Памяти моего папы,

писателя Михаила Фридмана

 

Если найти подходящую палку с гвоздем на конце, вставить гвоздь в колесо от телеги,  которое соседу, дяде Ионэ уже ни к чему, то получится отличная каталка-погонялка. Надо только чтобы гвоздь не выскакивал из втулки – и гоняй себе вслед за колесом – и по двору, и за калиткой, по деревенской улице. Так и не заметишь, как выбежишь за деревню и понесешься все дальше и дальше от своего дома. Мотя спохватился только тогда, когда завиднелись белые домики соседней деревни. До чего ж хитрое колесо – как далеко может увести человека, а ведь мама Сарра строго-настрого запретила уходить за околицу.

В тот день шестилетний мальчик, конечно же, поспешил скорей домой и мужественно перенес мамины шлепки, даже  не подозревая, как далеко прочь от родных стен покатится колесо его жизни – сначала по пологим холмам Молдавии, разомлевшим на солнце под ковром из виноградной лозы, в уютный Кишинев, где проведет он свои первые школьные годы, а потом еще дальше – в лицей, в Бухарест.

Бухарест 30х годов – красивый европейский город, полный волнующих соблазнов. Недаром жители гордо именуют его «Маленьким Парижем». Его шумные улицы, по которым прогуливается нарядная толпа, мерцают огромными витринами модных магазинов, а в укромных местах притаились таинственные заведения со входом, освещенным светом красного фонаря. 

Но опасность и беда уже затаились на этих красивых улицах. Здесь уже слышна хозяйская поступь бравых легионеров Железной гвардии. Крепкие ребята в зеленых рубашках знают, КТО пятнает собой лучезарное величие румынского народа. Это они – пришлые, чужаки, пропахшие чесноком, со своим непонятным Богом, с субботним ничегонеделанием. Пусть убираются со священной румынской земли, а не то –  захлебнутся гнилой водой пруда в безлюдном парке, истекут своей паршивой кровью, подвешенные на крюках городских боен!

В этом городе живет молодой румынский интеллектуал, специалист по санскриту.  Ему всего тридцать лет, но он уже приобрел известность в научных и литературных кругах, причастился тайн индийской философии в гималайском монастыре под наставничеством самого великого гуру Свами Шивананды. Он не носит зеленую рубашку, не громит еврейские лавчонки, не загоняет в пруд еврейского мальчишку, не давит ему пальцы тяжелым башмаком. Эта грязная работа – для простаков. Дело возвышенного духом философа, не замечая слез и крови, не слыша плача и криков боли, проникнуть в суть вещей, увидеть высший, сокрытый для большинства смысл нового народного движения. В 1937 году он видит в легионерском движении само спасение, высочайшую христианскую «революцию силы Духа против Греха и слабого тела», провозвестниками которой ему мнятся Франциск Ассизский и Бонавентура. (Мирча Элиаде. «Почему я верю  в победу легионерского движения», Статья 1937 г.). «Я верю в судьбу румынской нации – искренне восхищается он, – поэтому я верю в победу легионерского движения. Нация, которая демонстрирует на всех уровнях реальности столь огромную созидательную силу, не может потерпеть поражение на полях истории»; «Кто не сомневается в участи нашего народа, не может сомневаться также в победе легионерского движения»; «Легионерское движение возникло под знаком архангела Михаила, и будет побеждать Божьей милостью».

 

 

 

* * *

 

В 1940 году Молдавия стала советской социалистической республикой, а ее жители – подданными Советской империи. Еврейский паренек, «пархатый молдавский коммуняка», как обзывали его одноклассники-легионеры, спешно вернулся из «зазеленевшего» Бухареста в свою деревню под Кишиневом. Колесо его жизни покатилось дальше, загрохотало по военным дорогам новой родины, оборачиваясь то колесом разбитой полуторки, вихляющей между воронками от бомб, то  скрипучим колесом тачки, нагруженной тульским углем, и, наконец, докатилось до Москвы. За его спиной в родной Бессарабии осталась братская могила, поглотившая останки обитателей Кишиневского гетто, и среди них – мамы Сарры, отца Бен Зейва, бабушки Лэе, сестрички и братика. В черную дыру неизвестности канула жизнь, наполненная родными голосами и теплым запахом детства, домашними праздниками и Святой Субботой, любимой едой, где причудливо перемешались фиш и брынза, мамалыга и маца. Придорожный ров равнодушно поглотил эту жизнь, выплюнув полуистертые буквы имен на неказистую надгробную плиту.

И повзрослевший мальчишка, став мужем и отцом, профессором и писателем, дождавшись званий, внуков и правнучки, в сокровенном уголке своей памяти так и остался в горестном ошеломлении стоять у этой плиты. Он воспринимал свою личную катастрофу, как одну из бесчисленных рек, наполнивших кровью бездонный океан Катастрофы своего народа, и до конца жизни бился над вопросом: «Как ЭТО могло случиться?».

 

* * *

Все последние годы жизни Михаил Фридман мысленно полемизировал с тем блистательным румынским ученым, энциклопедистом, исследователем и писателем. Руки интеллектуала остались чистыми – во время войны он занимал высокие посты культурного атташе в Лондоне, в Париже, в Лиссабоне. После войны перебрался в Америку, обрел всемирную славу, награды и почести, упорно старался избегать любых напоминаний о Железной Гвардии и лишь однажды обмолвился о своем былом упоении легионерским движением,  как о «счастливых грехах юности». Более того, он нашел этим «счастливым грехам»  глубокое философское и историческое оправдание.  В 1949 году, всего четыре года спустя после окончания кровавой бойни, когда земля еще дымилась от крови, в своей знаменитой работе «Миф о вечном возвращении», философ нашел сакральные причины разразившейся катастрофы. Обобщив огромный исторический материал, он прямо указал на вину иудео-христианского миропонимания в тех неимоверных страданиях, которые испытывает современный человек под давлением усиливающегося гнета истории.

 

Уже тяжелобольной, в часы, когда клешни недуга чуть ослабляли хватку, Михаил Фридман садился в кресло у окна, из которого открывался вид на огромную, тяжко дышащую Москву. По ее улицам расхаживают группы лихих молодцов. У них нет зеленых рубах и блистательных, просвещенных, истинно харизматических вдохновителей. Но они – все те же, что и 80 лет назад, в смрадном ореоле прокисшего пива и тупой ненависти к «хачикам», «чуркам», «узкоглазым» и прочим иным, чужим, пришлым, «не нашим». И человеку, сидящему в кресле перед окном, казалось, что то, от чего он бежал из зазеленевшего, как гнилой пруд, Бухареста, что превозмогал, напрягая жилы, под полыхающим небом Сталинграда, и что, казалось, одолел, вовсе не погибло, а лишь затаилось, и вот теперь подняло голову и настигло его в конце жизни.

«Глаза мои больше не хотят смотреть на этот мир», – были его последние слова…

 

Все творчество Михаила Фридмана – это призыв хранить священную память о жертвах, не забывая имена палачей. И не только тех, чьи имена замараны кровью, но и тех высокоумных интеллектуалов, которым дано было Слово, как великий Дар, а они  обратили его в закваску для зеленых, черных и коричневых ядовитых грибов.

 

Читать главу из романа Михаила Фридмана можно здесь

 

2 Responses to “Ирина Шульгина. И катится колесо…”

1. Ефим Гофман says:

   December 5, 2018 at 8:08 am

   Публикация “Гостиной”, посвящённая Михаилу Владимировичу Фридману, представляется мне моментом значительным и достойным серьёзного внимания. Одно из существеннейших проявлений подлинной интеллигентности этого человека и учёного – благородная непримиримость к фашизму, к маниакальному упоению националистическими идеями. Тот фрагмент автобиографической книги, который предложен читательскому вниманию, впечатляет не только конкретными ужасающими картинами реальности Румынии 30-х годов, но и тем, что здесь выявлена общая, характерная для экстремистско-националистических сил, склонность в удобный момент ощутить себя хозяевами положения. Именно это же обстоятельство волновало меня в 80-е годы, когда активно поднимали голову русско-черносотенные движения вроде “Памяти”. И она же беспокоит сейчас, когда подобные экстремистские силы в значительной степени определяют атмосферу нашей здешней, украинской реальности. Чрезвычайно существенным представляется мне обстоятельство, о котором пишет в своей статье дочь Михаила Владимировича Фридмана, Ирина Шульгина: немалому усилению опасности фашизма способствует поддержка и подпитка, получаемая со стороны влиятельных интеллектуальных мэтров. Думая о знаменитом румынском философе, с которым всю жизнь полемизировал М.В. Фридман, я вспоминаю то возмущение, которое вызвала у меня на рубеже 80-х – 90-х годов печально известная “Русофобия” Шафаревича. С предельной болью воспринимаю и нынешние метаморфозы крупного киевского композитора из плеяды нонконформистов 60-х – 70-х годов, человека с рафинированным вкусом, большого ценителя поэзии Мандельштама (и одно из произведений этого композитора не случайно посвящено вдове Мандельштама – Надежде Яковлевне). Сейчас этот человек является едва ли не самым влиятельным на мировом уровне деятелем украинской культуры. И при этом – поражают его публичные выступления, преисполненные яростной “пены на губах” (имею в виду общий опасный феномен, о котором так точно и проницательно писал Григорий Померанц). Вся ярость и исступление этой личности направлена на Россию. А творящееся здесь, у нас, видный композитор абсолютно не считает проблемой. Майдан он воспринимает с безоговорочной эйфорией, и бесчинства украинских национал-экстремистов упорно не желает замечать. Своим отказом от отповеди этим силам такой человек, к мнению которого прислушиваются, вносит свой вклад в дело их легитимизации… Впрочем, примеров подобных тревожащих тенденций можно приводить достаточно немало. И ценность публикации “Гостиной” как раз состоит в том, что она побуждает всерьёз задуматься над упомянутой серьёзной проблемой.

   Reply
   • Ирина says:

     December 6, 2018 at 6:28 am

     Ефим, спасибо за глубокий, продуманный отзыв. К сожалению, история имеет обыкновение повторяться!

     Reply