RSS RSS

Ефим БЕРШИН. Костры на снегу

* * *

И баба на метле…

И ангел на осляти…

И танцы под густой трамвайный перезвон…

И нищий, распустив нечесаные пряди,

склонился у метро,

как старый патефон…

 

И толчея огней…

И рожа на заборе…

И розовый Христос…

И елка на ковре…

И вскоре Новый год…

И женщина…

И вскоре

закончится январь

и сны о январе…

И хочется взлететь

на выцветшем диване…

И красное вино…

И лампочка горит…

И ветер, и луна…

И, лежа рядом с вами,

неслышно, как звезда

с звездою говорить…

 

И снова пасть метро…

И пьяные…

И дети…

И одинокий бюст в заброшенном саду…

И ведьмы…

И козлы…

Кончается столетье…

И станция…

И все…

И я сейчас сойду…

                              

* * *

Ворвавшись в заспанный январь

кульбитом,

сумасшедшим сальто,

голубкой снега –

                      на фонарь,

пятном белил –

                      на холст асфальта,

 

лежу на Внуковском шоссе

и, разделяя участь птицы,

гляжу на стынущие лица

в текущем мимо колесе.

 

А в небе,

Богу вопреки,

печальный пасынок России

летает наперегонки

покуда не иссякли силы.

 

Еще не угадав судьбы,

летит, выпячивая локти,

туда, где пьяные столбы

и жаркий дух ревущей плоти,

 

где, в небе пропахав межу,

с отравленными голубями

в обнимку

я уже лежу

в унылой придорожной яме.

 

Россия,

сводная сестра,

не сотвори себе кумира!

Когда закончится игра

в театре стынущего мира,

 

тогда останутся в конце

пути,

где занавес закрыли, –

зрачки, ползущие по крыльям,

и мертвый голубь на лице.

                             

* * *

И черным клювом дирижера

выклевывая зерна нот,

оркестр подобьем приговора

швырнул в рождественскую ночь

 

все то, что снилось,

то, что было,

все то, чему уже не быть,

ту женщину, что так разбила

бокал,

как разбивают быт,

 

как разбивают время суток,

как льды взрывают в январе.

Судьба – беременная сука,

замерзшая в чужом дворе,

 

где с тонким стоном ель качается,

как одинокий голос в хоре.

И суть не в том, что жизнь кончается,

а в том, что вечность на исходе.

 

* * *

 

Мне холодно в этом вертепе

среди недоверчивых лиц,

где женщины ваши и дети

с губами телят и ослиц

 

уже улыбаются жутко,

уже никого не спасут

и выведут без промежутка

на площадь, на чернь и на суд.

 

И медленно капают с елки

шары, словно с крыши – вода.

И звезды – всего лишь осколки

большого вселенского льда.

 

И где-то, отбившись от стада,

замерзли мои пастухи.

Тропой Гефсиманского сада,

слепой собиратель стихий,

 

бегу воскресенья и славы,

и небу, и людям чужой –

такой одинокий и слабый,

с такой непосильной душой.

 

* * *

 

Пока во мгле, подобно чуду,

звезда над Сретенкой горит, –

допить вино,

разбить посуду,

все распродать иль подарить,

 

и, пальцы в голову вонзая,

прощаться,

плакать без стыда,

купить билеты у вокзала

и не уехать никуда,

 

допить вино,

глядеть покорно,

просить прощенья в темноте,

захлопнуть дверь

и спать спокойно

с вязальной спицей в животе.

                                   

 

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ОТТЕПЕЛЬ

 (Тетраптих )

 

1.

Дитя разврата и абсурда,

партнер в проигранной игре,

зачем тебя сливает в урну

убогий дворник на заре

в стране

где правит волчий вой,

и где сердца на счастье бьются,

где недокошенной травой

ночные призраки крадутся,

где мысли служат сапогу,

где дважды в век,

а то и чаще,

костры пылают на снегу,

суля немедленное счастье,

где, мрачно веря в чудеса,

питаемые липкой ложью,

мы были частью колеса,

ползущего по бездорожью.

 

2.

Неужто оттепель права,

диктуя таянье и бегство,

когда от сырости и бедствий

в тулуп уходит голова.

Но на чернеющем снегу,

съедающем остатки дачи,

я тоже таю.

Я иначе

уже, наверно, не могу.

Мы все растаем.

Мы вода

больной,

пылающей державы.

Мы все по этим трубам ржавым

в огонь,

неведомо куда

с глазами мертвенней клише

уйдем,

не подведя итога,

без сожаления,

без Бога

в своей измученной душе.

 

3.

Но в очереди ко дверям,

за коими покой не купишь,

народ своим поводырям

показывает грязный кукиш.

В кольце забытых площадей

во тьме пылают поцелуи

на лицах пламенных блядей,

и, поминая Бога всуе,

гудит великая страна

торжественно и бесполезно,

и веселится сатана

в незамерзающих подъездах,

где друг на друга точит нож.

Но,

изъязвленная искусом,

бурлит Рождественская ночь

в стране, оставленной Иисусом.

И мы, мой друг, на Рождество

накроем стол,

накупим водки…

 

4.

…и только волки,

только волки

увидят наше торжество.

 

 

                

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Ефим Бершин

Поэт, прозаик, публицист. Родился в Тирасполе в 1951 году. Живёт в Москве. Автор пяти книг стихов, двух романов и документальной повести о войне в Приднестровье «Дикое поле». Произведения Бершина печатались в «Литературной газете», журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Континент», «Стрелец», «Юность», антологии русской поэзии «Строфы века» и проч.; многие его стихи переведены на иностранные языки. Ефим Бершин работал в «Литературной газете», вёл поэтическую страницу в газете «Советский цирк», где впервые были опубликованы многие неофициальные поэты. В 1991-99 работал в редакции «Литературной газеты», был военным корреспондентом во время боевых действий в Приднестровье и Чечне. Автор пяти книг стихов («Снег над Печорой», «Острова», «Осколок», «Миллениум» и «Поводырь дождя»), двух романов («Маски духа», «Ассистент клоуна») и документальной повести о войне в Приднестровье «Дикое поле». Произведения Бершина печатались в «Литературной газете», журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Континент», «Стрелец», «Юность», антологии русской поэзии «Строфы века» и проч.; многие его стихи переведены на иностранные языки.

Оставьте комментарий