RSS RSS

Евгений Голубовский. Странички из фб-дневника

2.1. Год Олега Соколова

Понимаю, что неправильно ставить большой текст в фейсбук. Удержался, не предложил его в первый день Нового года.

Но мне очень хочется, чтоб год столетия со дня рождения Олега Соколова, стал годом его памяти, его реального признания.

Очень много сделал этот художник, поэт, чтобы воскресить настоящую культуру

Познакомился я с Олегом Аркадьевичем Соколовым в 1956 году на вечере-диспуте

Одесском политехническом институте, в котором учился. В тот вечер я делал доклад об искусстве – от импрессионизма до кубофутуризма, сюрреализма, абстракционизма. Мое выступление с использованием репродукций длилось четыре часа (чем не Фидель Кастро). И было мне тогда 20 лет. В зале, среди нескольких сотен слушателей, были художники Олег Соколов, Юрий Егоров, Владимир Власов.

Подчеркиваю, что знакомство состоялось там и тогда, хоть КГБ позднее пытался представить Олега Соколова как закулисного инициатора «провокации» – на их языке. Но это была такая же неправда, как и всё, что городили они тогда, исключая нас из комсомола, изгоняя из Политехнического всех, кто развешивал и крепил к листам ватмана репродукции, кто помогал мне во время выступления – Юлика Златкиса, Мусю Винер, Сашу Ривелиса, Алика Мейстеля. Чтобы завершить этот эпизод, скажу, что благодаря вмешательству и помощи Ильи Эренбурга и Бориса Полевого (их письма об этом опубликованы) всё через какое-то время закончилось благополучно, нас со скрипом восстановили, дали окончить институт. Для нескольких художников, которые были посланы на продолжение диспута, это было на следующий вечер, и не смогли дать нам «отпор», всё закончилось выговорами.

Так вот именно тогда Олег Соколов на листочке бумаги написал мне свой адрес – в Строительном переулке, и мы договорились, когда я приду смотреть его работы.
Не сосчитать, сколько раз я бывал в этой небольшой квартире, в переулке чуть ниже Старопортофранковской (тогда – Комсомольской) Но первый приход запомнился навсегда. Аскетизм обстановки небольшой комнаты, служившей и спальней, и гостиной, и мастерской, книжный шкаф со старыми, дореволюционными, изданиями, красавица сестра Таня… Но главное – сотни рисунков, акварелей, гуашей.
Олег Аркадьевич был старше меня на 17 лет, он –1919-го, я – 1936-го, но внешне он был настолько молод, энергичен, ироничен, что его предложение перейти на «ты», не удивило меня. Обычно я долго «выкаю» новым знакомым, но тогда, с первого вечера, установилась традиция дружеского обращения: Олег, Таня, Женя. Я не упомянул тогдашнюю жену Олега Люду, в тот вечер ее не было дома.

Я пришел засветло, как мы и договаривались, и успел посмотреть ряд «artbook»-ов. Я впервые услышал этот термин – книг, сделанных художником, с его рисунками, его стихами, с его комментариями к чужим стихам и статьям. Часам к восьми вечера квартира заполнилась гостями. Именно тогда я познакомился с интереснейшим человеком, филологом и художником Володей Криштопенко. Он сидел в комнате Тани, они пили чай из блюдечек (меня это поразило). Не в тот вечер, позже, я познакомился с мужем Тани Костей, воспитателем в колонии для несовершеннолетних. Поражали его физическая сила, мягкость, интеллигентность и доброта Как с такими качествами он работал в колонии, трудно представить.

Естественно, главное, что привлекало меня, стены, которые были увешаны миниатюрами Олега. Никаких рам. Он вырезывал стекла по размеру паспарту и бумажными полосками на клейстере обклеивал работу со стеклом, оставляя в картоне отверстия для тонкой тесьмы. У меня до сих пор висят в таком обрамлении многие работы Олега.

Олег своим миниатюрам непременно давал названия. И дело не только в том, что серия «Пейзажи неведомой звезды» оказывалась изысканными абстракциями, как и «Запах подснежника» или «Этюд Шопена». Название, в чем я позже убедился, часто рождалось до работы, как поэтический образ, и определяло и цвет, и ритм, и композицию листа.

В тот первый вечер я ушел из дома Олега ошеломленный. Ни один художник в Одессе в те годы не позволял себе такой свободы. Соколов первым в Одессе нарушил табу на дозволенное-недозволенное. Его кредо стала убежденность, что дозволено всё, если это художественно, если это искусство.

А еще через несколько дней Олег пришел ко мне на Кузнечную. Я уже несколько лет собирал книги, изданные в начале 20 века. Олег любил и разбирался в книгах. Сразу попросил почитать «Голод» Кнута Гамсуна. Я подарил ему эту книгу. Через несколько дней Олег, а он был человеком щедрым на подарки, принес мне какую-то из своих работ. Не помню, какую, но так началась моя коллекция «Олега Соколова». И навсегда запомнил, как в 1958 году он принес в подарок портрет неизвестного человека – худого, интеллигентного. На обороте размашисто было написано «Юрий Живаго» и подпись – Олег Соколов.

Ни я, ни Олег тогда еще не читали роман Бориса Пастернака. Но сквозь глушилку по какому-то их «голосов» Олегу удалось прослушать две-три главы из романа. Так возник этот портрет, долгие годы висевший у меня на Кузнечной. Увы, он стал жертвой «технологии», придуманной Олегом. Однажды тесемка на гвозде перетерлась, стекло разбилось и порвало лист. Я попросил Олега восстановить его, но он махнул рукой, мол, два раза в одну реку не войдешь и в утешение мне подарил миниатюры к сказкам Гофмана.

Отца и маму Олега я уже не застал. Но вспоминали в доме их постоянно. Отец был из обедневших дворян, до революции пошедший «в народ». Он был фотографом-любителем, переснимал картинки из журналов, снимал просто на природе. В селах собирал детей, а иногда и их родителей, рассказывал о том, как велик, чудесен и прекрасен этот мир. Кстати, эти стекла-позитивы до сих пор хранит вдова Олега – Елена Николаевна Шелестова.

Мать была из старообрядческой семьи, а это были старинные семьи. В один из вечеров в Строительном переулке Олег достал из шкафа шкатулку с письмами. Там были письма домарочной почты, где-то с 18-го века, которые старообрядцы передавали друг другу.

Нет, Олег не был похож ни на протопопа Аввакума, ни на боярыню Морозову, скорее, Таня – натура страстная, волевая. Так в семье и говорили, что Олег весь в отца с его чувством достоинства, доброжелательности, иронии, а Таня – в мать. Кстати, родителей не обвенчали бы до октябрьского переворота, после него мог расписать даже комендант дома.

В те годы Олег готовил молодых ребят к поступлению в художественное училище. Он, прекрасно знавший мировую культуру, показывал им репродукции, альбомы старых мастеров и художников начала 20 века – мирискусников, Чюрлёниса, Феофилактова и многих других. Но главное, заставлял рисовать гипсы в зале слепков Музея западного и восточного искусства, брал лист, рисовал с ними, объясняя технику рисунка.
Но этот музей стал для Олега поистине судьбоносным. Он познакомился и подружился с его создателем, художником из «одесских парижан» Теофилом Борисовичем Фраерманом. Беседы с ним, наблюдения, как пишет свои картины Теофил Борисович, стали настоящей Академией для Олега.

В дом Фраерманов Олег привел меня в 1958 году. Теофила Борисовича уже не было. Я видел его посмертную выставку в 1957 году. Но бодра и гостеприимна была Лидия Владимировна Фраерман, показывала работы мужа, старые французские каталоги выставок, в которых принимал участие Т.Б. Фраерман.

С той поры у меня хранится работа Т.Б. Фраермана «Осенний пейзаж» с французским парковым мотивом, написанный темперой, который мне подарила Лидия Владимировна после того, как я буквально заставил Олега написать воспоминания об Учителе и опубликовал их. Однажды я привел к Лидии Владимировне художника Константина Силина. Он хотел купить подарок профессору К.А.Великанову, прооперировавшего его тестя. Лидия Владимировна из-под дивана вытащила картины без рам. Одну из них купил Костя для Великанова, другую, маленький изысканный натюрморт для себя, а я, под возмущенные крики Лидии Владимировны: «Зачем Вам эта незаконченная работа», купил незавершенный мужской портрет, где блестяще написана шляпа, а лицо осталось загадочным, не прорисованным пятном. Эта незавершенность и пленила меня. За этой сценой молча наблюдал пришедший с нами Олег. Когда Лидия Владимировна ворчала, он улыбнулся и показал мне большой палец!

Попытка Олега устроить вторую после посмертной выставку Фраермана в Западном музее была тщетной. Категорически против выступил искусствовед Удалов – фигура, мягко говоря, противоречивая. Он многое знал, понимал, но считал, что другие это знать не должны. Когда художник Абрам Векслер задумал картину «Доносчик», то Удалов сам пришел к нему и предложил себя в качестве модели и откровенничал, да, я писал доносы, но ведь без этого было нельзя. И еще один эпизод, рассказанный мне Олегом Соколовым. В годы оккупации Одессы Удалов отвел свою жену-еврейку в гетто, причем так, чтобы видел это весь двор. А дочь всю войну продержал в шкафу, лишь ночами выводя на балкон. Этот человек и был антиподом Олега Аркадьевича в музее.

Работал Олег Соколов ночами, дома, а утром приносил работы в музей. У него были ключи от подвалов, и один из них он сделал своим «логовищем». Там он оправлял работы в стекло, там он для коллажей резал газеты и журналы. Любимые – «Огонек» и «Корея». Я упрекал его в мазохизме. Он смеялся и говорил, что ни мазохизм, ни садизм его не привлекают. А вот это, вывернутая наизнанку эстетика должна быть сохранена.
В этот подвал Олега ходили и врачи, и инженеры, и художники, и студенты. Олег продавал свои работы за гроши – по пять, по десять рублей. И в шестидесятые-семидесятые годы в квартирах одесской интеллигенции висели работы. Олега. Когда начался исход одесситов в начале семидесятых, многие увозили с собой миниатюры Соколова.

Вернусь в дом Олега. Уже в первое посещение моё внимание сразу же привлекла фреска, написанная во всю стену по длине, – антисталинская, антилагерная.
Где-то с 1958 года ежедневные, точнее, ежевечерние, а то и еженощные, посиделки упорядочились. Олег стал принимать гостей по средам. Так и говорили – пойду на среду к Соколову. Три вечера-ночи работал, три вечера-ночи отсыпался.

По-своему колоритной и своеобразной была первая жена Олега –Люда. Кажется, Люда и ввела этот «журфикс» в доме Соколова, хоть слово такое вряд ли знала. Она считала себя писателем. Взяла тетрадку и начала писать роман. Когда ее не было, а это случалось часто, Олег читал строчки из этого «романа». Людочка, так ее часто звали, написала страницы две в школьной тетради. Роман назывался «Красная Москва», по названию, популярных в то время духов. Запомнилось начало: «Графиня не любила «Красную Москву».

Затеяв бракоразводный процесс с Олегом, Люда нашла ему объяснение, возможно, вполне искреннее, мол, ее пролетарское происхождение несовместимо с дворянством Олега. Олег Аркадьевич повторил «народнические» замашки отца, но с другим результатом.

Впрочем, в этом доме было кого послушать. Очень часто здесь бывал со своей знаменитой трубкой, набитой «капитанским» табаком, детский писатель Александр Батров, лирический поэт, любитель охоты, Володя Домрин, поэт Александр Фрим, не напечатавший ни строчки при жизни, и после смерти, Погиб в экспедиции в Сибири… И композиторы Александр Красотов и Юрий Знатоков, из художников уже упоминавшийся Владимир Криштопенко, Виктор Ефименко И все же немногие решались…Никого не хочу осуждать. Время было такое. Все знали, что Олега таскают в КГБ, как видно, и за домом велось наблюдение. Одни преодолевали этот страх, другие не могли. И тех, и других можно понять.

Как-то Олегу пришла в голову мысль поставить в «домашнем театре» пьесу Пристли «Опасный поворот». Олег делал декорации. Играли почти все – Таня, мой друг Юлик Златкис, я… Но это совпало с гибелью Фрима, и у Олега начался запой. Затея с «Опасным поворотом» пошла прахом. У меня же на стене висит эскиз одной из декораций Олега к этому «спектаклю».

Не могу сказать, что в пятидесятые-шестидесятые годы Олег пил постоянно. Напротив, он месяцами мог удерживаться от соблазнов Бахуса. Но потом наступал крах. Его находили на улице, приводили то домой, то в музей. И всё кончалось больницей, его из этих состояний выводил замечательный врач и человек Евгений Свидзинский.
И тут нужно поклониться в ноги Елене Николаевне Шелестовой. С ее приходом в музей, а она была молодой и красивой умницей, с ее романа, а потом и брака с Олегом – он изменил образ жизни кардинально. Он перестал пить, вернее, перешел на крепкий кофе, нередко и с рюмкой коньяка. Никаких запоев больше не было, во всяком случае,я о них не знал. Если были, то об этом могла знать только Лена Шелестова, но ее забота и, любовь и взаимопонимание Олега излечили.

Олег был веселым человеком, выдумщиком, любил розыгрыши. Представляя знакомого, говорил: «Это полковник КГБ, он приставлен ко мне и следит за мной»… Человек, услышавший это, спешил ретироваться. Но легко разыгрывали и Олега. А. Батров бывал за границей. И вот на бланке какой-то французской гостиницы он попросил девушку из «Интуриста» написать письмо Соколову от Пабло Пикассо. Олег обомлел и месяц всем показывал этот листок с подписью Пикассо (очень похоже скопированной).
Работы Соколова я дарил в Москве Борису Слуцкому, Сергею Бондарину и самому Георгию Костаки. Когда Георгий Дионисиевич был в Одессе, он попросил меня повести его к Олегу Соколову. Просмотрел чуть ли не сотню листов, выбрал пять и протянул Олегу пятьсот рублей. Олег был в шоке. Но «дядя Жора», как называли московские художники Костаки, был непреклонен. «Они меньше не стоят, а я не шарлатан»…
Денег у Соколова почти никогда не было. Но он знал, что есть, по крайней мере, десяток домов, где его приходу безмерно рады. Это коллекционеры Беляков, Серединский, Иваницкий, Федорков, ученые Уёмов, Шайкевич, Попова, это музейщики Брыгин, , Ашрафьян, композитор Малюкова…

Олег был безотказным человеком. Нужно было сделать два десятка иллюстраций к фантастическому роману Аркадия Львова – он взялся и сделал. И иллюстрации понравились не только в нашей газете, но и в Москве, где роман был напечатан.
Не было денег, нужно было помочь Борису Нечерде. Олег доставал деньги.
Многие одесские писатели, музыканты, журналисты относились к Олегу с любовью, устраивали его выставки. Конечно не все. Были и такие, что писали доносы в обком партии.

Особенно часто мы общались летом, когда Олег жил у Лены Шелестовой на Баштанной, между 10-й и 11-й станциями Фонтана, а мы рядом с морем на даче в Ванном переулке. Чаще всего по утрам, прежде, чем сесть в трамвай и отправиться в музей, Олег приходил к нам, и мы пили крепкий утренний кофе. Эти утренние беседы были чрезвычайно интересны. Иногда Олег приводил после работы кого-нибудь к нам. Однажды пришел с заезжим французом, с которым познакомился в музее. Олег с гостем легко говорил по-французски, переводил ему наши слова, а нам – французские…

Одну из выставок Олега Соколова в редакции «Комсомольской искры» устроил и я в 1965 году. Она пользовалась большим успехом, практически все работы к концу выставки были распроданы. Но не только на свою выставку приходил Олег в редакцию. Он помогал делать многие экспозиции. Всегда был благожелателен к молодым художникам. Ценил работы Люды Ястреб, Саши Ануфриева, Володи Стрельникова – видел в них будущее одесской школы. Не чурался, с интересом наблюдал за Колей Новиковым и Витей Павловым. В эстетических пристрастиях был широк и прозорлив. Когда родители Шуры Ройтбурда показали ему работы сына, советуясь с Олегом, что делать дальше, Олег убежденно сказал – учиться, из него получится настоящий художник. Прихвостней Союза художников, в котором не состоял, ненавидел. На многих его работы возникали монстры с подписью – «Критик в штатском»,»Соцреалист»… Часто приносил книги: «Прочитай за вечер – я завтра должен отдать». И у меня постоянно брал книги. Его вечными спутниками были Оскар Уайльд, Эрнст Теодор Гофман, Фридрих Ницше, но с интересом читал Рея Брэдбери, Станислава Лемма, любил философскую литературу.

В музей к Олегу нередко приносили антикварные вещи, вдруг купит. Он не был коллекционером. Всех отправлял к Александру Владимировичу Блещунову. Уверен, что ныне в музее А.В. Блещунова есть вещи, которые попали туда благодаря Олегу.
Однажды при мне принесли фарфоровую кружку из так называемого агитационного фарфора, с портретом Ленина работы Натана Альтмана 1924 года. Просили недорого. За это «недорого» я купил эту кружку. Она долго стояла у нас, потом подарил ее на юбилей Виктору Лошаку, который начал собирать агитационный фарфор.

И всё же один год Олег был погружен в коллекцию. Умер муж сестры Костя, и Олегу достался чемодан с почтовыми марками. Как музейный работник Олег раздобыл самый авторитетный в мире каталог Ивера на французском языке и изучил содержимое чемодана. Оказалось, что почти все марки были вполне заурядными, но десяток-другой были редчайшими, и они позволили Соколову около года не продавать свои миниатюры, а накапливать их для очередных выставок.

Стихи Олег писал всю свою жизнь. Ценил настоящую поэзию, знал все недостатки своих поэтических упражнений, но остановиться не мог и не хотел. Радостью для него было увидеть их напечатанными, хоть случалось это очень редко.

Олег Аркадьевич Соколов в те времена – фигура необычная в среде художников, может, еще и потому, что был социально активной личностью. Я начал с того, что увидел его на диспуте в Политехническом. Он был борцом. Когда хотели уничтожить старинную ограду вокруг сквера напротив вокзала, он принес протестное письмо в редакцию «Комсомольской искры». Он организовал пикеты, когда институт связи хотел окончательно уничтожить кирху. Стоял с другими одесситами на Приморском бульваре, когда городские власти собирались уничтожить старые платаны. Русский дворянин, а он об этом всегда помнил, еще тогда, когда об этом боялись говорить вслух, как мог, сражался с антисемитизмом. И одна из его последних статей, незадолго до смерти в 1990 году, была против набиравшей силу «Памяти». Не уверен, что она была тогда напечатана, но написана была.

Совершенно уникальным явлением для тех лет было создание общественной организации «Клуб имени Чюрлёниса» при Музее западного и восточного искусства. Это была, пожалуй, единственная организация, которую не придумали «сверху», в каком-нибудь ЦК, а потом спустили в «низы». Это был Клуб, созданный энтузиастами – Олегом Соколовым, Еленой Шелестовой инженером Вадимом Николаевским. Звук, цвет и слово находятся в постоянной связи. Нужно выявить эти связи, как учили А. Скрябин и М. К. Чюрлёнис. По приглашению Клуба в Одессу приезжали сестра Чюрлёниса и музыковед Ландсбергис, который спустя годы станет Председателем Верховного Совета Литвы, потом Сейма Литовской Республики.

Олег Аркадьевич Соколов прожил чуть больше семидесяти лет, хоть казалось, что он еще молод. Умер на бегу, на ходу. У него было воспаление легких. Смерть наступила мгновенно. Говорят, что так умирают праведники. Помню, я был в то время председателем комиссии по культуре Одесского горсовета. Я уговорил мэра города Валентина Симоненко, а он много слышал о Соколове от своего наставника А.В. Блещунова, перевести квартиру Олега в Строительном переулке в нежилой фонд и сделать там Музей-квартиру О.А. Соколова. Менялись директора Музея Западного и восточного искусства – Н.Луцкевич, В.Никифоров, В.Островский.

Более двух десятков лет квартира стояла пустой. Наконец, не выдержала душа работников ЖЭКа, они переписали распоряжение 1990 года и отдали эту квартиру под жильё. Печально. Но я рад, что в Музее современного искусства Одессы создавался зал, полностью посвященный Олегу Соколову. Его архив нужно собрать, его работы сфотографировать, хоть понятно, что это колоссальный труд. Но все-таки то, что Евгений Деменок взялся за создание сайта, посвященного Олегу Соколову, вселяет надежду, что не всё еще потеряно.

Завершить этот рассказ хотелось бы не патетически, чего не любил Олег, а лирически.

Однажды, вернувшись вечером на дачу, на открытой веранде, на столе я увидел японский журнал. Ни одного иероглифа не знаю. На задней обложке – тушевой рисунок, характерный для японской графики. Из журнала вдруг вылетает листик бумаги: «Не удивляйся – это я, переведенный на язык Хокусаи». Много лет назад, болея, я взял в постель книгу, которую мог читать бесконечно, – «Три мушкетера». Пришел Олег, мы разговаривали. Вдруг он посмотрел, что я читаю: «Ты, конечно, видишь себя д’Артаньяном». На его иронию я ответил: «Нет, кардиналом Ришелье!». «Не сердись, – сказал Олег, – как всегда грассируя, – вот я всю жизнь вижу себя Арамисом».

Помню, кто-то, шутя, в Музее назвал Олега великим художником. Потом слово «художник» само по себе отпало, а Великим сначала его, а потом и его друга – Веню Млынчика – называли многие годы. И сейчас старожилы музея, вспоминая Олега Аркадьевича Соколова, говорят без всякой усмешки: «Великий». Он и был таким, пробившим брешь в железном занавесе соцреализма.

Надеюсь, что в этом году, до 15 июля, а это день рождения Олега Соколова, пройдут выставки его работ. Будем готовить их и мы во Всемирном клубе одесситов. У меня просьба ко всем, кто хранит работы Соколова, дайте мне об этом знать, мы с радостью покажем его миниатюры из частных собраний.
Год Олега Соколова берет старт. Буду инициировать открытие Звезды Олега Соколова на одесской Аллее звезд на Ланжероновской.

Соколов и Шелестова

________________________________

18.1.Памяти Семена Лившина

Печальная весть. Утром, взглянув на ленту фейсбука, прочитал сообщение, что 17 января завершилась земная жизнь Семена Лившина.

Мы дружили. Вместе работали. Даже вместе начинали писать роман, который так и не завершили. Я еще расскажу о нем, напишу.
А пока – эссе, которое было написано при его жизни и нравилось герою.

Говорят, поэты – пророки. Сами того не ведая, предрекают на века, к примеру, «умом Россию не понять»… Позволю себе продолжить мысль и высказать крамольную идею: и прозаики нередко провидят будущее. И пример из нашей, казалось бы, провинциальной жизни. В шестидесятые-семидесятые годы, победив несдающийся бастион под названием издательство «Маяк», журналист (а точнее, юморист-сатирик) Семен Лившин издал книгу с загадочным названием: «К норд-весту от зюйд-оста».

Кто мог тогда предположить, что спустя десяток лет автор – не виртуально, а реально, переместится вначале в Москву, в редакцию «Известий» (норд), затем в США, Сан-Диего (вест), где не только не перестанет быть журналистом и создаст первую (!) в Америке федеральную юмористическую газету с мажорным (школа Одессы!) названием «О’кей». И это в стране Марка Твена и О’Генри, Арта Бухвальда и Вуди Аллена.

Но вернемся к истокам. Смею предположить, что в XXI веке на здании инженерно-строительной академии появится мемориальная доска: «У Семена Лившина и Валерия Хаита, закончивших наш хедер, хватило юмора забыть свою профессию и возродить нежное отношение к юмору в Одессе, даже у очень руководящих товарищей».

Так как же все начиналось? Свидетельствую как очевидец. Ничто не раздражало меня в газете «Комсомольская искра» так, как ежедневно приходящая, естественно, в отдел культуры, толпа «непризнанных гениев». Они несли стихи, поэмы, рассказы, романы, даже шарады. И вот в этой веренице нештатных авторов пришел Сема Лившин с коротким рассказом. То, что текст был короткий, радовало, то, что он был художественный, а не документальный, огорчало. Я попросил его написать на эту же тему статью с реальными героями … из ЖЕКов. Знал на 90 %, что после такого задания «гений» в редакцию не возвращается. Но я не знал еще Сему Лившина. Через неделю его мама, Эсфирь Самойловна, она у нас впоследствии служила «почтальоном», принесла написанную им от руки, крупными буквами, статью. Хорошую статью. Ее мы и опубликовали.

Нештатным автором Лившин оставался пару лет (как и я в свое время). Потом в редакции появилась вакансия — не помню, на полставки или на четверть ставки, такие у нас тогда были «игры», взяли Семена.

Я употребил слово — «игры». А к этому времени Лившин уже прославился и в большой игре. Одесса не только соревновалась в межвузовском КВНе, но была приглашена и во всесоюзный конкурс. Именно экраны телевизоров принесли славу Валерию Хаиту, Юрию Макарову, Сергею Калмыкову, Валентину Крапиве. Кстати, последний написал и опубликовал книгу «КВН нашей памяти», где есть глава, посвященная Семену.

Чего здесь только нет! И как Лившин писал «приветствия», и как выходил на сцену, и как угощал команду «взятым напрокат» июльской ночью на Пушкинской компотом. Проделки молодости? Естественно. Но это был его характер, легкий, авантюрный, жизнерадостного человека, не терявшего и не потерявшего одесского шарма с годами.

В газетах – «Комсомольской искре», а затем в «Вечерней Одессе» – Семен Лившин доказал, что имеет право писать не только репортажи с политзанятий, со сдачи новостроек, но и фельетоны. Это он создал «Козлотур» и «Антилопу Гну», экипажа которой боялись чиновники всех рангов. Обычно фельетоны писали в четыре руки (школа Ильфа и Петрова) – Лившин и Макаров, Лившин и Лошак, Лившин и Романов. Их фамилии были тогда на слуху у горожан. Нужно признать, что Борис Деревянко брал на себя ответственность за публикации. Он подписывал газету, он вел бои в обкоме, иногда подсказывал своим сотрудникам темы, иногда, увы, резал текст «по живому». Но таковы тогда были условия редакционной работы.

Кстати, о редакционной работе. Думаю, все, кто зачинал «Вечерку», запомнили эпизод, когда в редакцию наведался сановный гость – первый секретарь обкома П.П. Козырь. Он шел в окружении свиты, открывал дверь каждого кабинета, вежливо здоровался, иногда задавал стандартные вопросы. И вот дверь кабинета, где сидел Лившин сотоварищи. Козырь приоткрывает дверь, смотрит на плакаты, пожарную каску, афиши концертов и буднично спрашивает: «Нет проблем?».

Дальше рассказывал Дмитрий Романов. Он увидел, как в глазах Семена зажглись огоньки, попытался потянуть его за штанину, но было поздно. Как писали классики, «Остапа несло»:

– У нас все в порядке. Но если у вас возникнут проблемы, приходите, обязательно поможем!

Козырь смутился. Свита отпрянула. Деревянко прикрыл дверь. Позднее он вызвал Лившина. С его слов знаю, что все, сказанное в кабинете, на бумаге ни кириллицей, ни латиницей не передать, разве что резюме: «Вон!!!».

В памяти остаются такие вот шуточные – тогда драматические, ситуации. Но главным, конечно, были фельетоны и реакция на них. Тогда, после выступления газеты, нужно было отвечать, кого-то снимать с работы, кого-то из милиции разжаловать. В книге «К норд-весту от зюйд-оста» всего шесть фельетонов (кстати, понадобилось предисловие самого Сергея Михалкова, чтобы она тиражом в 65 000 экземпляров увидела свет и за месяц разлетелась из книжных магазинов города), но фельетоны и до сих пор кажутся остроумными. Это литература. Тем более – читаются пародии – тут Лившин был мастером. Кстати, общее название книги взято из пародии на морскую прозу Виктора Конецкого.

Чтобы вы представили себе иронию, стиль, жесткость Семена Лившина, приведу отрывок из его пародии на «Алмазный мой венец» Валентина Катаева:

«Вдогонку щурился подслеповатыми витражами бретонский городок Собака на Сене. Он знаменит тем, что никто из моих знакомых литераторов в нем не жил. Пончик ухитрился трижды не побывать там, хотя описал городок в сонетах до мельчайшей консьержки.

В ту пору Пончик еще не стал поэтом с мировым именем Юрий, а был всего лишь талантливым босяком, каких в Одессе можно встретить на каждом шагу.

Что ни день, на литературном небосклоне Молдаванки вспыхивала очередная звезда. Тогда, где-то в двадцатых числах тридцатых годов, и родились строчки, которые до сих пор будоражат воображение каждого сантехника: «Кто услышит раковины пенье, бросит берег и уйдет в туман». Берег. Море. Белеет парус одинокий….

Сейчас уже трудно припомнить, кто придумал эту фразу – я или Дуэлянт. Да и стоит ли? Ведь позднее один из нас дописал к ней целую повесть».

В библиотечке «Крокодила» массовым тиражом эта пародия вышла еще при жизни Валентина Катаева.

Кстати, к тому времени известинцы переманили Семена Лившина в Москву. А потом там же он при театре Михаила Жванецкого открыл сатирический журнал «Магазин», который после его отъезда редактировал «правдоруб» Игорь Иртеньев.

А Лившин? Семья перебралась в США, а с ней и наш герой. Но и в Сан-Диего он не захотел «терять форму». Началом было создание газеты «О’кей», а потом — невероятное. Американцы поняли, перевели, ощутили, что такое КВН. И неизменным членом жюри стал одессит Семен Лившин. Кстати, как видно, «жюрить» ему нравится. Дважды в США прошел всемирный литературный конкурс в Интернете среди одесситов – «Сетевой Дюк». И дважды в жюри был Семен Лившин.

«Поговорим о странностях любви» – назвал он третью свою книгу. Вот и поговорили.

Сегодня, пожалуй, я написал бы о Семене иначе. Горестнее. Невероятно талантливый человек, реализовавший себя далеко не полностью.
“Времена не выбирают”. Артистов провожают аплодисментами. Лившин их заслужил.
Светлая память.

________________________________

24.1 Читаем роман Сергея Рядченко

Нечасто бывает, что задуманное воплощается не хуже, а даже лучше, чем придумывалось.

Вчера, во Всемирном клубе одесситов состоялась презентация романа Сергея Рядченко “Укротитель баранов”, а по сути – большой разговор о настоящей литературе.

Буквально только что в посте Владимира Новикова обнаружил, что сегодня день рождения Виктора Борисовича Шкловского. Кто меня упрекнет в том, что я все чаще замечаю эти странные сближения. Автор теории нового романа как бы незримо присутствовал вчера на пиршестве литературы.

Вступительное слово Сергея Ивановича я бы назвал коротко, но внятно – амаркорд.
А потом, чтоб собравшиеся, а их было очень много, и далеко не все уже читали роман, представили его стилистику, его словесную ткань Ольга Рядченко (всюду музы сопровождают творцов) прочла фрагмент из романа.

Забавно. Главка ей показалось достаточно длинной и она оборвала себя на полуслове. И тогда из зала не вышел, а буквально – выскочил человек, я не знал его, с книгой в руках, и дочитал главу, да так эмоционально, так восторженно, что сорвал аплодисменты зала.

Это оказался Юрий Пыщев, один из питомцев факультета РГФ Одесского университета, он еще выступил в конце обсуждения книги.
Несколько профессиональных рецензий, размышлений о книге прозвучало на вечере. Никто никуда не спешил. Разговор был задушевным, открытым, долгим…

Анатолий Глущак, поэт, переводчик, в свое время директор издательства.
– События одного дня, ставшие сюжетом романа, потребовали от меня просидеть над книгой два дня и три ночи. Спал буквально часа четыре. Не мог оторваться. Это магия интеллектуальной прозы. У каждого героя, а их три, своя речь, узнаваемая, но меня больше всего гипнотизировала авторская речь, в которой такой культурный багаж, что примечание к этому роману могли бы составить еще одну книгу.
Игорь Лосинский, член команды “одесских джентльменов”, переводчик английской классической поэзии.

– В моей судьбе встреча с Сергеем Рядченко имела решающее значение. Мне было 17 лет, ему 27. Разница вроде бы небольшая. А оказалась огромной. У нас был свой театр, мы знали, что когда-то и Рядченко прошел через увлечение студийным театром. Я пришел расспросить, поговорить. И застал Сергея и его друзей , беседовавших о литературе. Сказать, что я понял, как нужно читать, что такое медленное чтение, кого нужно читать… На следующее утро я побежал в библиотеку. И вот так, медленно, с карандашом в руках, я читал и “Укротителя баранов”, и даже записал свои размышления.

Признаюсь, после того, что Лосинский прочел свою рецензию, а это скорее свободное эссе на предмет насыщенности романа аллюзиями – от мифологических до бытовых, одесских, я попросил у Игоря разрешение опубликовать его текст в нашем альманахе. Если раньше мне казалось, что конгениально роману прозвучала рецензия Валерия Барановского, то теперь я увидел, что так же, как роман полифоничен, так и размышления о нем могут быть многообразны, но интересны.

Феликс Кохрихт, редактор альманаха “Дерибасовская-Ришельевская”:

– Хорошо знал родителей Сергея. Учился у его мамы – Нинель Рядченко, общался с Иван Ивановичем. В своем поколении это были из достойнейших людей. И рад, что сын, Сергей Иванович, продолжает дело родителей, более того становится одной из современных опор того, что и есть Одесская литературная школа. При нашем альманахе выходили тома “одесской библиотеки”, где мы издали Власа Дорошевича, Константина Паустовского, Ефима Зозулю. Последним томом этой библиотеки, она по финансовым причинам пока приостановлена, так вот последним томом была книга Сергея Рядченко.

Евгений Терещенко, научный работник:

– Я ждал этот роман “Укротитель Баранов” всю свою жизнь. Начиная с первых рассказов Сергея, я ощущал, что он движется вверх и вверх – к большой прозе. Сквозь стихи, сквозь темы Хемингуэя он протаптывал свою дорогу.Уже в “Человеке для субботы” были ростки сегодняшнего Рядченко. Но этот роман пока апофеоз его творчества…

Валерий Хаит, редактор журнала “Фонтан”:

– Литература бывает экспериментальная, где автор исследует новые формы, и традиционная, где автор исследует жизнь человека. Мне представляется, что Сергей Рядченко одинаково успешно может сосуществовать и в той, и в другой литературе. .
А потом попросил слово Юрий Пищев, читавший окончание главы.

– Мне предстояла операция на сердце. И в больницу я взял с собой только одну книгу – “Укротитель Баранов”– она помогла мне понять что-то самое важное в себе…

Кратко подведу итог.

Мы свидетели рождения большой книги.

Да, можно говорить об огромном культурном фундаменте этой книги. Вспоминать

Джойса. Но почему бы не вспомнить Юрия Олешу, чей 120-летний юбилей мы отметим в марте этого года.

Дыхание “Юго-Запада” явственно в этом романе.

Во вступлении я сказал, что в его основе – “Одиссея” Гомера. Я не пошутил. В романе есть и Пенелопа, и Телемак. И Одиссей.

Нужно увидеть их за современными одеждами.

Рад, что все книги, что вчера были в клубе – раскуплены.У романа появятся новые читатели. Надеюсь, что в понедельник в клуб привезут десяток томов романа. И можно будет продолжить знакомиться с творчеством Сергея Рядченко.

Кстати, завтра, 25 января, исполнилось бы 95 лет Ивану Ивановичу Рядченко.
Вот кто был бы доволен вчерашним вечером

Сергей Рядченко в окружении детей и жены

________________________________

       

28.1. Как рождался музей Блещунова

Не только у сказок бывают счастливые окончания. Тридцать лет тому, 28 января 1989 года я стоял на ступеньках дома на Гарибальди, 19, и видел перед собой сотню радостных людей. Не было никаких оповещений в газетах, на телевидении. Но люди узнали и пришли. 28 января 1989 года был открыт в Одессе первый в Советском Союзе Музей личных коллекций, подаренный городу Александром Владимировичем Блещуновым. Уверен, что одесситы помнят, знают Блещунова.

Но ведь мой ежедневный дневник читают не только одесситы. А человек это замечательный, я дружил с ним много лет, писал о нем. И для меня удовольствие напомнить об инженере и альпинисте, меломане и книгочее, воспитателе «трудных» детей и офицере в отставке, о коллекционере.

Первая моя публикация – интервью с Александром Владимировичем было опубликовано в газете «Комсомольская искра», где я тогда работал, в 1972 году – «В горах мое сердце».

Это был разговор о том, как одесский мальчик влюбился в горы.

Да, одесский. Хоть родился Блещунов в Харькове 25 августа 1914 года. Но в том же году семья переехала в Одессу. Здесь школа, здесь институт инженеров водного транспорта, здесь он, 22-летний студент созвал тех, кого увлекал альпинизм и создал первую секцию.

– На мой призыв откликнулись пятнадцать человек. Среди них – профессор Кириллов, три члена дореволюционного Крымско-Кавказского горного клуба, но и десять молодых людей. И мы начали…

В 1938 году экспедиция на Памир вместе с биологом, профессором А.Е.Шевалевым, впервые прошли кольцевым маршрутом у ледника Федченко и горного узла пика Гармо. В память о том восхождении впоследствии один из пиков на Памире был назван пиком Блещунова.

В 1940 году начались исследования на Памире физиологии человека и растений на высоте 6000 метров. Предстояла огромная работа И тут – война
Все годы на фронте. От Сталинграда до Берлина и Праги. Начал лейтенантом, закончил майором. Насколько любил рассказывать о вершинах, о людях, покоряющих вершины, настолько скупо говорил о войне. Самой правдивой книжкой считал «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова. Как только окончилась война, подал рапорт – отпустите в науку.

И Академии наук СССР понадобился его альпинистский и инженерный опыт Нужно было создать высокогорную научную лабораторию на горе Аграц в Армении, а затем и электронный кольцевой усилитель. Тогда началась дружба Блещунова с академиками И. Таммом, А Алихановым, С Хейфецом. А вообще он был человеком, который умел дружить. Он притягивал как магнит к себе умных, интересных людей. И дарил встречи с ними своим воспитанникам – бесчисленному альпинистскому братству Одессы. Его дом был открытым домом. Проходишь вечером по улице – из окон музыка, в квартире всегда люди. Кстати, в коммунальной квартире. На стенах – живопись, в шкафах разнообразные коллекции. И старинные веера, и пивные кружки, и медальоны работы Торвальдсена…

Мне казалось, что столько раз здесь бывал, что все видел. Но, когда в трех залах Музея западного и восточного искусства в 1980 году Блещунов показал все свои двадцать коллекций, понял, что все это изучать и изучать…

После высокогорных экспедиций Александр Владимирович заведовал Проблемной лабораторией института холодильной промышленности. Уже начинались болезни. Мучила астма. И он задумался о судьбе своих коллекций. В одном он не сомневался – все должно принадлежать Одессе. И он написал первое завещание. Но потом пришло понимание того, что все коллекции раздробят по музеям. И более того, они попадут в запасники. Все, что могли его ученики, друзья держать в руках, станет только карточкой в архиве.

Так пришла мысль создать в своей квартире Музей личных коллекций.
Но ведь для этого нужно было расселить коммуну… И еще тысячи нужно… Казалось, все желания уйдут в бюрократический песок.

Помогал мэр горда, ученик Блещунова в альпинизме Валентин Симоненко, помогали академики. Вмешался Дмитрий Лихачев. Я писал статьи…Увы…

Но однажды ранним утром у меня дома раздался звонок.

– Женя, я ночью придумал, что делать. Вы мне нужны – будем писать письмо…
Мысль, пришедшая Александру Владимировичу была не из советских. Он вспомнил, в царские времена с гуманитарными просьбами обращались к императрицам. Да и во время Великой Отечественной не Михай, а румынская королева Елена облегчала участь евреев в гетто…

И вот мы написали короткое, но яркое письмо на имя Раисы Максимовны Горбачевой, как одному из деятелей фонда культуры. Прошло две недели. И вдруг бюрократическое колесо начало вращаться. Вначале медленно, затем с невероятной скоростью. “Письмо на контроле у Раисы Максимовны”.

Симоненко получил выговор с занесением в учетную карточку. Но он был счастлив. На глазах рождался музей.

28 января 1989 года над парадной уже висела только что прибитая табличка «Музей личных коллекций».

Счастливый человек был Александр Владимирович. Войну прошел. Вершины покорял. Ученико , друзей множество. И при жизни открыл свой музей.

– Мы открываем не просто музей, – говорил в тот день Валентин Константинович

Симоненко. – Мы открываем ДОМ.

Этот дом был нашим пристанищем многие годы, здесь был и домашний театр, где выступала подруга Блещунова графиня Капнист, здесь был музыкальный салон, где для нас играла Людмила Наумовна Гинзбург, здесь был выставочный зал, где показывал свои новые миниатюры Олег Соколов. Здесь велись споры о о том, правильно ли мы живем, и мы многое понимали о себе в этих спорах.

И такой ДОМ в Одессе должен остаться для новых поколений.

Александр Владимирович умер 21 мая 1991 года.

Взял в руки некролог, что я тогда написал в «Вечерней Одессе». Заканчивался он словами: «Конечно же, лучшей памятью об этом человеке ото всех нас, от города, который он так нежно любил, будет забота о музее личных коллекций. Пусть музей получит его имя. Пусть никогда не гаснет гостеприимный огонек в доме по Гарибальди,19, где приобщались к культуре, к мудрости, к интеллигентности несколько поколений одесситов».

Сейчас Музей носит имя Блещунова.

Стыдно должно быть депутатам горсовета, которые на сессии в 1990 году не поддержали предложение о присвоении Александру Блещунову звания Почетный гражданин Одессы, сославшись на еще не разработанный статут. И без их решений для города он один из самых ПОЧЕТНЫХ.

По традиции каждый год, 28 января вход в музей на Польской, 19 (улице вернули ее имя) свободный.

Так что бывают истории с добрым завершением.

Заходите в Дом Блещунова.

Александр Владимирович Блещунов

________________________________

9.2. На Дерибасовской угол Ришельевской

На знаменитом по одесской песне углу, на Дерибасовской угол Ришельевской , естественно находятся четыре дома. Когда мы начинали наш альманах «Дерибасовская-Ришельевская», то попросили Александра Розенбойма рассказать в первых четырех номерах – о каждом. И для начала, для самого первого альманаха он выбрал дом по Дерибасовской, 10.

Прошло 19 лет. И вчера, в литмузее состоялась презентация книги – альбома Евгения Волокина и Олега Губаря «Дерибасовская угол Ришельевской, или жизнь дома №10». Что же это за дом такой, что о нем пишут книги? Открывая, презентацию, редактор альманаха Феликс Кохрихт напомнил роман Аркадия Львова «Двор». Двор как образ всей Одессы. А ведь двор – это пространство, созданное домом. Каждый дом – это Одесса. Этот в особенности.

Это первая книга в Одессе, посвященная одному дому.

Как начиналось наше краеведенье, разгромленное, осужденное в тридцатые годы?
С раздела «Одессика» в «Комсомольской искре», где начинали писать Сергей Лущик, Ростислав Александров, Григорий Зленко, Олег Губарь, Михаил Ставницер.
Затем у Константина Саркисяна и Михаила Ставницера вышла книжка «Улицы рассказывают». При всех идеологических штампах того времени она была настолько востребована, что выдержала несколько переизданий. Рассказы об улицах продолжил литмузей, ежегодно, выпуская ко 2 сентября – дню рождения Одессы – календарь, посвященный одной улице. Но написать исследование о Доме, найти фотоматериал о Доме за 224 года его существования – это впервые.

А дом и вправду замечательный.

Во-первых, это один из первых домов рождавшейся Одессы. Генерал Григорий Волконский, командующий сухопутными войсками края, получил документы на застройку участка еще до 2 сентября 1794 года, официальной даты рождения города. И, пользуясь услугами солдат, быстро возвел его.

Во-вторых, здесь в гостинице в 1823 году жил Пушкин. Сейчас об этом напоминает тень поэта, прочерченная на тротуаре под домом…

Я мог бы перечислять и перечислять. Ведь в этом доме Французский негоциант Жан Рено открыл не только гостиницу, но и предоставил место для ресторана Цезарю Отону.

Шум, споры, легкое вино,

Из погребов принесено

На стол услужливым Отоном…

Это из “Евгения Онегина”. Это про этот дом.

Винные погреба Отона уступили место спустя годы магазину иностранных вин братьев Стиффель, затем братья перенесли сюда и свой Торговый дом… Еще и сейчас на староконке нет-нет и попадается английская фаянсовая посуда, которую по заказу братьев Стиффель специально для Одессы изготовляли в Лондоне, о чем свидетельствует герб и факсимиле на донышке.

Что только не видел этот дом, где помещалось отделение фирмы «Пате», продававшее первые фильмы, патефоны и грампластинки, ресторан «Бавария», страховое общество «Россия», кабаре «Гротеск», где пел Александр Вертинский. Кстати, это уже был не первый театр в этом доме. Ведь самый первый театр, названный «Малым», возник здесь же до постройки городского театра.

А теперь о рождении этой книги альбома. Один из офисов в доме занимает фирма одесского коллекционера Евгения Коновалова. Он заинтересовался, а что же раньше было в этом доме, а когда начал узнавать, решил, что про дом нужно писать книгу.
Евгений Коновалов и выступил меценатом издания. Привлек писателя, краеведа Олега Губаря, одного их крупнейших знатоков истории города в Х1Х веке, и журналиста Евгения Волокина, собирателя фотографий старой Одессы. Такой тандем и создал этот альбом. Думаю, что и он выдержит не одно издание. Тем более, что у Евгения Коновалова уже родилась мысль сделать в одной из комнат – Музей одного дома.

И поэтому для переизданий хочу чуть дополнить авторов. Они прошли мимо … жильцов дома по Дерибасовской, 10. А были там люди известные. Архитектор М Замечик, один из создателей музея старой Одессы в двадцатых годах. Художник И. Шклявер, член южнорусского товарищества, погибший в одесском гетто в 1941 году. Журналист И. Бродовский, работавший в «Одесских новостях», коллекционер «летучих» изданий. Датский консул в Одессе, купец Г Рафалович. Да и ныне в этом доме живут замечательные люди. К примеру, Аркадий Рыбак, редактор газеты «Портофранко», недавно опубликовавший трехтомник о своих путешествиях.

Возможно, мои читатели этот список продолжат.

Мне кажется, что десятки домов Одессы заслуживаю таких альбомов.
Вот только толпы меценатов пока не вижу.

А может, есть и откликнутся.

Голубрвский и Олег Губарь

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Евгений Голубовский

Евгений Михайлович Голубовский (5 декабря 1936 – 6 августа 2023) Журналист, составитель и комментатор многих книг, связанных с историей, культурой Одессы. Родился в Одессе 5 декабря 1936 года. Окончил Одесский политехнический институт, где в 1956 году устроил со своими друзьями вечер-диспут, посвящённый искусству — от импрессионизма до кубизма, что было воспринято властью как акция против официального искусства соцреализма. Только вмешательство И. Эренбурга и Б. Полевого спасло от исключения из института. В штате газет «Комсомольская искра», затем «Вечерняя Одесса» работал с 1965 года. Вице-президент Всемирного клуба одесситов (президент Михаил Жванецкий). 15 лет редактор газеты клуба «Всемирные Одесские новости», последние пять лет одновременно заместитель редактора историко-краеведческого и литературно-художественного альманаха «Дерибасовская-Ришельевская». Редактор и составитель многих книг по истории культуры, литературной жизни Одессы. Публикуется в журналах России, Украины, США, Израиля. Член Национального союза журналистов Украины. Председатель Общественного совета Музея современного искусства Одессы. Лауреат журналистских премий.

Оставьте комментарий