Елена ДУБРОВИНА. Портрет в овальной раме. Отрывок из романа
Глава первая
Дневник
Поезд шёл мимо незнакомых городов, пригородных селений, исчезавших в сумерках уходящего дня. Осенняя музыка, грустная и мелодичная, прерывалась шумом поезда летящего в густой молочный туман. Мелодия напоминала ему звуки скрипки, которые как бы цепляясь друг за друга, ещё пытались продлить свою жизнь на земле. Заходящие лучи солнца лихорадочно искали ту маленькую щель, в которую можно было бы пробиться через толстый слой тяжелых облаков. Темное небо постепенно сливалось с землей в одну густую тяжелую массу. Проносящиеся мимо окон городские улицы медленно старились, покрываясь плотной тканью вечернего тумана, а пригородные домики с плоскими крышами горбились под тяжестью нависающего неба.
Он сидел у окна, с грустью наблюдая, как исчезают за горизонтом яркие осенние краски. Эти ранние сумерки, монотонный шум колес, сгорбленные за окном пригородные домики, почему-то напомнили ему рассказы отца о России, их последний разговор, его воспоминания о детстве, юности и о маленьком русском городке, где он родился. И каждый раз, когда поезд начинал петь свою придорожную песню, осенние звуки скрипки затихали, навевая воспоминания детства. Но это были только цветные осколки калейдоскопа, которые он не мог сложить вместе в одну целую картину. В памяти оставались только разрозненные бледные видения той прошлой жизни, подробностей о которой он так никогда и не узнал от отца.
Потом он долго думал о своей матери. Неожиданно четко увидел он на темном стекле очертания знакомого и все же незнакомого лица той женщины, которая подарила ему жизнь. Однако сгустившийся ночной туман стер со стекла очертания ее лица, оставив только в его памяти неясный отпечаток ее образа. Он почувствовал глубокую тоску, навеянную воспоминаниями, и в то же время его охватило какое-то странное необъяснимое предчувствие, как будто что-то непредвиденное должно было произойти в его жизни. Да и как мог он знать, что этот холодный осенний вечер навсегда изменит его размеренную и счастливую жизнь.
* * * * *
Ранним вечером 5 октября 2003 года местный поезд Филадельфия—Нью-Йорк медленно подъезжал с конечной станции. Постепенно затихли и шум колес, и звуки осенней скрипки. Наконец, поезд полностью остановился, выпуская в осенний воздух клубы черного дыма. Как только открылись двери поезда, нетерпеливые пассажиры, толкая и опережая друг друга, заторопились к выходу. Высокий, элегантно одетый мужчина, привлекательной наружности, последним ступил на платформу. Видно было, что он никуда не торопится и никого не ждет. Он на минуту остановился, вдыхая холодный осенний воздух, и затем, своей молодцеватой походкой направился к выходу. Он шел не спеша, привлекая внимание своей импозантной внешностью, дорогим костюмом в тонкую полоску и белой накрахмаленной рубашкой с темно-синим галстуком. И хотя мужчина никого не ждал, он несколько раз внимательно оглядел толпу и направился к ближайшей пустой скамейке. Положив плащ и дорожную сумке возле себя, он стал пристально разглядывать двигающуюся во всех направлениях толпу, будто ожидая чего-то необычного, при этом о чем-то задумчиво размышляя.
Неожиданно его взгляд остановился на пожилом, небрежно одетом господине с большим кожаным портфелем в руке. Незнакомец замедлил шаг, с любопытством разглядывая пассажира сквозь большие роговые очки, пока лицо его и вся поза не выразила неподдельное удивление и радость. Вероятно, он относился к той категории дружелюбных людей, которым нравилось иногда остановиться и поболтать с прохожими, задав какой-нибудь пустячный вопрос или затеяв ничего не значащий разговор.
– Ради Бога, извините меня за беспокойство, но мне кажется, что я не ошибаюсь. Нет, нет, я не могу ошибиться. У меня прекрасная память на лица. Вы, вы – Александр Голд, известный художник. Я видел вашу фотографию и статью о вас в сегодняшней газете New York Times. Я вас сразу узнал.
Незнакомец сдернул свои большие очки и с восхищением уставился на Алекса. Он протянул руку, и глаза его потеплели. Наверное, незнакомец был приятно обрадован такой неожиданной удачей – встречей с самим Александром Голдом, о предстоящей выставке которого уже говорил весь город. Алекс подозрительно взглянул на незнакомца, но всё же протянул ему руку, явно смущаясь от внимания такого назойливого любителя искусства.
– Да, я, действительно, Александр Голд. У вас случайно нет этой сегодняшней газеты? Я только приехал и еще ее не видел. Любопытно, очень любопытно, что они там написали. Так статья обо мне вышла сегодня, за два дня до открытия выставки? Замечательно, просто замечательно.
Незнакомец, явно польщенный вниманием Алекса и его простым обращением к нему, стал судорожно рыться в своем огромном желтом портфеле в поисках желаемой статьи.
– А, вот она. Нашел. Можете взять всю газету, я уже прочитал, – сообщил он, торжественно передавая ее Алексу.
Маленький человек пытался подобрать еще какие-то подходящие слова восхищения, но заметив, что художник не проявляет никого интереса к продолжению разговора, стал долго и неуклюже раскланиваться, стараясь этим выразить свое глубокое уважение к известному художнику.
– Удачи на открытие выставки – пожелал он и, нахлобучив вязаную спортивную шапочку, поспешил к выходу.
Алекс, не раскрывая газеты, оставил ее на скамейке и, подхватив свой плащ и легкую сумку, стал пробиваться сквозь возрастающую после работы толпу к выходу. Ему удалось с трудом протолкнуться наружу, но выйдя на улицу, он увидел, что очередь на такси, как ему показалось, была бескрайной и закручивалась далеко за угол дома. Разочарованно вздохнув, Алекс решил идти в гостиницу пешком.
Над городом висел тяжелый туман, стало прохладно и мрачно. Серые и влажные сумерки, ворчливо жалуясь на свою короткую жизнь, расправляли широкие темные крылья, покрывая город мелкой сеткой дождя. Город стал медленно погружаться в густую осеннюю мглу. Фонари еще не зажглись, и окна домов, как маленькие жучки-светлячки, перебегали от одного окна к другому. Городской шум, улицы, разбегающиеся во все стороны города, вдруг утонули в липком, туманном воздухе и плотной завесе холодного осеннего дождя. Наконец, туман полностью поглотил город так, что ничего не стало видно. Алекс вглядывался в темноту, пытаясь разглядеть название улиц. Стало почему-то еще тревожнее, будто жизнь остановилась, и не было в ней ни прошлого, ни будущего, а только это одно мгновение и туманная дорога в неизведанное…
* * * * *
После долгого блуждания по городу под дождем, Алекс всё-таки добрался до своей гостиницы. Комната показалась ему очень опрятной и чистой, выкрашенная свежей зеленоватой краской, и большим окном, выходящим на главную улицу города. В комнате всё еще стоял запах краски. Алекс бросил мокрый плащ на кровать и подошел к окну. С трудом открыв его, он еще раз глубоко вдохнул холодный воздух, проникающий в комнату с улицы вместе с шумом вечернего города. Через открытое окно вечер воровски пробрался в комнату, окутав кровать, тумбочки, кресла своим темным покрывалом. Наконец, вся комната утонула в вечерней мгле.
Не зажигая света, Алекс стал распаковывать свою дорожную сумку, выдвигая один за другим ящики новой тумбочки. Неожиданно рука его наткнулась на маленькую тетрадку, задвинутую в самый конец нижнего ящика, куда Алекс аккуратно складывал свои рубашки. С характерным для него любопытством он вытащил тетрадь, надел очки и зажег настольную лампу возле кровати. Желтый неясный свет упал на страницы тетради, испещренной мелким неровным почерком, как будто кто-то очень торопился закончить одно предложение, чтобы поскорее начать другое. К его удивлению это оказался чей-то дневник, написанный по-итальянски, язык которым Алекс владел достаточно свободно. Он медленно начал листать страницы дневника, пока одно предложение не привлекло его внимание. Ему стало интересно и, вопреки всему, Алекс решил прочитать хотя бы одну страницу.
Для чего я живу, если мою душу гложет прошлое? Везде и повсюду следует оно за мной, поглощает мои мысли, мою жизнь. Где и как искать мне выхода из этого тупика? Я живу постоянно в каком-то страхе, я боюсь его, как боюсь завтрашнего дня, от которого я ничего не жду. Я живу в пустом пространстве и в полном безразличии ко всему меня окружающему. Мои картины выставлены в музеях мира. Но что же я смогу ответить, если кто-то спросит меня, что я чувствую, когда работаю над этими картинами, когда наношу мазки на эти искаженные страхом темные лица? Я воюю сам с собой. Я заглядываю в свою душу, а там пустота – душа покинула меня. Она летит в никуда, в пустоту: чувства мои окоченели, и я устал бороться со своей судьбой, одиночеством. В моем сердце – рана и боль. С кем же могу я разделить эту боль? Со своим единственным и верным другом по имени Одиночество. Как долго буду я улыбаться прохожим, мечтая только об одном, о полном уединении, в окружении моих картин. Наверное, моя жизнь оборвалась тогда, когда я распрощался с ней, той единственной женщиной, которую я любил… Но, это было так давно. Возможно, совершив в жизни ошибку, мы живем, сожалея о ней все оставшиеся годы…
От этих слов Алексу стало страшно и неуютно. Незнакомец был явно несчастлив, а может быть, даже находился в каком-то тяжелом состоянии, граничившим с безумием. «Он, видимо, очень одинок. Но он, к тому же, еще и известный художник! Но кто же он самом деле? И как его зовут? Могу ли я знать его имя?» – размышлял Алекс, углубившись в свои мысли, когда их неожиданно прервал резкий телефонный звонок. Алекс вздрогнул от неожиданности и поднял трубку. Голос на другой стороне провода показался ему незнакомым. Человек явно нервничал, голос его постоянно прерывался, будто бы он старался подобрать правильные слова. Говорил незнакомец на чистом английском языке с еле заметным иностранным акцентом.
– Извините меня, Месье, что я так поздно вас беспокою. Вы меня не знаете. До Вашего приезда я занимал комнату, в которой вы сейчас находитесь. Дело в том, что я где-то потерял тетрадь, которая мне очень дорога. Не могу ли я заскочить на одну минуту и проверить, если я забыл ее в Вашей комнате. Для меня это очень важно. Я Вас не потревожу. Надеюсь, Вы не будете возражать, – голос его неожиданно прервался, и он замолчал, выжидая ответа.
Алекс, движимый каким-то странным предчувствием, молчал. Наконец, незнакомец заговорил снова, повторяя ту же просьбу.
– Это очень важно для меня. Я забегу только на минутку.
Алекс закрыл тетрадь, как будто его кто-то поймал на месте преступления, и затолкал ее снова подальше в тот же ящик. Он чувствовал себя виноватым, что прочитал чьи-то потаенные мысли.
– Конечно, Вы можете зайти. Я буду у себя в номере еще минут десять-пятнадцать. Вы можете поискать, я не возражаю, – Алекс говорил медленно, растягивая слова, так, чтобы каждое сказанное слово было четким, боясь, что незнакомец может его не понять.
– Я постараюсь приехать через десять минут. Я порошу таксиста повернуть обратно. Пожалуйста, подождите меня, не уходите. Да, меня зовут… – Он неожиданно замолчал, и после паузы вдруг закончил фразу. – Впрочем, это не важно. Я скоро буду.
Алекс повесил трубку и поспешил привести комнату в порядок. Затем он лег на кровать, почувствовав себя совершенно разбитым, и стал ждать, размышляя о странном телефонном разговоре. Кто же этот странный человек? И как его зовут? Почему он изменил решение дать мне свое имя?
Глава вторая
Встреча
Алекс никогда не был человеком суеверным. Он считал себя достаточно сильным, и не таким впечатлительным, каким он представлялся друзьям и близким, но сегодня, еще с утра, когда он собирался в Нью-Йорк на открытие своей выставки, сердце его билось учащеннее, чем обычно. Жена его еще спала, свернувшись калачиком и, как всегда, отвернувшись от него, лицом к стене. Стараясь ее не разбудить, он тихо прошел на кухню, чтобы приготовить себе утренний завтрак.
Допивая крепкий кофе, Алекс задумался о своей жизни, которая была полна событий и, как он сам считал, счастливых моментов. Однако самыми счастливыми моментами в его жизни были те, когда он мог закрыться в своей студии и полностью отдаться работе. Алекс относился к той категории людей, которые поглощали каждый момент жизни, как любимые книги, залпом, с жадностью и удовольствием, наслаждаясь минутой, часом, данным ему свыше талантом. Он любил яркие краски и людей, но только тех, с кем он мог провести свое время бездумно и весело. Ему нравились натуры яркие, полные жизни и энергии, у которых всегда было много новых идей, то есть тех людей, которые наслаждались жизнью, как и он. У него было много друзей, с которыми он мысленно никогда не расставался, и всегда тащил за собой в настоящее и будущее и бывших друзей, и потерянных возлюбленных. Он находил время для каждого из них, и, как в шкатулку, аккуратно складывал в памяти все свои отношения, которые накопились с годами и с которыми он не хотел расставаться.
Обычно Алекс получал по 500 поздравительных открыток из разных концов мира от «прошлых», «настоящих» или «будущих» друзей или врагов. В ответ он посылал поздравительные открытки согласно своему списку, всегда находя теплое слово для каждого из них. Часто послания его возвращались обратно нераспечатанными, а он все равно продолжал посылать их по тем же адресам, не пытаясь даже узнать, кто и почему перестал ему отвечать, что же случилось с адресатом и почему некоторые из них так неожиданно выбыли из его жизни.
И хотя Алекс был человеком без всяких предрассудков, он был рад неожиданным случайностям, которые располагали его к размышлениям о значимости с ним происшедшего. Этот телефонный звонок его несколько озадачил, и он стал с нетерпением ждать появления автора этого необычного дневника.
Его размышления были прерваны звуком приближающихся по коридору шагов. Мысли его вернулись к дневнику, когда кто-то настойчиво и громко постучал в дверь номера. Aлекс распахнул дверь, и в темноте коридора он едва различил силуэт мужчины.
– Извините за беспокойство. Я вам только что звонил. Я могу войти? У него был глубокий голос с небольшой хрипотой, по-видимому, он запыхался от быстрой ходьбы.
– Пожалуйста, проходите. Алекс отошел в сторону, давая возможность незнакомцу войти в комнату.
* * * * *
Странное предчувствие охватило Алекса при виде вошедшего незнакомца, на минуту он даже потерял дар речи. Было что-то до боли знакомое во всей его фигуре и даже в манере держаться. Первая мысль, которая пришла Алексу в голову, что он уже где-то с этим человеком встречался раньше. Но где и когда, он вспомнить не мог. Однако мужчина, не обращая внимания на Алекса, будто бы его и не было в комнате, начал внимательно ее осматривать, стараясь вспомнить, где он мог забыть свою тетрадь.
Aлекс зажег верхний свет и подошел ближе, с интересом разглядывая незнакомца. Во время осмотра, человек неожиданно повернулся к Алексу лицом, и глаза их встретились, замкнулись на долю секунды, пока Алекс не подался назад от неожиданности, и замер от удивления, не отводя изумленного взгляда с лица стоящего перед ним незнакомца. Так, уставившись друг на друга, они простояли несколько минут в полном молчании и недоумении, будто их обоих ударило молнией – каждый увидел в другом свою точную копию. Сходство было до того поразительное, что Алекс с трудом выдавил из себя жалкую улыбку удивления. Разница была только в том, что у незнакомца была небольшая, аккуратно подстриженная бородка, и он казался немного моложе Алекса. Его зеленовато-серые глаза и вся его одежда, производили впечатление человека, безразличного и к своей внешности, и к своей жизни. У Алекса было такое чувство, что он смотрит в зеркало на себя самого, только с той разницей, что в этом зеркальном отражении он выглядит несколько моложе своих лет.
– Кто вы? – вырвалось у Алекса, который был несколько раздражен появлением перед собой своего собственного отражения.
Незнакомец какое-то время пытался подобрать нужные слова, все еще приходя в себя от шока, а затем преставился, протянув руку.
– Меня зовут Эдуардо Голдано. Я – художник. А кто вы? – И при последних словах на лице у него появилась злорадная усмешка.
– Моё имя Александр Голд. И я тоже художник.
– О, да, ваше имя мне кажется знакомо. Послезавтра открытие вашей выставки в Музее Современного Искусства. Я прочитал сегодня о ней в Нью-Йорк Таймс. Там я и увидел вашу фотографию, которая поразила меня сходством… – но я не предал этому значения – мало ли похожих людей… А вы так не думаете?
Он говорил, как бы стараясь избавиться от того неприятного впечатления, которое произвела на него эта встреча с человеком, как две капли воды похожего на него. Наконец, он намеренно сменил тему разговора.
– Ваше искусство значительно, я бы даже сказал «драматически» отличается от моего. Вы, вероятно, очень счастливый человек, Мистер Голд, так как в ваших картинах такое множество ярких и солнечных красок, – Эдуардо сказал это довольно резко, не забывая при этом изучать комнату, все еще стараясь вспомнить, где он мог оставить свою тетрадь. Казалось, что он торопился закончить неприятную сцену и удалиться из этого номера как можно скорее.
Слово «драматически» неприятно резануло Алекса. Он терпеть не мог никакой драмы, а тем более по отношению к живописи. Искусство для него, как и жизнь, должны были быть радостными и светлыми. Алекс внимательно посмотрел на Эдуардо, пытаясь вспомнить, если он хоть когда-нибудь видел его работы, но напрасно…
– Кстати, ваше имя мне тоже кажется знакомым, но только я никак не могу вспомнить когда и где я видел ваши работы. Как всё-таки странно, что мы оба художники, и что такие странные встречи происходят тогда, когда ты их меньше всего ожидаешь. Вы, конечно, тоже заметили, что мы выглядим, как зеркальное отражение друг друга? – произнес Алекс задумчиво.
Эдуардо взглянул на Алекса с удивлением.
– Да, конечно же, заметил, и к тому же наши фамилии имеют один и тот же корень «голд», по-английски «золото». Но разве возможно, что мы можем состоять в каком-то родстве? Я родился в Австрии после войны, а живу всю свою сознательную жизнь в Италии. Сколько же вам лет? Может быть, мы еще и одногодки?
– Я родился в России во время войны, – Алекс на минуту остановился, подбирая нужные слова и переводя тему разговора. – Но дело в том, что я только что приехал и просто умираю от голода.
Неожиданно его осенила прекрасная идея, и он резко повернулся к Эдуардо.
– А почему бы нам вместе не пообедать и за обедом обсудить нашу странную встречу? Между прочим, вы забыли Вашу тетрадь в нижнем ящике тумбы. Я ее там видел. Однако, как же насчет обеда? Можно спуститься вниз, в этой гостинице совсем неплохой ресторан.
И не дожидаясь согласия Эдуардо, Алекс стал натягивать свой любимый свитер.
– Я очень устал. И к тому же я планировал сегодня же уехать из Нью-Йорка. Как видите, я даже сдал свой номер.
– Да, я это заметил – усмехнулся Алекс, понимая намек на то, что он занял теперь тот самый номер, из которого недавно выехал Эдуардо.
Подув некоторое время, Эдуардо, наконец, добавил. – А, впрочем, я люблю разгадывать тайны, особенно, когда это касается меня самого. Наша встреча показалась мне предзнаменованием судьбы, каким-то божьим знаком. – Он сделал небольшую паузу и продолжал. – Вполне возможно, что встреча эта была уготована нам судьбой и несет в себе какую-то тайну, которую нам предстоит разгадать.
Он наклонился над ящиком и вытащил свою тетрадь, в то время как Алекс очень внимательно и с интересом слушал его.
– Надеюсь, что вы тетрадь мою не открывали. Я записываю в нее всё, что придет мне в голову, особенно, когда мне хочется поговорить с другом.
Прерывистый и громкий смех Эдуардо в тот момент произвел на Алекса неприятное впечатление, но Эдуардо уже направился к двери, приглашая своего нового друга последовать за ним.
Только сейчас Алекс обратил внимание на манеры своего нового знакомого и на его одежду. И это наблюдение, и пассажи из его дневника – всё это заставило Алекса подумать, что, по всей вероятности, этот его двойник был в каком-то подавленном состоянии, но при этом в нем был определенный шарм, и все это только увеличило любопытство Алекса узнать о незнакомце как можно больше…
* * * * *
Всю дорогу в ресторан, спускаясь вниз, они молчали, не зная как начать разговор, к тому же каждый был погружен в свои собственные мысли. К их удивлению в это обеденное время ресторан был полупустой. Едва мерцающий верхний свет отражался в больших зеркалах, придавая всему интерьеру какую-то нереальную таинственность. Стены ресторана были выкрашены в красный цвет. Мерцающие на каждом столе маленькие свечки разбрасывали вокруг себя желтые, причудливые тени. Такая обстановка создавала благоприятную атмосферу для разговора по душам двух людей, судьбы которых могли быть так таинственно переплетены.
Войдя в ресторан, они тут же заметили выражение крайнего удивления на лице официанта, когда он провожал их к свободному столику у окна. Сложившаяся ситуация развлекла их, и они, улыбаясь, обменялись взглядами двух заговорщиков. К своему удивлению, Алекс, неожиданного для себя самого, начал чувствовать даже какую-то симпатию к Эдуардо, симпатию, которую он пока еще не мог объяснить. Его природное любопытство к жизни других людей, выработанное со временем преподавания, подтолкнуло первым начать разговор.
– И так, Эдуардо, как долго ты собираешься пробыть в Нью-Йорке? Когда улетает твой самолет?
Алекс даже не заметил, как перешел с Эдуардо на более фамильярный тон. Эдуарадо покачал головой.
– Когда я уезжаю? – повторил он вопрос Алекса. – Хмм…надеюсь, что скоро. Ты, наверное, уже догадался, что я опоздал на самолет из-за этой тетрадки? Но оставаться долго в этом городе не намереваюсь. Сказать по правде, я никогда не любил Нью-Йорк. Каждый раз, когда я приезжаю в этот город, я погружаюсь в атмосферу какой-то ненужной суеты. Для меня вся эта толпа не имеет лица. Я чувствую себя в ней еще более одиноким. Краски города выглядят выцветшими от пыли и дыма, как, например, сегодня. По сему, каждый раз, когда я приезжаю в Нью-Йорк, мне хочется скорее уехать из этого города, исчезнуть – может быть, потому, что я предпочитаю прозрачные и чистые краски Рима или, другими словами – ясность вместо неопределенности. Да, да, именно так – ясность, я предпочитаю ясность во всем. Может быть, поэтому я решил сегодня остаться и провести этот вечер с тобой, – продолжал он, избегая смотреть Алексу в глаза. – В Нью-Йорке у меня возникает чувство, что я погружаюсь в холодный, тяжелый туман, который окутывает меня, как мое одиночество, как мое непричастие к этому холодному и безразличному миру. Как художник, я предпочитаю естественные цвета природы. Возможно, что я только лишь посторонний наблюдатель, эгоистичный и безразличный ко всему, что меня окружает, включая и эту недружелюбную толпу, всё-таки для меня совсем чужую.
Затем он остановился и погрузился в долгое молчание, будто пытаясь подобрать правильные слова, или что-то припомнить.
– О, да, вспомнил. Возвращаясь к твоему вопросу. Какое это имеет для тебя значение, когда я планирую уехать? Кто знает? Как я тебе уже сказал, я опоздал на свой самолет. Я был по дороге в аэропорт, когда обнаружил, что я забыл свою тетрадь в гостинице и позвонил в твой номер.
Официант принес меню и напитки из бара, которые они заказали раньше.
– Ты веришь в судьбу, Эдуардо? – Алекс продолжал свой допрос.
К этому времени, Эдуардо почувствовал себя с новым другом свободнее, и, облокотившись на спинку кресла, глотнул из бокала белого прозрачного вина.
– Вероятно, я не зря пропустил свой рейс, предчувствуя эту необычную встречу. Как я уже заметил раньше, в наших фамилиях один и тот же корень. В добавок к тому, что мы так похожи внешне, мы оба художники. Не знаю, как ты, а меня эти факты поразили. В данном случае я должен тебе признаться, что я верю в судьбу. А что скажешь ты, Алекс?
Эдуардо опустошил одним залпом свой бокал и попросил официанта принести еще. Алекс вытащил из портсигара свою любимую гавайскую сигару и закурил, так и не дотронувшись до вина. Медленно затягиваясь и пуская вокруг себя круги белого дыма, он размышлял о наблюдениях Эдуардо, все еще не в силах найти объяснение этим странным совпадениям. Однако он теперь чувствовал какое-то особое притяжение к этому странному человеку, своей точной копии.
Наконец, с удовольствием затянувшись еще раз сигарой, Алекс ответил. – Да, я должен с тобой согласиться, действительно, всё это очень странно. Такое в жизни редко случается. А что, если мы каким-то образом окажемся родственниками? Почему ты думаешь я пригласил тебя на обед? Я также одержим любопытством, как и ты.
Алекс подвинул портсигар к Эдуардо, приглашая его закурить вместе с ним гавайскую сигару. Эдуардо открыл портсигар, но неожиданно передумал и отодвинул его от себя, отрицательно покачав головой.
– Когда-то я тоже много курил, как и ты. Однако, когда я узнал от матери о судьбе своего отца, я бросил курить. – Он вдруг остановился и, подумав, продолжал. – Во всяком случае, я решил бросить эту дурную привычку, отделаться любым путем от этого соблазна. Рекомендую тебе сделать тоже самое.
– Боюсь, что у меня не хватит на это ни сил, ни желания. Я всегда следую советам Оскара Уайльда – чтобы отделаться от соблазна, надо ему поддаться.
Клубы тяжелого дыма от сигары медленно поднимались в воздух над их головами. Эдуардо закашлялся, и Алексу пришлось потушить сигару. На минуту они оба погрузились в свои мысли, пока Алекс снова не заговорил первым.
– Ты знаешь, Эдуардо, мне пришла в голову такая идея – почему бы нам обоим не покопаться в нашем прошлом. Кто знает, может там что-то и найдется, что поможет нам разгадать нашу тайну, найти какие-то точки пересечения, какие-то общие корни. Что ты на это скажешь?
– Что скажу я? По-моему, это совсем неплохая идея. Может быть, ты и прав – может быть, где-то в прошлом наши линии жизни каким-т образом и пересеклись. Хорошо, давай погрузимся в наше далекое прошлое, или прошлое наших родителей. Ты, Алекс, начинай первым.
Эдуардо взволнованно подался вперед, в его пронзительных зеленых глазах светился неподдельный детский интерес.
– Тогда разреши мне начать мой рассказ с истории моих родителей и моего дедушки так, как поведал мне перед смертью мой отец. Может быть, эта история прольет какой-то свет на ту тайну, которая нас так сегодня взволновала. Не знаю, насколько тебе будет интересно выслушать меня, и насколько история моей семьи прозвучит для тебя убедительно…
Алекс на секунду заколебался, стоит ли вводить незнакомца в тайны его семьи. Но откашлявшись, все-таки решил продолжать. К удивлению их обоих, разговор начал приобретать характер разговора по душам.
– Я не знаю, имеет ли история моей семьи какое-то отношение к тебе, но я считаю, что мы должны, по крайней мере, попытаться найти общие точки соприкосновения, если, конечно, они существуют. Наберись терпения, мой друг – моя история охватит два поколения моей семьи. Надеюсь, что тебе не наскучит меня выслушать. Должен сказать, что теперь, оглядываясь назад и вспоминая рассказ отца, я понимаю, насколько разные жизни проживали люди – тогда и теперь.
Только сейчас Алекс отхлебнул из бокала вина, предчувствуя удовольствие от пересказа этой давней истории своему новому другу, история, которую он никогда никому до этого не поведал, даже самому близкому ему человеку – жене. Наконец, он снова вытащил из портсигара душистую сигару, вдохнул несколько раз ее аромат и только тогда, удобно устроившись в кресле, начал свой рассказ
– Послушай, Эдуардо, я подумал, что для того, чтобы быть объективным, я буду рассказывать эту историю от третьего лица. Я начну с того дня, который изменил все наши жизни. И так, это произошло в жаркий день 22 июня, 1941 года, когда солнце уже начало склоняться к закату…
Глава третья
Вспоминая забытое
Начало войны
Близился к концу жаркий день 22 июня, 1941 года. Солнце уже начало склоняться к закату… Марк и Леон пробирались через густые заросли леса, вдоль реки Еменки, которая огибала небольшой провинциальный белорусский город под названием Невель.
Невель был старинным городом, построенным еще при Иване Грозном, возможно, еще до 1580 года. Еврейское население стало оседать в Невеле в середине 17 века. К началу Второй мировой войны оно составляло половину всего населения города. Однако этот исторический город со своими древними монументами, церквами и синагогами, полностью изменился после революции. Единственная оставшаяся после уничтожения церковь Святой Троицы, скромное здание, выходящее фасадом на озеро Невель, превосходило по красоте все достопримечательности города. Река Еменка впадала в озеро, от которого отходили четыре улицы, пересекаясь в центре города, образовывая небольшую площадь, которую после революции назвали именем Карла Маркса. Памятник ему был воздвигнут на площади много лет назад в попытке увековечить его величие. Памятник был огромного размера и казался даже более величественным по сравнению с невысокими зданиями его окружавшими.
Марк и Леон шли вдоль берега реки, опоясывающей город, наблюдая за ее течением, за ее спокойными водами, огибающими прибрежные камни и выступы, и теряясь в глубине живописного озера. Марк, как художник, чувствовал магию этой природы, этой блестящей поверхности медленно текущей реки, играющей красками уходящего дня и наступающих сумерек.
Они остановились у источника напиться из него холодной, родниковой воды, когда вдруг всё вокруг потемнело, открылось черное небо, и пролило на землю стену дождя. Забеспокоилась поверхность воды, и мелкие пузырьки образовались на его гладкой поверхности. Потемнела река, стала течь быстрее и быстрее, будто убегая от надвигающейся беды. И только одинокий старый фонарь оставлял застывшее отражение в ее неспокойных водах.
Марк и Леон, сняв обувь, стали поспешно переходить на другой берег реки в том месте, где она была мельче и впадала в озеро Невель. Над городом стали быстро сгущаться сумерки, будто неудачливый художник замазал серой краской яркий и солнечный летний пейзаж.
– Боюсь, что скоро начнется сильная гроза, – сообщил Леон, как только они перешли на другой берег.
Марк ничего не ответил, продолжая рассеянно следовать за Леоном по направлению к дому, который был уже виден за поворотом реки. Дом будто повис над живописным озером, на самом выступе высокого пригорка, одиноко склоняясь над обрывом. За домом была хорошо видна белая крыша местной синагоги со ступенчатыми резными карнизами. Небольшое еврейское кладбище, окруженное деревянным забором, примыкало к синагоге. Оно было тем местом, куда вечером они убегали детьми, играя в страшные игры.
– Прислушайся, Леон. Я слышу шорохи тишины, и как она обменивается словами с пролетающей бабочкой. Ах, нет, это бабочка пытается шорохом своих крыльев разбудить тишину. Ты что-нибудь слышишь, Леон?
– Всё, что я могу услышать, Марк, это всплески рыбы на дне реки, – весело ответил Леон.
Марк приложил палец к губам, подавая Леону знак не разговаривать, но Леон не обращал на слова брата никакого внимания.
Ветер подхватил первые капли дождя, и сквозь его туманную сетку Леон заметил едва видимый, приближающийся к ним силуэт.
– Я, кажется, вижу приведение – рассмеялся Леон, в то время как сердце его сжалось от нехорошего предчувствия.
Девушка в ярко красном платье бежала им навстречу, размахивая руками. Она что-то громко кричала им на бегу, заглатывая капли уже разразившегося дождя. Наконец, они смогли расслышать ее слова.
– Это война!! Война! – С трудом смогли они разобрать ее слова, охваченные страшным предчувствием катастрофы.
Марк и Леон поспешили навстречу Ребекке, их старшей сестры. Только сейчас при ее приближении увидели они ее лицо, искаженное страхом и болью. Она замедлила бег, и, всё ещё задыхаясь, протянула руки к братьям, будто моля о помощи, и продолжая повторять сквозь слезы те же слова – снова и снова – «война», «война».
– Ребекка, пожалуйста, перестань плакать. Расскажи нам внятно, что произошло, – потребовал Марк, еще не веря ее словам, в то время как Леон успокаивающе гладил ее мокрые, растрепавшиеся на ветру волосы.
Ребекка дрожала, но сделав над собой усилие, рассказала, что произошло в это страшное утро, 22 июня, 1941 года.
– Как только с рассветом вы отправились на озеро, мама и я стали собираться на базар, отец – в синагогу, в дверях появился Игорь – он выглядел так ужасно! “Включите радио, – приказал он, – Молотов только что объявил, что сегодня, ранним утром, без предупреждения, немецкая армия перешла границу и продвигается по нашей территории”. Я ищу вас всё утро. Что же теперь делать?»
Ребекка перестала плакать и вопросительно посмотрела на братьев, ища ответа, а затем продолжала:
– Нам надо поторопиться. Нас ждет отец. Я слышала, что немцы уже недалеко от Витебска и могут быть очень скоро здесь.
* * * * *
– Я не совсем понимаю, Алекс, почему ты рассказываешь мне о Невеле, однако, продолжай…
Эдуардо взглянул на Алекса вопросительно, пытаясь найти объяснение тому, что он сейчас услышал. Алекс подавил в себе чувство разочарования, и, откинувшись на спинку стула, уставился невидимым взглядом куда-то в пустое пространство, перед тем, как снова вернуться к прерванному разговору.
– Как мало мы знаем, Эдуардо, сейчас о войне. Мы проявляем всё меньше и меньше интереса к жизни наших родителей. Но прошлое наше не исчезает – оно возвращается, чтобы преследовать нас, отражаясь на нашем настоящем и нашем будущем. «Завтра» не случится без «вчера». И неважно, как тщательно стараемся мы забыть его, вычеркнуть из нашей памяти, спрятать где-то глубоко на дне души или в старых архивах, он все равно живет в каждой клеточке нашего разума, сердца или души. То, что происходит сегодня в мире уходит корнями в наше прошлое – заключил Алекс свою мысль. Эдуардо согласно кивнул головой.
– Однако, возвращаясь к моему рассказу… Кто мог тогда подумать, что немцы вторгнуться на территорию России? В 1939 году, незадолго до войны, Сталин заключил соглашение с Германией о ненападении. Через восемь дней после его подписания немецкие войска вошли в Польшу и, таким образом, это вторжение послужило началом Второй мировой войны. Гитлер надеялся, что ему удастся быстро завоевать Польшу и к концу зимы 1941 году завершить операцию. Но для России – это стало делом жизни и смерти.
Алекс бросил взгляд на задумчивое лицо Эдуардо, который слушал его рассказ, затаив дыхание.
– Во всяком случае, я расскажу тебе мою историю, а ты попробуй найти те нити, которые могут связать наше прошлое. Да, так на чем же я остановился? – Алекс еще раз внимательно посмотрел на Эдуардо, и затем продолжал. – Когда они вернулись домой, вся семья, включая отца, мать и зятя, уже собрались за кухонным столом…
Глава четвертая
Окончательное решение
Когда они вернулись домой, вся семья, включая отца, мать и зятя, уже собрались за кухонным столом. Кто мог знать, что в это время творилось в их сердцах? Был ли это страх, удивление, ужас? Нет – это было совсем не то – они, скорее всего, были сбиты с толку неожиданным поворотом событий. Слово «война», значение его, поразило их своей жестокостью. Трудно было поверить, что война стала их реальностью, тем, о чем они только читали в книгах или видели в кино, но сейчас…она была совсем близко от них, где-то рядом…
Только немногие горожане предсказывали вторжение этих злых сил. Но кто верил им, когда небо было таким чистым, а солнце таким ярким? Как могли поверить они в тот факт, что в один прекрасный день их мирная жизнь придет к концу, что немцы где-то совсем рядом, что приближаются они к их родному городу. Неожиданно светлые краски дня стали черными, тьма поглотила свет, известное сегодня стало тайной завтрашнего дня. Их собственная жизнь теряла смысл. Что ждет их впереди? А как же их мечты о лучшей жизни, о любви, о будущем? Было ли у них теперь будущее? За какую-то минуту все эти мысли пронеслись у них в голове. Настало время пробудиться от сладкого сна. В одно мгновение их собственная судьба переплелась с судьбой всей страны, и они должны были мужественно встретить ее. Ничто больше не имело значения, только одна мысль беспокоила их, лежала на душе тяжелым камнем – как победить врага, как сохранить жизни своих родных и своих любимых. Как жить дальше? Какое решение примет каждый из них?
Отец их, раввин в местной синагоге, считался одним из самых уважаемых и мудрейших людей в городе. Он сидел во главе стола. В комнате было темно; за окном бушевала гроза, сотрясая вековые деревья, дождь бил по крышам домов. Единственная свеча едва мерцала столе, отбрасывая на скатерть и на хмурые лица сидящих причудливые блики. Марк заметил новые глубокие складки у губ отца, когда тот начал говорить, произнося каждое слово четко и с достоинством, стараясь не выдавать свой страх за завтрашний день его семьи, его жены, детей.
– Дети мои, нам предстоят тяжелые дни. Нашу страну ожидает большое горе. Немецкая армия пересекла границу и атаковала нашу родину – фашисты уже приближаются к Витебску. Как печально и ужасно слышать об этом. Мое сердце подсказывает мне, что все мы в большой опасности. Я думаю, что в такое страшное для нас время мы должны сплотиться, быть вместе, уйти из города до того как немцы приблизятся к Невелю. Однако я думаю, что хотя Игорь и будет в безопасности, но и он должен уйти с нами.
Он тяжело облокотился на стол, будто желая лучше разглядеть своего зятя, русского мужа Ребекки, ожидая его ответа. Он с детства был частью их семьи, с тех пор как его родители были расстреляны большевиками. Игорь неожиданно вскипел, услышав слова своего тестя, которого любил, как родного отца, и носил в сердце своем благодарность и ему, и его семье, и Ребекке, которую любил всем своим исстрадавшимся сердцем.
– На самом деле, я думаю, что всем нам нечего бояться. Я даже в этом уверен… Я думал об этом… в какой-то степени… многие захотят присоединиться к немецкой армии – нашим освободителям от советской власти, от большевистского режима. Почему вы думаете, что они будут уничтожать еврейское население? Чепуха! Достаточно сказать, что Германия дала нам Гёте, Гайдна, Ницше, Вагнера…, – перечислял Игорь, запинаясь и спотыкаясь на каждом слове. – Я остаюсь, и Ребекка должна остаться со мной. Я здесь, с ней, для того, чтобы ее защитить. Я ведь старше ее на десять лет. Вы просто струсили и потому убегаете. Я верю в благородство немецкого народа и его армии, и что немецкие солдаты – наши освободители. Доверьтесь мне…
Он еще не закончил своего последнего предложения, когда разъяренный Марк, глубоко оскорбленный в душе, парировал ему. – Довериться тебе? Ты, должно быть, шутишь, или живешь в каком-то другом мире? Какую лапшу ты пытаешься навесить нам на уши? Какая дурацкая идея! Что ты стараешься нам навязать – присоединиться к фашистам, уйти с ними? Ты думаешь, что мы не понимаем, что ты пережил, что сделали большевики с твоими родителями? И, тем не менее, я не советую тебе предавать свою страну в самый тяжелый для нее момент. И я этого не сделаю! Я не брошу страну в такое время, не предам ее, я присоединюсь к Красной армии! Что скажешь ты, Леон? – обратился он к брату.
– Ты знаешь, Марк, куда ты, туда и я, брат, – голос Леона дрожал от волнения.
Он взглянул на мать. Она сидела не шевелясь, сложив руки на коленях, думая о том, как похожи ее близнецы, и всё же, какие они оба разные. В свои шестьдесят лет она всё еще выглядела молодой и красивой, даже моложе своего мужа, который был на десять лет ее младше. Печальным взглядом обвела она комнату, пока глаза ее не остановились на картинах, развешанных по стенам дома и даже кухни. Марка акварели были выполнены в драматических тонах и выражали его чувства, в которых была тревога и беспокойство. У него был редкий дар проникать кистью в тайны природы, изображать ее меняющиеся краски, как и настроения юноши. Работы Леона были более абстрактны. Это был коллаж диких красок и невосполненного воображения. Какие они всё-таки разные, – размышляла мать, – Марк – сильный характером, но в тоже время он сентиментален, Леон, наоборот, – у него слабый характер, он уступчив и не упрям, как Марк, но умеет всегда настоять на своем. И оба они – так эмоциональны и чувствительны к людям, к чужому горю.
Она так гордилась ими, их талантом, умением увидеть то, что не замечают другие и передать эти чувства в своих картинах, выразить в красках. Зачем, почему война? Теперь будут разрушены все их мечты. Марк изучал медицину в Ленинграде и брал курсы рисования, в то время как Леон мечтал стать архитектором. Неожиданно взволнованный голос Ребекки прервал ее мысли.
– Пожалуйста, только не ссорьтесь. Для этого у нас нет времени. Сейчас самое время разделить с вами наши с Игорем новости – Игорь и я… у нас будет ребенок. Я знаю, что не удивлю вас, конечно же, вы уже всё заметили. Как видите, в таком положении я сейчас не могу уйти.
Возможно, что в другой день эти слова звучали бы как удар грома, но сейчас… Глухая тишина воцарилась в доме, все молчали, пока, наконец, первым не заговорил отец.
– Мои поздравления, дети! Какие прекрасные новости! Mazel Tov. Он повернулся к жене, ища ее поддержки, а затем продолжал. – Но, почему же вы не сказали нам об этом раньше? Вы думаете, что мы слепые? – Он улыбнулся и хитро подмигнул жене.
Смущенная, Ребекка не знала, что сказать. Это была Игоря идея скрыть от родителей ее беременность.
– Ты знаешь, доченька, – продолжал отец, глядя Ребекке в глаза, полные слез, – я всегда противился вашему браку потому, что вы росли вместе…почти …как брат и сестра, но ты уже взрослая и твоя судьба в твоих собственных руках. Как ты решишь, так и будет. Но выслушай меня, твоего отца, прожившего уже долгую жизнь – уезжай из Невеля для спасения своего собственного ребенка. Даже, если ты жена русского, ты всё равно остаешься еврейкой. Не уехать, остаться здесь для тебя – опасно, Ребекка. Подумайте об этом с Игорем. Я хочу, чтобы мой внук или внучка были в безопасности. Что же касается вас, мои мальчики, сердце мое разрывается от боли, зная, что вы уйдете воевать, но я вас не останавливаю, я понимаю вашу боль, ваши чувства.
Он смахнул с лица набежавшие слезы и погладил по привычке бороду – признак его особого волнения.
– Вы приняли правильное решение. Я понимаю ваше желание защитить нашу страну и нашу собственное достоинство. Как жаль, что здоровье мое не дает мне возможности уйти с вами, дети.
Поддавшись нахлынувшему чувству, Ребекка поднялась со своего места и метнулась к отцу. Обхватив его за шею руками, она положила голову ему на плечо, как она делала в детстве, когда ей очень хотелось плакать.
– Отец, дорогой, я думаю, что для вас с мамой будет очень рискованно отправляться одним в далекое путешествие, Бог знает куда… И, тем не менее, я считаю, что вам надо взять всё необходимое и немедленно покинуть город, уйти от этих фашистов как можно дальше. Пожалуйста, послушайте теперь вы меня и сделайте так, как я вам сказала. Я умоляю вас, потому что я вас очень люблю. Обещаю, мы будем ждать вашего возвращения, когда закончится эта проклятая война. Вы должны меня понять – мы не можем с Игорем уйти, мне будет трудно передвигаться. Я только буду для вас для всех обузой. Я доверюсь Богу – моя судьба будет в его руках. – Она говорила с такой уверенностью, что всем ничего не оставалось делать, как согласиться с ее убеждениями
На плите закипал чайник, а ветер еще долго стучал нетерпеливо в окно, а они сидели за столом, не замечая ничего вокруг, обсуждая последующие планы. Наконец, было решено, что родители – Лиза и Самуил – должны будут добраться до Калинина, там взять пароход и по Волге доехать до Уфы, столицы Башкирии, где жили их дальние родственники. Возможно, что там они будут в безопасности. Они надеялись, что немецкая армия не продвинется вглубь страны. После долгих споров, убеждений, слез, последний план был утвержден всеми единогласно.
* * * * *
Слухи о надвигающемся бедствии быстро распространились в округе. Город охватила паника. Только за один день Невель нельзя было узнать – погасли уличные фонари, и густой серый туман окутал город. Главная улица города и центральная площадь, обычно многолюдные, теперь опустели. Страх расставания, последних прощаний, слезы женщин и их бледные, изможденные от бессонных ночей лица, стали неожиданны той реальностью, в которой оказались жители этого небольшого мирного городка. Все ждали дальнейших новостей. Но звуки этого вальса, доносившегося из репродуктора, звучали как прощальный гимн их прошлому, будущему и их загубленной молодости. В этот душный летний день соединились сердца жителей Невеля в одно большое сердце города, полное горя и тревоги за завтрашний день.
На следующее утро многие жители города пришли за советом к раввину обсудить, что же делать дальше. Многие из них уезжать из города не хотели – они, как и Игорь, верили в благородство немецкой нации, не в состоянии понять весь ужас надвигающейся катастрофы
К вечеру они снова собрались на кухне в доме раввина, раздумывая над его советами, обсуждая последние новости. Они уже знали, про Витебск и Полоцк, и что немцы уже были недалеко от Невеля. Нет, это невозможно, такого не могло быть, – думали жители города. Ведь только вчера они верили, что немцы не посмеют вторгнуться за границы России. Как трудно было представить, что их уютные жилища, эти садики, окруженные цветами, завтра исчезнут с лица земли, вместе с их родными, близкими, любимыми, с их трудными, но счастливыми буднями. Разгоряченные, они спорили до глубокой ночи – женщины плакали, думая о своих сыновьях, мужьях – мужчины были погружены в свои мысли о предстоящей войне с врагами.
О, всесильный Господи, не дай свершиться этому горю, защити нас, помоги спасти родину от врага! Как Ты мог допустить, чтобы это случилось? Как Ты мог? – Связанные общим горем, они задавали эти вопросы своему раввину, но даже он, мудрейший человек города, не мог ответить на их вопросы. Неопределенность, тревога за завтрашний день, неверие в ближайшую Божью милость – всё это открыло им глаза на реальность – их жизнь зависела от них самих, от тех решений, которые они готовы были принять.
Ночные тени постепенно обволакивали картины, мебель, белые стены дома, одиноко стоявшего над обрывом реки, впадающей в живописное озеро. Последние обрывки грозовых раскатов, будто далекие взрывы, были слышны где-то вдалеке, за лесом. Быстрее, чем они ожидали, подходил тот день, когда им надо было расставаться с любимыми…
* * * * *
В последнюю ночь перед разлукой с родными Марк видел сон – расстилающееся перед его глазами огромное белое поле, покрытое снегом. Он стоял на краю этого слепящего белого пространства. Всё вокруг него было белым – земля, небо, луна, звезды, едва откидывавшие чуть мигающий белый свет. Он был ослеплен этой чистой, окружающей его белизной, этим прозрачным воздухом, этим великолепием раннего декабрьского утра – холодного, почти нереального, и до боли прекрасного. Он мог почти дотронуться рукой до этого воздуха, почувствовать его холодное тело, как тяжело давит оно на него, одиноко стоявшего на краю этого открытого пространства, где только его тень бросала темное отражение на снежную поверхность нереального мира.
Неожиданно, далеко за горизонтом, он увидел неясный мерцающий свет и затем… едва очерченные силуэты… будто плывущие навстречу ему из глубины ушедшего ночного мрака. На какое-то время он даже физически ощутил их присутствие, но потом понял, что это только тени – тени давно ушедших с этой земли. И в этот самый миг, он почувствовал, что здесь, в этом мире нет различия между живыми и мертвыми. Земля начала уходить из-под его ног, и он почувствовал, как парит над этой белой равниной, двигается навстречу этим темным силуэтам – руки протянуты к ним, как если бы он хотел дотронуться до них, ощутить их присутствие. Только вдруг среди них он заметил свой собственный призрак. Однако поднялся сильный ветер, потемнело, почернело небо, белое равнина, луна, звезды, и исчезли где-то за горизонтом странные неясные силуэты. Их тайный дух исчез навсегда где-то в глубине вселенной.
Этот сон был как эпизод из черно-белого, не озвученного фильма. Медленно таяло это видение в его сознании, пока Марк не открыл глаза. Он был разбужен едва слышными шорохами ночи. Комната была еще погружена в темноту, но едва осязаемое присутствие чего-то странного, едва ощутимого, неземного, чувство страха смерти, было в воздухе, беспокоило его. Марк приподнялся с подушки, зачарованный странным светом, исходящим издалека и бросающим светлые блики на ковер возле кровати. Он подошел к окну. Одинокая, яркая звезда светила высоко в небе, из неведомого, другого мира – его божественная путеводная звезда, которая всегда будет освещать его путь, следить за ним из своего загадочного мира, указывать правильную дорогу к той судьбе, которая ждала его в скором будущем.
Продолжение в следующем выпуске
_______________________
Авторский перевод с английского.
Об Авторе: Елена Дубровина
Елена Дубровина — поэт, прозаик, эссеист, переводчик, литературовед. Родилась в Ленинграде. Уехала из России в конце семидесятых годов. Живет в пригороде Филадельфии, США. Является автором ряда книг поэзии и прозы на русском и английском языках, включая сборник статей «Силуэты» Составитель и переводчик антологии «Russian Poetry in Exile. 1917-1975. A Bilingual Anthology», а также составитель, автор вступительной статьи, комментариев и расширенного именного указателя к трехтомнику собрания сочинений Юрия Мандельштама («Юрий Мандельштам. Статьи и сочинения в 3-х томах». М: Изд-во ЮРАЙТ, 2018). В том же издательстве в 2020 г. вышла книга «Литература русской диаспоры. Пособие для ВУЗов». Ее стихи, проза и литературные эссе печатаются в различных русскоязычных и англоязычных периодических изданиях таких, как «Новый Журнал», «Грани», «Вопросы литературы», «Крещатик», «Гостиная», «Этажи». “World Audience,” “The Write Room,” “Black Fox Literary Journal,”, “Ginosco Literary Journal” и т.д. В течение десяти лет была в редакционной коллегии альманаха «Встречи». Является главным редактором американских журналов «Поэзия: Russian Poetry Past and Present» и «Зарубежная Россия: Russia Abroad Past and Present». Вела раздел «Культурно-историческая археология» в приложении к «Новому Журналу». Входит в редколлегию «Нового Журнала» и в редакцию журнала «Гостиная». В 2013 году Всемирным Союзом Писателей ей была присуждена национальная литературная премия им. В. Шекспира за высокое мастерство переводов. В 2017 году – диплом финалиста Германского Международного литературного конкурса за лучшую книгу года «Черная луна. Рассказы». Заведует отделом «Литературный архив» журнала «Гостиная».