RSS RSS

Людмила ШАРГА. Летний дневник

Возвращение из детства

 

Когда именно появилась на склонах камышовая “рощица”, сказать не могу.
Столько лет и зим хожу мимо, и почти не обращаю внимания, что там, по обе стороны тропинки, ведущей к морю, настолько всё привычно.
Заросли акации, шелковицы, софоры.
Небольшую полянку отвоевал чертополох, и как раз сейчас полянка цветёт нежно и волнующе, и на душе от этого цветения то лилово, то сиренево.

Пройдёт совсем немного времени, сиреневое и лиловое поблёкнет, спрячется в серебристое и улетит.
Чуть ниже какой-то кустарник, и там –  в гуще –  подросший сорочий выводок учится летать. Крик и писк стоит на всю округу.
И вдруг камыш. Очерет. Высокий, густой, говорящий с ветром и облаками о чём-то родном, с детства знакомом, и птица в зарослях не то кричит, не то трещит, не то поёт.
Минут пять стою, не шелохнувшись, и вот она –  очеретянка, камышовка, серенькая с пёстрой спинкой, на воробья похожа. Её так и называют иногда: камышовый воробей.
Всё правильно. Раз очерет, он же камыш, значит и птица в нём водится камышовка.
Только откуда бы взяться камышовой рощице на морском побережье?
Или стою я сейчас не на морском берегу, а на пологом берегу солнечной речки Вельи из детства.
За речкой   молодой сосновый бор.
За моей спиной – яр, охристый песчаный,  весь испещрённый чёрными точками.

Если подойти ближе, можно разглядеть снующих над водой ласточек-береговушек. Чёрные точки на песчаном яру –  их гнёзда.
Подняться бы на самый верх, выйти на дорогу, ведущую к  дому.
Калитка закрыта, но я знаю: надо просунуть руку между второй и третьей штакетинами, откинуть тугой крючок и, не торопясь, пройти через сад, где цветут две огромные липы, тигровые лилии и мальвы.
Обхожу камышовую рощицу с другой стороны и вижу их, мальвы и лилии.
Только цветущих лип недостаёт.
Уже в переулке останавливаюсь перевести дух, поднимаю голову, и волос моих нежно касается огромная ветка цветущей липы.
Возвращаюсь с моря.
Или из детства?

Людмила ШАРГА. Летний дневник. Коллаж

 

 

                                                         Так бывает…

 

Лелеешь с вечера “планов громадьё”, с утра начинаешь воплощать их в жизнь и воплощаешь какую-то часть, и вдруг понимаешь, что ничего из задуманного и спланированного с вечера, не хочется.
Такая тоска одолевает, спасу нет.

Вместо того, чтобы идти прямо, сворачиваешь в тихий переулок и, словно оказавшись в незнакомом городе, спрашиваешь у первого встречного: как пройти на Преображенскую.

И роза, роскошная, пунцовая, на длинном шипастом стебле, с глянцевыми плотными листьями, купленная в цветочной галерее у дома Папудова на Преображенской, тяготит и лишь усиливает тоску.
Уходишь, чтобы поскорее остаться одной и пройти через Пале-Рояль,  у здания, где был когда-то ЗАГС Жовтневого района, чуть замедлить шаг, памятуя о далёком мартовском дне, сень которого ещё хранит нас от пекельного всеядного пламени быта.
Тени тридцатилетней давности, смешные, влюблённые, прекрасные наши тени, оставшиеся здесь, так же молоды и бездумны, как и тридцать лет тому назад.

Нас, сегодняшних, они узнают не сразу, а узнав, возмущённо спросят: что вы сделали с собой? Где смех, улыбки, блеск в глазах? Где лёгкость и беспечность?
Я не знаю, что им ответить, потому ускоряю шаг, из последних сил стараясь не обернуться. На дорожках
Palais Royal  теперь летняя площадка ресторана «Сальери», и чтобы приблизиться к смуглой деве с чашей, наполненной прохладной влагой и коснуться холодного камня и отпустить тоску вслед за бегущей водой, нужно пройти между столиками.

Теперь – к  Амуру и Психее – они здесь же, под  цветущей липой, но прежде загадать желание и найти десять спелых ягод на молоденькой шелковице у фонтана.

Выйти на Екатерининскую через арочный проход в молодое одесское лето: в городе цветут катальпы, и  утончённые “пальчики” их и есть настоящая поэзия, как и сам город,  улыбающийся, солнечный, живой.

Тоски как не бывало.  Иду налегке.
Роза осталась там, где ей и полагается быть сегодня: в одной из фонтанных чаш с водой, у памятника Поэту на Приморском бульваре.

 

 

                                                Не так далеко

 

Стихи возвращаются.

За семью печатями суеты не так-то просто их почувствовать. Изменяются звуки, исчезают людские голоса, сгущаются краски, умирают телефонные звонки.
Глубоко –  внутри –  заноза-песенка из фильма, который не смотрела и вряд ли буду.
Не зная слов, но хорошо зная сюжет, повторяю: …моя дорогая, я не так далеко…, и чувствую себя иглой, увязшей в бороздке старой патефонной пластинки, и чертыхаюсь: вот наваждение, и повторяю снова и снова.

Стихи возвращаются. Сочатся из саднящей ранки: поранилась о печальный новостной сюжет, проступают морщинкой в уголке губ, пульсируют в виске, горчат от неосторожно брошенного слова, взгляда, крика.

Разочарование так же привычно, предсказуемо и ожидаемо, как и всегда.

Не очаровывайся. Не открывайся.

Не сотвори себе, и никому не сотвори…

Поляна с цветущим чертополохом вырывает меня из немотного небытия, в котором ещё различимее, ещё ближе  треск старой пластинки, прерываемый дуновением тёплого солёного ветра.

Небо раскачивает меня на огромных качелях.

Во мне всё обрывается. Всё обрывается и снаружи.

Качели летят к земле. К воде. К морю. Ещё немного и его дыхание растворится в гуле человеческих голосов, криков, детского смеха, звенящих ударов мяча.

Стихи возвращаются.

Горячим июньским утром, фразой, оброненной кем-то, идущим по кромке прибоя:
Моя дорогая, я не так далеко… Игла вырывается из плена заезженной звуковой бороздки и скользит дальше, дальше, дальше.

По кругу.

С крылом на спине.

 

 

                                              Исцелися сам

 

 

В дождь море теплеет. В такой, как сегодня, особенно.
Ленивый летний, говорящий с теми, кто не утратил способность слышать.
Лежу на воде. Штрих. Точка. Плошка, склеенная из осколков. Речь не о переломах.
Перелом в моей жизни был, и его я перенесла куда легче.

Пятнадцать лет тому назад диагноз почти не оставил шансов. Почти.
Это “почти” нужно было использовать. Я была непослушной пациенткой.
Курила. Ходила к морю. Насколько могла ходить. Плавала, если это барахтанье можно назвать плаваньем. Не пряталась от солнца. Пила белое сухое, а нужно было  пить сухое красное. И вообще вела себя отвратительно. Будто ничего особенного не случилось.

Подумаешь, диагноз.В Японии разбитую посуду склеивают специальным лаком, смешанным с золотом, платиной, серебром.

Кинцуги (яп. 金継ぎ — золотая заплатка)  японское искусство реставрации керамических изделий с помощью лака, полученного из сока лакового дерева (уруси), смешанного с золотым, серебряным или платиновым порошком. Философская основа искусства кинцуги заключается прежде всего в том, что поломки и трещины неотъемлемы от истории объекта, и поэтому не заслуживают забвения и маскировки, они учат правильно воспринимать неудачи и ценить красоту изъянов. Найти ресурс, красоту и преимущества в поломанном и разрушенном.

Мои черепушки, клочки, объект,    то, чем я была  – склеивали любовь, вера и свет.
И врачебный профессионализм.

Медицину принято ругать, как принято ругать коммунальные службы и правительство. Может, мне повезло, и я попала к настоящим целителям  – знатокам своего дела? Не по знакомству, не “с заднего крыльца”, не по звонку.
Не в ипостаси чьей-то протеже.

Шла по наитию. Пятнадцать лет назад пришла за помощью. И получила целую жизнь, потому что хотела жить. Очень хотела жить. Склеивать или выбрасывать дорогие сердцу черепки и осколки, решать нам. И нам же решать, чем заполнять свои трещинки, выбоинки и щербинки. Светом и любовью, чем-то иным? Живыми людьми?
Их чувствами, эмоциями, их жизнями?

Сказано: врачу – исцелися сам. Medice, cura te ipsum!

И не врачу – тоже.

Любое исцеление и изменение начинается с нас самих.

Начни с себя.

                                        

                                                Деться некуда

 

К котейкам, обитающих на склонах,  прибился новенький, серый,  на высоких лапах, диковатый и не очень-то дружелюбный. Встретились на узкой тропинке. Пройти дал, но посмотрел так, что взгляд опустила – не выдержала. И не улестить его, не прикормить.
Остаётся ждать, пока сменит гнев на милость, поверит. Не может не сменить. Потому что “…свет велик, а деться некуда!” Бросилась в глаза надпись на асфальте. Надпись-крик.
“Наташа!!! Свет велик, а деться некуда!” Если встречаю такие надписи, всегда отношу их и к себе.  И эта незнакомая мне, бессердечная Наташа, надеюсь, когда-нибудь сменит гнев на милость. Прочтёт надпись, услышит крик и простит.

 

                         Людмила ШАРГА. Летний дневник. Коллаж

         

 Холоймес, халамидник, хименекуры

 

У трамвайной остановки две стопки патефонных пластинок – вперемешку со всякой всячиной, на асфальте.

 Интересует? Я уступлю…
   Спасибо, я просто смотрю. Разрешите сделать пару снимков?
 – Берите, сейчас это всё возвращается…
 – Что возвращается?
 – Мода на пластинки. Никто уже не хочет эти…диски слушать.
 – Никто не хочет,    улыбаюсь,   с патефонами только проблема. И с иголочками. Хорошего Вам дня.
  И Вам.

Барахолка, блошиный рынок, развал…

Как только не называют такие стихийные базарчики, торговцем которых может стать каждый. Стели газету или клеёнку на асфальт, выноси из дому всё, что есть, и торгуй.

В Одессе это – Староконный.

Сам рынок остался далеко внизу, а торговые ряды со всяко-разной всячиной заполонили все улицы, вытекающие из него.

Косвенная, Колонтаевская, Раскидайловская, Разумовская, Мастерская, Южная, Садиковская…

А теперь ещё и добрый кусок Старопортофранковской.

День складывается хорошо. От доброго пожелания. От ощущения огромного родного города-дома, на краю которого плещется море, где между Ланжероном и Отрадой, безымянная, но очень знакомая бабушка мажется грязью с Куяльника и по-свойски предлагает:
 От суставов и всяких солей… Знаете, какая это гразь? Чистая и натуральная, не какой-нибудь там холомис.

Холоймес, халамидник, хименекуры. Будто во дворе – на Косвенной стою и свою  бабушку слушаю, настолько знакомое словечко.
 – Спасибо, спешу. В другой раз.
 Ну, Вы знаете, где меня найти.

  Конечно. Там же, где меня.
 – Мы друг друга поняли. И семь минут –  не больше.
 – Что?
 – Держать гразь семь минут –  и смывать.

И всё складывается хорошо. От косматого солнца над морем, над яхтой под синим парусом, надо всем этим миром, который и правда –  велик, но так тесен, что некуда деться.

 

Людмила ШАРГА. Летний дневник. Коллаж

 

 

                                                  И тогда всё будет

 

Отправиться к морю ещё затемно.

Рассвет встретить в дороге. Увидеть, как гаснут фонари. Как поджарые утренние коты, пошатываясь, возвращаются с ночной охоты. Встретить людей, которые ещё не спят: они мало чем отличаются от котов. Они пошатываются, они поджары и они возвращаются с ночной охоты.

Встретить  и тех, которые уже не спят. Для них охота только начинается.
В такое утро просто необходимо взять с собой чай на травах. Чтобы чуть горчил и прогонял остатки сна. Не забыть желание. Одно. Заветное. Самое сокровенное – мечту.
Прийти на берег моря, раскрыть ладони навстречу восходящему молодому солнцу.
Найти боглаз, посмотреть на восходящее солнце через глазок в камне. Попросить, чтобы мечта исполнилась. Сплавать по солнечной дорожке. Навестить старые камни, заглянуть  в их сны. Открыть дверь в Дом Солнца друзьям. Много нужно успеть. Но, пожалуй, самое главное этим утром: взять с собой то, во что веришь. И тогда всё будет, как и быть должно.

Будет по вере.

                                             Под горочку

 

Порадовал нежаркий день: ласковое море, летучие облака, ветер.
Привычное пространство преобразили песчаные скульптуры.
Львы и львята, кошки и осьминожки, козаки, чьи-то огромные хвосты и плавники на песке. Куда-то подевалось умение и желание строить песчаные замки, пляжные развлечения нынче другие, покупные и пластиково-надувные большей частью.
А здесь, на берегу, всё под руками – всё твоё, бери и созидай: море, песок, солнце, ракушки, камешки и вдохновение.

И кажется, что лето, как и этот летний день, никогда не закончится.

И только на пути домой цветущая софора, которой на склонах видимо-невидимо, и золотая малютка-алыча напомнят: лето покатилось под горочку. Впереди август, за ним – осень.      

     

Людмила ШАРГА. Летний дневник. Коллаж

 

                                        О нерастворимом кофе


На углу, у Староконного, в бакалее, продавался кофе в зёрнах, обжаренный и сырой. Чаще всего покупали уже обжаренный и мололи дома на старой ручной мельничке. Потом на новой – электрической кофемолке. Но если никакой спешки с утра не было, доставали старую, ручную Кофе она молола медленно, нехотя, но это был самый ароматный кофе в моей жизни. Турка наша –  родом из той же страны, стеночки её хранят тот аромат и отдают потихоньку, насыщая кофе нынешний.

Варить кофе меня научила соседка, носительница невероятного имени: Этель.

Вторая Этель в моей жизни. Первой была, конечно же, Этель Лилиан Войнич.
Впрочем, для всего двора она была просто тётя Этля.

Она же строго-настрого наказала не чистить турочку внутри, а только ополаскивать, и обзавестись нормальной, красномедной, или, хотя бы,  керамической.

У нас тогда была обычная, алюминевая.

Красномедная появилась, когда тёти Этли уже не было в живых.
Она и её муж, дядя Яша, уехали к детям в Канаду уже в достаточно немолодом возрасте.
 

– Едем умирать,   говорила она, и светлое серебристое облако волос её вздрагивало.

И я вздрагивала и, пытаясь соблюсти правила приличия, фальшивила:

 – Что Вы…зачем думать о смерти, рано ещё.
 – Нет, дорогая моя, не рано. Самое время. Едем умирать, я это точно знаю. Как и то, что мы больше не увидимся. Поэтому, очень прошу и даже настаиваю: будь собой и держи равновесие, что бы ни случилось. И непременно будь счастлива.
Они, пережившие гетто, выжившие в оккупационном аду, были на волосок от смерти и потому не боялись её и любили жизнь.
Впрочем, нынче некоторые говорят, что при румынах жилось хорошо.
Шрамы на голове дяди Якова и несгибающаяся после перелома румынским штыком рука,  кричали об этом “хорошо” лучше всяких слов. Ему было десять лет, когда пришли румыны. Семью расстреляли, а он выжил. Под трупами. Потом его прятали бывшие соседи. Потом Одессу освободили. 

 – Нет, не все соседи сволочи..”, –  повторял он, когда в нашем маленьком дворе скандалили соседки, а я замирала над старинными тяжёлыми альбомами и не могла отличить маму тёти Этли от её бабушки и от неё же самой – так они были похожи на фотографиях: красивые, с взглядами такими, каких сегодня не встретишь. Что в них: достоинство, ум, красота и чистота какая-то, особенная, духовная.

Тётя Этель иногда рассказывала, что выпало на их долю.

Я плакала. Я  не понимала, как она смогла выжить и остаться такой гордой, такой красивой.

Мама моя  маленькой девочкой пережила голод, войну и лагерь смерти.

И у неё    та же любовь и жажда жизни. То же достоинство. Тот же свет.
При воспоминании, выпрямляю спину и расправляю плечи.

Выполняю обещание, данное когда-то.

И что бы ни случилось – стараюсь держать равновесие.

 

p.s.

А ещё в наш двор приносили СВ – свежеворованный –  растворимый, лёгкий, как пыль, порошок. Его растирали с сахаром и только потом заливали кипятком. Иначе он собирался в комочки и плавал на поверхности кисловатой светло-корчиневой бурды. Насыпали эту “пыль” в жестяночки из-под индийского растворимого, либо в стекляшки из-под Cacique и Pele и хранили, гордо выставляя на стол, когда  приходили гости…и было всем счастье. Моё же счастье заключалось исключительно в кофейных зёрнах, никакого другого счастья я не признавала, да и теперь не признаю, хотя иногда покупаю уже молотый кофе. Читаю рассуждения о пользе и вреде его, исключительно с утра, под чашечку горячего крепкого, божественного напитка, и улыбаюсь.

Не рассуждениям, нет.

Утреннему кофейному настроению.
И гадаю на кофейном вдохе.

Людмила ШАРГА. Летний дневник. Коллаж

 

                                О лунных энергиях, пространствах и жёлтых листьях…

 

Утреннее море переполнено лунным светом. Потому роднее именно оно –  утреннее море. Море вечернее  – вобравшее в себя свет и ярую силу Солнца, тяжёлое.

Не чужое, но и не моё.

Рождённая под солнечным знаком, в стихии Огня, хорошо знаю, чем может обернуться переизбыток тяжести и ярой силы.
И не только для меня.

Но я о море, вобравшем в себя силу Луны.

Скажу: Инь. Женскую силу, которую считают тёмной в противовес силе светлой, солнечной, мужской. Скажу: Ян.

И ошибаются.
В стремлении поделить мир на свет и тьму, человек зашёл далеко, а надо бы – глубоко.

Не в даль, а в глубь.

Умники умничают, киношники саги снимают, писатели   пишут.
Все и всё вокруг пронизаны этими силами, равновесие  стало редкостью и о нём просто забыли. Забыли, как это: быть в равновесии с силами Луны и Солнца, с тёмным и светлым. С самим собой.

Не в равнодушии пребывать – в равновесии.

В гармонии, если угодно.
Утреннее умиротворение от моря, от тихой воды, от ленной волны, пожалуй, ближе всего к равновесию.

 

                                                 

                            Собирая жёлтые листья

 

После вчерашнего лунного затмения, которое так хотелось увидеть вживую, несмотря на запрет строгих астрологов, после ночной прогулки по шумному, залитому яркими огнями, городу, заполненному беспечными красивыми людьми, музыкой, запахами пиццы, шоколада, табачного дыма и тяжёлыми приторными духами, перемешанными с медовой ноткой отцветающей софоры; после того, как жемчуг мой обрёл первородную лёгкость и мерцание   его непременно надо выгуливать под Луной, жемчуг одно из самых лунных творений; после всего этого было ещё теплое молоко с лавандой и  немного молчания вдвоём,  замечательного уютного молчания, когда двое молчат об одном и том же не от недостатка слов. Оттого что их – слов –  не нужно.
Молоко – субстанция лунная, и после него снятся добрые сны. Благодаря Луне, добрым снам, ночному молчанию и утреннему морю, я спокойно переношу  “бумс-бумс”, доносящийся от соседей.

Слышу, но не отзываюсь, ни внешне – ни внутренне.

Варю кофе, режу сыр.

 Артур уходит на службу. Если бы он оставался дома, пришлось бы идти на “бумс”, стучать в хорошо знакомую дверь, просить. Мне бы, конечно, открыли и просьбу мою выполнили бы, звук приглушили: “…вы же понимаете, у мужа выходной, он ещё спит, он так тяжело работает, пожалуйста…” Они понимают. Они – супружеская чета среднего возраста. Они понимают, но часто просто забывают, что вокруг них живут люди.
 – Когда-нибудь они меня пошлют,   смеюсь, отпивая глоток кофе.
 – Пусть попробуют.
Муж категоричен и грозен в форме.
   Хорошие ребята, бездумные только. Поверхностные. Хотя, может это  нам кажется. Мы же их не знаем совсем. Это одно из их лиц.
 – На самом деле они с крыльями и нимбами и тени не отбрасывают. А Сердючка, это так, для антуража.
 – Только позавчера я вспоминала о лицах. Сколько их у нас, и какие они разные. А поняли меня немногие. Подумали, что я о фотографиях. А я о лицах…В этот момент вместо “бумса” со двора раздаются негромкие прозрачные звуки.

Мы умолкаем, смотрим в изменившееся заоконное пространство и одновременно выдыхаем: “Не может быть…”.

Может. Ещё как может быть. Пространство отвечает на мои рассуждения о многоликости.  А я…Я отвечаю ему: собираю жёлтые листья с виноградной лозы.

p.s. «Собирая жёлтые листья»  – инструментальная пьеса Андрея Данилко.

 

                                                Трудно быть

 

Кошачий завтрак на склонах начинается неизменно –  по расписанию.
Ещё цветёт лаванда. И мята. Уже темнеет виноград.  И море волнуется не только на раз-два-три. И камень, что прошлым летом был самым обычным, стал боглазом.
 – Трудно быть богом, камень? Труднее, чем просто быть?

Молчит.

Он занят.

Теперь сквозь него бежит вода. И время.

 

                                          Собираюсь жить

 

  Слышь, где здесь улица Неженская?

Хамовитого вида дама “подшофе” обращается ко мне, безуспешно чиркая спичкой о стёртый коробок.
 – Для Вас, мадам, везде,   опережает меня с ответом, невесть откуда взявшийся, давний знакомый.
Дама удивлённо оглядывается:
   Шо и вот это вот оно?
   И вот это вот –  тоже.
От знакомого не так-то просто уйти. Любимое его слово: зачем.

– Зачем ты разбрасываешься текстами в ФБ? Из них вышли бы вполне приличные рассказы. Там выдумала, там додумала.
 – Жизнь –  кинематограф. В ней сплошь и рядом сюжеты для приличных рассказов. И для неприличных    тоже.
 – Видел тебя в воскресенье на Староконке. Ты примеряла шляпку. В конце июля. Соломенную летнюю шляпку. Зачем?
 – Думаю, что за июлем будет август. Будет ещё одно лето. Собираюсь жить.
 – Зачем…
 – Хороший вопрос, Саша. Извини, спешу, –  обрываю знакомого.  – Зачем.
 – Что, зачем?
Он оборачивается.
  Зачем ты не уехал в Киев с женой двадцать лет тому назад? Ты ведь любил её.
   Почему ты спрашиваешь? Она такая… Понимаешь, она такая…
  Какая? А ты? Какой ты, Саша?
 – Вот зачем ты спросила. Теперь думать об этом буду.
 – Всего хорошего, Саша. Думать, это хорошо. Это полезно. Только, больно…

 

                                 

                                            Успеваю жить

 

Пять боглазов, найденных  в первое утро августа, нанизаны на былинку.

Чтобы не растерять.

   Что вы с ними будете делать?
Мальчик, загоревший до черноты, спрашивает меня, а смотрит на низку-былинку с камешками.
 – Попробую подружить с другими боглазами, живущими у меня.
 – Я не знал, что они так называются. Мне ни один не встретился. А мы уезжаем завтра утром…

Снимаю с былинки маленький боглаз.
 – Встретится ещё. Держи.
  Ух ты! Теперь точно встретится. Буду приманивать на него… Спасибо.

Поднимаюсь в город другой дорогой, иду по лестнице. Привычная тропинка остаётся в стороне. Нужно зайти в одно место. По делу. Не забежать, зайти. Затвердив однажды главное правило Зазеркалья: “… здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте, а чтобы попасть в другое место, нужно бежать вдвое быстрее….”, с некоторых пор ему не следую.

Не бегаю за трамваями, троллейбусами и автобусами. Не бегаю за знаменитостями местными и залётными, за чужой и собственной тенью, за чужими и своими иллюзиями, надеждами и радостями. Позволяю себе роскошь, неслыханную по нынешним временам: останавливаться, опаздывая всюду, и никуда не спешить, зная, что именно так успею именно туда, где сегодня быть необходимо.

Спешу медленно.

И успеваю жить.

 

Июнь – август 2018. Одесса.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Людмила Шарга

Людмила Шарга (Южнорусский Союз Писателей) Поэт, прозаик, публицист. Родилась в России. Живёт и работает в Одессе. В настоящее время возглавляет отдел поэзии в литературно-художественном журнале «Южное Сияние». Журнал основан в 2011 году и является официальным печатным органом Южнорусского Союза Писателей. Редактор сайта, основатель и ведущая творческой гостиной «Diligans». Публикации: в Одесской антологии поэзии «Кайнозойские Сумерки» (2008), в альманахах «Меценат и Мир. Одесские Страницы» (2008, Москва), «ЛитЭра» (Москва), «Свой вариант» (Луганск), «Провинция» (Запорожье), «ОМК» (Одесса), в журналах «Южное Сияние» (Одесса), «Дон» (Ростов-на-Дону), «Ренессанс» (Киев), «Арт-Шум» (Днепропетровск), «День и Ночь» (Красноярск), в газетах «Литературная газета» (Москва), «Литература и жизнь» (Киев), «Интеллигент», в интернет-журналах «Авророполис», «Гостиная», «45-я параллель», «Ликбез» и др. Автор сборников прозы и поэзии «Адамово Ребро» (2006), «На проталинах памяти» (2008), «Билет в осенний день» (2010), «Рукой подать...» (2011), «Повесть о падающих яблоках» (2013), «Яблоневые сны» (2014), «Ночной сюжет новостей» (2015), «Невыдуманные рассказы о настоящем» (2017).

Оставьте комментарий