрывал куски с фото вождей, при этом крамольно приговаривая: «Потрудитесь-ка, слуги, для народа». Он был и непревзойдённым мастером обрезки верхней части выгоревшего хлопкового, пропитанного асбестом фитиля – полукругом или с двух сторон трапециевидно, под углом сорок пять градусов, чтобы пламя горело ровно. Рычажок протяжного устройства для регулирования высоты пламени походил на «цветок засохший, безуханный», какие Ирина Васильевна и ее сестры, памятуя о стихотворении Пушкина и небольших отроческих приключениях романтического свойства, хранили в книгах… ».
Старая керосиновая лампа – это многогранный символ для главной героини повести и для автора: и символ спокойного домашнего очага, и прошедшей молодости, и времени, и вечного тихого огня любви…
Об Авторе: Мария Бушуева
Мария Бушуева (Китаева) прозаик, автор нескольких книг, в том числе романа "Отчий сад" (М., 2012),http://lithub.ru/author/187864 сборника ( две повести и рассказ) "Модельерша" (М., 2007), романа "Лев, глотающий солнце", публикаций в периодике "День и Ночь" (повесть "Юлия и Щетинкин"), Московский вестник"( повесть " Григорьев), "Юность"(" Просто рассказы")," Алеф" ( литературная критика) и пр ) Несколько рассказов были включены в сборник избранной прозы( 2007) Как Мария Китаева издала в региональном издательстве роман" Дама и ПДД"(2006), публиковалась в сетевых журналах Автор известной в кругу специалистов литературоведческой монографии " Женитьба" Гоголя и абсурд"(ГИТИС).