Елена ДУБРОВИНА. «Звучанье сфер». К 80-летию Вадима Крейда
С приходом в литературу новых имен забываются и уходят в небытие имена предшественников, их творчество и порой их нелегкие судьбы. Как мало знали мы в России о судьбах писателей, поэтов и деятелей искусства первой волны эмиграции. В России эта литература долгое время была под запретом. За рубежом эмигранты спорили о самой возможности выживания эмигрантской словесности. По замыслу своему она была литературой свободной, бесцензурной, богатой именами, забытыми на родине, так как эмигрантские писатели не приняли советский строй не только как политический и общественный, но и как строй, разрушающий духовные ценности. Найти и собрать вместе труды забытых литераторов первой волны эмиграции, рассказать об их судьбах стало целью жизни Вадима Прокопьевича Крейда, поэта, писателя и историка литературы, так как по его словам: «Эмиграция, как умела, оберегала и сохраняла духовные ценности, которые в Советской стране были запрещены и преследовались».
Попав на Запад в 1973 году, Вадим Крейд взял на себя практически непосильную работу – поднять этот тяжелый пласт русской зарубежной истории, так как были «сделаны пока только робкие попытки написать историю этой литературы» (В.К.). Как результат этого труда, он издал больше 40 книг и антологий, таких как «Ковчег», «Вернуться в Россию стихами», «Духовная лирика русских поэтов», «Поэты парижской ноты», «Русские поэты Китая» и многие другие, включая только что вышедшую в американском издательстве Чарльза Шлакса, антологию поэтов первой волны эмиграции «Русские поэты Америки». В нее включены имена более 60 поэтов, многие из которых оставались до сих пор забытыми. Газетой «Книжное обозрение» был сделан рейтинг современной интеллектуальной литературы. Книги Вадима Крейда «Вернуться в Россию стихами» и «Воспоминания о Серебряном веке» заняли первое место.
Впервые интерес к эмигрантской литературе появился у него еще в России, в Питере. Занимаясь в университете на отделении журналистики, а Ленинградской публичной библиотеке ему попалась в руки антология «Русская поэзия ХХ века» И.С. Ежова и Е. И. Шамурина, изданная в 1924 году. Каким образом эта антология не была изъята из библиотеки, как запрещенная литература, остается загадкой, так как в ней были имена Гумилева и других акмеистов, а главное – стихи поэтов-эмигрантов, навсегда покинувших Россию в начале 20-х годов. Вадим Крейд вспоминает: «Сразу запомнились и полюбились стихи Георгия Иванова, очаровала музыка его поэзии. А также, то свойство, которое акмеисты называли “прекрасной ясностью”. Было еще одно качество, которое я там уловил. И позднее, когда познакомился со всеми его ранними сборниками, это я понял как особенность, которую назвал бы “светопись”».
Чтение эмигрантской литературы полностью поглощает свободное время только что прибывшего в Нью-Йорк В. Крейда. После многочисленных отказов ОВИРа, обысков на улице и дома, бесконечных увольнений с работы он, как никогда ощущает свободу и с увлечением читает книги запрещенных в России авторов. В Нью-йоркской Публичной библиотеке он находит первые издания стихов Георгия Иванова, «Портрет без сходства», «Отплытие на остров Цитеру» и «Розы». Изобилие эмигрантской литературы в Нью-Йоркском библиотечном фонде наводит Крейда на мысль дать новую жизнь забытым именам. «Когда мы говорим об истории литературы, важно и то, что были писатели-одиночки, и то, что жили и творили, сколько бы мало их ни было, писатели, формировавшие литературный процесс, серию таких субъективных открытий, значимость которых становилась вполне объективной и общей», – писал В. Крейд в предисловии к книге «Дальние берега. Портреты писателей эмиграции». Он начинает собирать архивные материалы о поэтах Серебряного века и первой волны эмиграции, которые его особенно увлекли, в частности, своего любимого поэта – Георгия Иванова. «Здесь историк литературы заново должен прокладывать дороги, осмысливать огромное творческое наследие и обрабатывать залежи исторического материала» – вспоминает В. Крейд. Позже, полную биографию Г. Иванова он выпустил в популярной серии «Жизнь замечательных людей». Эпоха Серебряного века по-своему притягивает Крейда, как поэта, так как по его описанию: «Эпоха была экстенсивной, широкой и пытливой, и такими же были ее деятели – люди многосторонне одаренные».
Вторым поэтом, творчество которого глубоко заинтересовало Вадима Прокопьевича, стал Николай Гумилев. Одна из книг о нем – «Николай Гумилев в воспоминаниях современников» – вышла в эмигрантском издательстве Александра Глезера «Третья волна» и через несколько лет была переиздана в России. «Цель этого издания, – пишет в предисловии к книге В. Крейд, – показать Гумилева как поэта и как живого человека, как личность в живом окружении, в общении, разговорах и ежедневной деятельности, – словом, сделать более близким для нас человека, славного своим литературным и жизненным подвигом, человека, прекрасно жившего, обогатившего русскую литературу, повлиявшего на современников и потомков, на сам процесс поэтического развития». Вадим Крейд собирает и печатает отдельной книгой стихи разных поэтов, посвященные Николаю Гумилеву.
Увлекся он и судьбой Константина Бальмонта, который больше двадцати лет после отъезда из России жил во Франции. Так сложилась судьба, что там, в Париже, он был почти неизвестен, о нем забыли. «У такого большого поэта, как Константин Бальмонт, которому столь многие подражали или следовали до революции, в диаспоре последователей не оказалось» (В.К.). В. Крейд собирает архивные материалы, разбирает многочисленные газетные подшивки, в поисках «французских» стихов Бальмонта. В конечном итоге, появилась отдельная книга сочинений Бальмонта с предисловием В. Крейда.
Другая интересная история – это поэт и прозаик Серебряного века, Александр Кондратьев, приятель Николая Гумилева, друг Александра Блока, ученик Иннокентия Анненского. Вадим Прокопьевич находит дочь Кондратьева, разыскивает его неизданные архивы, стихи. Как результат – еще одна книга, еще одно открытие, еще одна судьба забытого поэта и прозаика.
Следующей темой исследования был прозаик, автор последнего романа Серебряного века, Алексей Скалдин. В своей книге «Встречи с Серебряным веком» Вадим Крейд указывает на то, что хронологические границы Серебряного века прослеживаются четко, хотя об этом было много споров. Начало Серебряного века совпадает по времени с восшествием на престол Николая II-ого и заканчивается Октябрьской революцией. Роман Скалдина «Странствия и приключения Никодима Старшего» вышел в дни Октября, вот почему эту книгу В. Крейд считает последним романом Серебряного века. Представляя читателям свою находку, он пишет: «Не удивительно ли, что один из самых ярких романов 20 века более 70 лет остается практически не прочитанным, а его автор предан забвению? Именно такая судьба постигла книгу А. Скалдина – необыкновенную уже по тому, что она представляет собой эпилог всей русской дореволюционной прозы. Этот роман увлекателен, мистичен, независим от литературных традиций, глубок, артистичен и сверх всего это последний шаг прозы Серебряного века, последняя ее вершина».
В Нью-Йоркской Публичной Библиотеке В. Крейд познакомился и с «Новым Журналом», старейшим эмигрантским изданием, выходящим в Нью-Йорке с 1942 года, главным редактором которого был тогда Роман Гуль. В феврале 1973 года Вадим Прокопьевич отправляется в редакцию «Нового Журнала», чтобы оставить там подборку своих стихов, но попадает в квартиру Романа Гуля, который жил в том же доме, где находилась редакция журнала.
Встреча была памятная, главный редактор журнала расспрашивал в основном о России. Роман Гуль показался Вадиму человеком непроницаемым: «Как бы играл он под такого пензенского мужичка, ум живой, хотя тогда ему было лет 70, живое любопытство и острый, всепонимающий взгляд. Чувствовалась и личность, и большой жизненный опыт. Его характер очень узнается в его переписке с Георгием Ивановым. Эту переписку он и напечатал в “Новом Журнале”», – рассказывает Вадим Крейд. В мартовском номере журнала за тот же 1973 год появились стихи Вадима Крейда – первая публикация в эмиграции. В 1995 году Вадим Прокопьевич стал главным редактором «Нового Журнала» и находился в этой должности до 2005 года. Это время было одно из самых плодотворных в его жизни. Он сам интенсивно занимается творчеством – пишет стихи, книги, составляет антологии, переписывается с авторами, много работает над журналом, стараясь следовать традициям Романа Гуля.
Для В. Крейда литература, прежде всего, духовное творчество, а не писание по заказу. Приобретая свободу, он полностью отдается этому творчеству. Поэзия его имеет как бы «двойное дно». Именно в это время, с приездом на Запад, в поэзии Крейда появляются метафизические нотки, поиск той самой тайны, о которой писал когда-то В. Брюсов, спрятанной еще где-то в утреннем тумане, в тайном дыхании природы, в звуках ее тишины – «истина веет – и строже и реже – в утреннем воздухе… где-то на дне».
Работая над своими книгами и антологиями, Вадим Прокопьевич одновременно пишет стихи, следуя заветам литературного критика первой волны эмиграции, Георгия Адамовича, который так определил сущность поэзии: «В чем смысл поэзии? Чем настойчивее и упорнее об этом думаешь, тем неотвратимее втягиваешься в области почти метафизические». И далее он говорит о том, что поэзия должна «служить единственно важному человеческому делу: одухотворению бытия, тому торжеству духа, которое, может быть, и свершится в далеких будущих веках…». Поиск «чудес» и «ясности», просветленного мгновения, блаженства познания вселенной и стремление к духовному росту – вот смысл жизни и поэзии Вадима Крейда. Но настоящее прозрение приходит позже, в понимании и ощущении музыки и тайны – жизни и смерти:
Плыву на спине и в небо
Гляжу… В ожиданьи урока?
В словах «голубое небо»
Есть музыка, Бах, барокко,
Что дышит в небесной отчизне,
Вдыхая прямо из тверди.
И нет уже жажды жизни,
И нет уже тайны смерти.
Стихи его – философского направления – по духу и музыкальности являются как бы продолжением линии Серебряного века и определяются собственным духовным познанием. Его поэзия – это эмоционально-сознательный замысел, когда лирический герой не только наблюдает жизнь, но и осмысляет ее в свете своего духовного опыта, цель которого – свет, блаженство, бессмертие.
По сути своей, по духу, по философскому восприятию мира, его можно поставить в одну линию с таким замечательным и незаслуженно забытом поэтом, как Павел Булыгин. Оба поэта искали своей Истины, Ясности и Тишины.
Кружит пчела и мёд свой достает,
гречиха на холме цветет, цветет,
и глубь небес легка и высока,
а тишина – как будто на века.
Вадим Крейд
Они искали своего Бога в этом мировом Молчании, а всякий человек, ищущий духовную цель жизни, как конечный итог, видит ее преображение. Возможно, Павел Булыгин, прошедший через невероятные страдания, потери, просто хотел обрести покой («но эти шорохи беззвучности предвечной!), заглянуть за границы времени и почувствовать божественную силу молчания.
Я снова закричу от боли,
Я буду звать ее… одну…
В часы глухих моих безмолвий
Я буду слушать тишину.
Павел Булыгин
Лирический герой поэзии Вадима Крейда, искал не только уединения, но и счастья, гармонии души, слияния с вечностью, духовного умиротворения.
Еще гармонии великой
Душе неведомы ключи,
Мир изувеченный, двуликий
В безумно-жалостной ночи
Еще не будит мысль-тревогу.
Не в слове дети внемлют Богу,
Но в тишине звучанье сфер
Дает гармонии пример.
Вадим Крейд
Иван Булыгин был теософом, корни восприятия мира Вадима Крейда идут дальше и глубже, в индийской философию Патанжали и Шанкары, которые проповедовали единение живого духа с Богом, обретение состояния просветления.
Когда отъединенная душа
С душой всемирною спешит соединиться,
Когда она с шестого этажа
За горизонт, наивная, стремится –
Сквозь дымы города, за крышами, вдали
Ей мнится чудное осуществленье.
А над закатом реют корабли –
Лиловых туч ленивое движенье.
И схваченная далью, и дыша
Закатной бронзой, грузной и морозной,
Не хочет больше Божия душа
Вверять себя скупой судьбе и грозной.
И прозревая, реет и парит,
Упрямая, у самого порога,
Без слов с душой всемирной говорит
В преддверии неведомого Бога.
И хотя у Булыгина природа экзотическая (он долгое время жил в Абиссинии), а у Крейда она спокойная, северная, обоих поэтов объединяет глубина ее осмысления, а не просто ее созерцание, поиск в этих пейзажных зарисовках покоя и умиротворения. Чистота мышления, чуткое видение мира, стремление слиться с природой, почувствовать и воспринять ее в покое и тишине мироздания ставит их поэзию «над жизнью, всё в себя вобрав, всё претворив, а не в стороне от жизни…» (Г. Адамович). Пейзажи Крейда – это небольшие, выписанные в пастельных тонах акварели, где сам поэт присутствует в них как художник, который проникает взглядом глубже и выше увиденного пейзажа. Внутреннее, свое видение мира, природы, духовная с ней слияние – всё это придает поэзии В. Крейда новый поэтический «трепет».
Его стихи фрагментарно автобиографичны, но мы ощущаем в них поиск духовного познания «вечной сути», обращение к Богу и Вечности.
Гул машин с отдаленной дороги,
Жемчугами висят облака.
Будто вижу себя на пороге,
Вечной сути касаясь слегка.
Ивановский свет приобрел новый оттенок в стихах Вадима Крейда. Юрий Мандельштам тоже отметил в стихах Г. Иванова «таинственный свет»: «Странная вещь поэзия – в момент, казалось бы, полного отказа от просветления она вдруг засияет самым ярким и таинственным светом, залогом полного освобождения и преображения». Тайна света окрашивает и поэзию В. Крейда. Вот отрывок из глубоко философского стихотворения, когда всматриваясь в темноту, вникая в нее, он видит тот таинственный «ивановский» свет:
И ты находишь знак: присутствие тепла
Рождает жизнь вещей – и яблоня в цвету.
Архитектурна трель, и тьма уже светла.
Прикрой свои глаза, вникая в темноту.
Душевность, духовность и лиризм – три основных компонента его поэзии. У каждого поэта должна быть своя поэтическая тема – в сборниках Вадима Крейда она прослеживается до конца. Для поэта, как правило, жизнь и поэзия сливаются воедино, в одно дыхание и стремление, т. е. цель жизни и творчества – едины. Вот что писал об этом Райнер-Мария Рильке: «Я не хочу отделять искусство от жизни; я знаю, что во всякое время и при любых обстоятельствах, у них один и тот же смысл». Цель жизни поэта Вадима Крейда – стремление к познанию глубинной философии бытия – воплотилась в его творчестве, и тогда в минуты особого напряженного творчества в поэзии его, как и в жизни, наступают: чистое прозрение, ощущение нереального бытия и «ощущение и ожидания чуда».
Бывало – про чудо напомнит
Какой-нибудь древний поэт,
Идешь по трущобности комнат
Златою надеждой согрет.
И наши земные ненастья
Покажутся мельче и злей,
И видишь, что соткан из счастья
Мир праведных сердцем людей.
За годы жизни в эмиграции у В. Крейда вышли четыре сборника стихов «Восьмигранник» (1986), «Зеленое окно» (1987), «Квартал за поворотом» (1991) и «Единорог» (1993).
Творчество – всегда откровение, больше личности самого творца. Познакомившись не только с произведениями, но и с самим Вадимом Прокопьевичем, понимаешь, насколько глубока и интересна его личность, его знания мировой литературы, философии, культуры. Все эти личные качества нашли отражение в его произведениях. Читая его книги, статьи, стихи, мы узнаем, насколько богата душа поэта. Валерий Брюсов в точности определил тот момент в жизни писателя, когда начинается его творческий процесс: «Искусство начинается в тот миг, когда художник пытается уяснить себе свои тайные, смутные чувствования. Где нет уяснения, нет творчества, где нет этой тайности в чувстве – нет искусства. Художник в творчестве озаряет свою собственную душу – в этом наслаждение творчеством. Знакомясь с художественным произведением, мы узнаем душу художника…» («Мир искусства», 1902).
Сам Вадим Крейд сказал о творчестве так: «Истинное творчество – самооправдано и значимо, поскольку привнесло в мир нечто новое, ранее не бывшее. Сам факт состоявшегося творчества – уже драгоценность». Творчество и жизнь Вадима Прокопьевича Крейда состоялись. И мы от души поздравляем его с 80-летием и желаем дальнейших чистых, светлых, ничем не омраченных, долгих лет жизни!
Вадим Крейд
* * *
Час четвертый – и солнце, и лето,
Смоляные стволы на холме.
В дланях Бога согрета планета.
Ты сидишь на скамье, на корме.
Всё затихло над озером сонным –
Листья лилий, лазурь, иван-чай.
В этот час в этом месте укромном
Слышно музыку сфер невзначай.
Ветер стих, не качается вереск,
Счастьем пахнет горячий чабрец.
И мыслительный длительный дребезг
Покидает твой ум, наконец.
Медных струн в отдалении близком
Еле слышным над зеркалом вод
Рокотаньем… Их гул обелиском
Благодати в лазури плывет.
УРОК ЖИВОПИСИ
В омутке аквариума
акварельная рыба
выкатила в траурной
каемке глаз.
К стенке приклеена
старинная открытка,
и ходики показывают
всё тот же час.
Белее фарфора
занавесок складки,
хлопьями плавает
снег за стеклом.
Этой тишины
минуты ли сладки
или померещилось
о чем-то былом?
Но тут живут
Лишь этим моментом:
к чему надеяться
и вспоминать!
Как удивительно,
что и мне там
не надо нездешнего
смысла искать…
* * *
И летит на юг – случайно
Буква Л гусей…
Желтизною пахнут листья,
Пьяные слегка.
Взгляд березы опустелой
В дальние снега.
Взоры осени несмелой
В дальние века.
Я иду в поля без дела
В дыме табака.
Там картошку убирали,
Пахло всласть землей,
Где-то люди умирали
Делались золой.
Где-то снова нарождались,
Раздавался плач.
Жизнью юной наслаждались.
Проносились вскачь.
В мире гость опять случайный
Посреди полей…
И на юг летит печально
Струнка журавлей.
ВОСЕМЬ КОРИЧНЕВЫХ ФОТОГРАФИЙ
лиловое платье тумана
и черные фраки дерев
однако в начале романа
«украдкой слезу утерев…»
и белая ветка жасмина,
которая с прошлой весны
и двое сидят у камина
и видят далекие сны
без страсти, ни мягко, ни резко
замрите – вот так и сниму
во сне поднялась занавеска
и яблони – помнишь – в дыму
а время приплюснуто плоско
и не о чем помнить-пари!
Но в памяти тлела полоска
Сгоревшей над веком зари
ГЕКАТА
Теплел янтарь далекого заката
И – ты, златоволосая Геката.
А травы изумрудные предгорий,
Как юное забвенье жизни горней.
Тот дуализм умел соединить я
Тогда судьбой. А Мнемозины нитью
Связать зарю с твоей улыбкой проще,
Чем изменить воспоминаний росчерк.
И, вспомнив чародейскую отраву,
Я вижу силуэты Ала-Тау.
В ушах шумит поток серебропенный…
Но день иной – в сетях любви нетленной.
И всё течет – и наш серебропенный
И тот иной поток, хоть и нетленный.
Его водой я нищ – чем ты богата,
Когда закат уже настал, Геката?
* * *
Ты, счастье, немое, как тень,
Стоишь за плечами,
И весь этот солнечный день
Смущаешь молчаньем.
И я нелюдимо бреду
Опять восвояси,
Хотя невредимо краду
Молчания счастье.
* * *
Во след за лопнувшими почками
Иное чудо наяву –
Птиц караван мазками сочными
Пропишет неба синеву.
И вновь отыщет вас – не поздно ли –
И снова застает врасплох
Ненарекаемый, непознанный,
Недосягаемый сполох.
Об Авторе: Елена Дубровина
Елена Дубровина — поэт, прозаик, эссеист, переводчик, литературовед. Родилась в Ленинграде. Уехала из России в конце семидесятых годов. Живет в пригороде Филадельфии, США. Является автором ряда книг поэзии и прозы на русском и английском языках, включая сборник статей «Силуэты» Составитель и переводчик антологии «Russian Poetry in Exile. 1917-1975. A Bilingual Anthology», а также составитель, автор вступительной статьи, комментариев и расширенного именного указателя к трехтомнику собрания сочинений Юрия Мандельштама («Юрий Мандельштам. Статьи и сочинения в 3-х томах». М: Изд-во ЮРАЙТ, 2018). В том же издательстве в 2020 г. вышла книга «Литература русской диаспоры. Пособие для ВУЗов». Ее стихи, проза и литературные эссе печатаются в различных русскоязычных и англоязычных периодических изданиях таких, как «Новый Журнал», «Грани», «Вопросы литературы», «Крещатик», «Гостиная», «Этажи». “World Audience,” “The Write Room,” “Black Fox Literary Journal,”, “Ginosco Literary Journal” и т.д. В течение десяти лет была в редакционной коллегии альманаха «Встречи». Является главным редактором американских журналов «Поэзия: Russian Poetry Past and Present» и «Зарубежная Россия: Russia Abroad Past and Present». Вела раздел «Культурно-историческая археология» в приложении к «Новому Журналу». Входит в редколлегию «Нового Журнала» и в редакцию журнала «Гостиная». В 2013 году Всемирным Союзом Писателей ей была присуждена национальная литературная премия им. В. Шекспира за высокое мастерство переводов. В 2017 году – диплом финалиста Германского Международного литературного конкурса за лучшую книгу года «Черная луна. Рассказы». Заведует отделом «Литературный архив» журнала «Гостиная».