RSS RSS

Ирина РОДНЯНСКАЯ. Ответы на «пушкинскую анкету» о состоянии литературной критики

           Я не специалист по общему спектру критики пушкинского круга и тем более пушкинского времени, притом в сопоставлении того и другого с современностью; это была бы серьезная филологическая работа, требующая немалой эрудиции. Поэтому я буду плясать от печки, от всесогревающей и всегда пламенеющей печки, – от самого Пушкина, как правило, опережающего свое время и выходящего за пределы своего круга. (А.С. Пушкин цитируется ниже по т. 7 его ПСС в 10 тт., М., 1949, с указанием стр.).

Вероятно, все, отвечавшие на эту анкету, не обошлись без знаменитой цитаты: «Критика – наука открывать красоты  и недостатки в произведениях искусства и литературы. Она основывается на совершенном знании правил, коими руководствуется художник или писатель <…> на  глубоком изучении образцов и на деятельном наблюдении современных замечательных явлений» (1830 – год, когда Пушкин активно занялся журналистикой и много думал над подобными вещами; с. 159-160). Здесь речь идет о критике как эстетической экспертизе, что было и остается ядром литературно-критической деятельности, несмотря на периоды, когда оно отодвигалось у нас на относительную периферию, будучи вытесняемо «реальной критикой» 1860-х гг. (для которой произведение становилось лишь поводом к социальному анализу текущей действительности) или советским идеологическим догматизмом. Замечу, что Пушкин, говоря о правилах, коими руководствуется художник, имеет в виду не  только преобладающий в данное время канон (или, на  нашем суконном языке, – «художественный метод»), но принципы и приемы, выработанные для себя лично художественной индивидуальностью. «Старайтесь  полюбить  художника, ищите красот в его созданиях», – пишет  он  тут же.  Без такой «любви  к художнику», т. е без деликатного вхождения в  его акцентуацию, содержащую разгадку замысла, литературно-критический анализ теряет смысл, – так что это лаконичное указание Пушкина бесценно. Собственно, здесь кроется и ответ на вопрос, обращенный к «анкетируемому»: что побуждает его, критика, писать? Именно восхищение красотой художественного творения и стремление передать это впечатление читателю косвенным аналитическим образом. Обнаружение же казусов, когда объект критики занимает в общем мнении незаслуженно высокое место или попросту несостоятелен художественно, – занятие, для критика важное, но все-таки второстепенное. А «деятельное наблюдение» за движением литературы в его наиболее примечательных вехах – задача, в сущности, историософская, при наличии выводов и прогнозов, действительно, сближающая критическую мысль с наукой, каковым именем Пушкин ее и называет.

Касаясь взаимодействия пушкинского круга с «жанровой» (то бишь массовой) литературой, с «масслитом», как сказали бы сегодня, составитель анкеты констатирует ироническое отношение «литературных аристократов» (соучастников пушкинских периодических изданий, прозванных так их оппонентами) к роду словесности, услужливо удовлетворяющей непритязательные читательские запросы. Но, если  обратиться к самому Пушкину, тут все не столь  однозначно. «Скажут, что критика  должна единственно заниматься произведениями, имеющими видимое достоинство; не думаю. Иное сочинение  само по себе ничтожно, но замечательно по своему успеху или влиянию, и в сем отношении нравственные наблюдения важнее наблюдений литературных» (статья «О журнальной критике» того же 1830 г., с. 99). Это неоспоримое указание Пушкина нашей современной критикой  исполняется очень худо. Либо от «масслита» отмахиваются как от предмета, недостойного внимания, либо по отсутствию художественного вкуса не ощущают грани между произведениями «строгого искусства» (В.Г. Белинский) и продукцией массовой беллетристики и стихописания. После штудий раннего Виктора Шкловского (и то, относящихся к объектам давно минувшего для него времени) не припомню ни одного концептуального исследования на эту тему, ни одного, к примеру, опыта контент-анализа, так уместного при выяснении влияния на публику больших беллетристических массивов.                  

Итак, Пушкин дал нам приведенное выше определение литературной критики с точки зрения ее эстетических задач. Но этой стороной ее роль и ее способы влияния на публику для него не ограничивались, не зря же он не единожды повторяет (см. с. 167, 199), что «состояние критики само по себе показывает степень образованности всей литературы вообще» и «ничто иное не дает нам лучшего понятия о состоянии нашей литературы» (с. 99). Издавая «Современник» («толстый журнал», вошедший в знаменательную отечественную традицию, которую не дай Бог нынче утратить), он ориентировался на авторитетнейшие европейские образцы (Edinburgh review, Le Journal des débats) и сам дал образчики большинства, из числа свойственных этому типу изданий, литературно-критических видов и жанров. Среди них из-под его пера не  выходило, пожалуй, лишь одно – ежегодный обзор текущей литературы, каковой у нас в его классическом виде связывается скорее всего с именем Белинского, хотя у последнего были, конечно, предшественники. Случайно или нет, но сегодня именно этот тип критической статьи совершенно вымирает, хотя наша послеперестроечная толстожурнальная критика всеми силами  пыталась его не утерять…

В  моей памяти сохранился период, когда, неожиданно очнувшаяся в бесцензурном поле литературно-художественная журналистика почти отказалась от критических жанров, рассудив, опять-таки вслед Пушкину, что для публики «истинная критика не занимательна» (с. 100) – хотя в его устах это была не рекомендация, а сожаление. Тогда с журнальных страниц исчезали не только короткие рецензии, аннотации и рекомендательные списки новинок, но целые рецензионные отделы и подчас даже аналитические статьи. Однако со временем эти зияния стали заполняться одно за другим, отстающие потянулись за лидерами литературно-критической реставрации, и в конце концов всё стало соответствовать разновидностям, чьи примеры были заданы еще Пушкиным-критиком. Не знаю, объяснять ли это «памятью жанра», свойственной не только сфере романистики, применительно к которой употреблял свою терминологическую метафору М.М. Бахтин. Но, так или иначе, не трудно показать, что почти ни один род критических проб Александра Сергеевича не ушел сегодня в небытие.           

Прежде всего, Пушкин утвердил принципиальную – являющуюся «драйвом», мотором литературного движения и каналом влияния на общество – ценность идейно-значимой  полемики. (В силу литературоцентричости русской культуры и долгих периодов цензурирования других, внелитературных, форм общественной мысли, эта миссия литературной критики закрепилась за ней прочно). Полемические схватки 1830-х гг., еще в обруче николаевской эпохи, не идут ни в какое сравнение с тем непримиримым ожесточением сторон, каким характеризуется эпоха Великих реформ 1860-х. Тем не менее, когда речь идет о конъюнктурно-официозных текстах и об утилитарном морализме тех, кто «видит в литературе одно педагогическое занятие» (с. 189), перо Пушкина достигает того же накала язвительности. Немилосердно преследуя своего зоила, не гнушавшегося и доносами на А.С., Фаддея Булгарина, Пушкин одарил нас образцами как памфлетного жанра («Торжество  дружбы или  оправданный Александр Анфимович Орлов», «Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем» – оба в 1831 г.), так и прозаической пародии («Настоящий Выжигин» – увесистая в своем энергичном лаконизме оплеуха одиозному, но весьма популярному роману Булгарина и заодно – самому автору с его позорным жизненным поведением). Что ж, пародия как косвенный, но эффективный вид литературной критики закрепилась в нашей словесности, надеюсь, навсегда. (Обращу внимание на еще одну короткую пародию Пушкина, включенную в его «Опровержение на критики», – уморительный пересказ Расиновой «Федры» критическими устами записного блюстителя нравственности, с. 185). А вот  памфлетами мы не богаты – как в советские цензурные годы, так и в  пору наступившей свободы. Статья «Памфлет» в «Краткой литературной энциклопедии» не дает впечатляющих примеров – откуда их было бы взять? Из текущего времени вспоминаю только памфлетный разбор исторических измышлений А.Т. Фоменко, предпринятый ныне покойным гениальным лингвистом А.А. Зализняком, – но это вне области литературной жизни, которая у нас все еще скована чопорностью, контрастирующей, к слову, с наглостью сетевых  осмеяний. 

Кстати, вышеупомянутое пространное «Опровержение…» свидетельствует об отсутствии у Пушкина малейшего снобизма по отношению к журнальным и прочим сочинителям критических  отзывов на явления текущей литературы. Он внимательно читал все отклики на собственные публикации и с удивительным спокойствием объяснял свои несогласия и единичные согласия с ними. То же он советовал собратьям по творчеству: «Обыкновение, весьма вредное для литературы: не отвечать на критики» (с. 203). Литературный  процесс мыслился им как большой диалог, как полилог.    

Как обстоит сейчас дело с этим полемическим полилогом? Плоховато. В ХХ веке яростно спорили между собой сначала литературные группировки и объединения, пока им не закрыли рот постановления партии и правительства, потом, в оттепельное время, – интеллигентский  «Новый мир» и антилиберальный «Октябрь», но всё это дела давно минувших дней. Сейчас «патриотическая» и «либеральная» периодика отделены друг от друга чем-то вроде железного занавеса, за исключением редких взаимных выпадов, и спорить им, даже переругиваться друг с другом, как бы не о чем и незачем. Перебранку в этой тлеющей под пеплом гражданской войне оживил – не в лучшую сторону – юбилейный «Год Солженицына», когда, контрастируя с парадным фоном узаконенной славы, столпились на немалых просторах одиозной печати старые и новые клеветы и инсинуации, порочащие память писателя и дело его жизни. Единственная идейно-литературная полемика, которую можно подвести под выделенную в анкете категорию «концептуального спора по поводу путей развития русской литературы» – это не прекращающееся, несмотря на затишья, направленческое столкновение между «Вопросами литературы», отстаивающими классические принципы литературного анализа и «старомодную» эстетическую вменяемость, и «Новым литературным обозрением», стремящимся импортировать ревизионные находки авангардных западных школ.     

Вернемся, однако, к жанровым инициативам Пушкина-критика, не утерянным нашей периодикой по сей день. В статье о Баратынском он дает пример литературного портрета выдающегося современника, и такого рода портретирование сейчас вошло в привычку (критический отдел «Знамени» даже завел специальную рубрику Nomenclatura). Но особенно поражает пушкинское искусство в области малоформатной критики, без разнообразных подборок которой сейчас не обходятся ни один журнал и, пожалуй, ни одна газета (а в дореволюционных толстых журналах таковое помещалось даже под отдельной пагинацией). Вот пушкинская заметка о трагедии Шекспира «Ромео и  Джюльета» (сохраняю  правописание оригинала), сочиненная не как набросок внезапно пришедшей в голову мысли, а как ответственный отзыв о новинке (напечатана в «Северных цветах» на 1830 г.)! В 15-ти или около того журнальных строках развеиваются сомнения в авторстве Шекспира и выделяется главное характерологическое достижение драматурга – образ Меркуцио (с чем не поспоришь). Эталонная «коротышка», просящаяся как учебное пособие в современные мастер-классы. Настолько же в рамках и духе жанра – отзыв о ранних произведениях Гоголя. И, напротив, Пушкин порой предваряет рассматриваемый объект широким теоретическим обобщением, заполняя ту или иную обширную лакуну еще только становящегося на ноги литературоведческого знания («О народной драме и драме “Марфа Посадница”», 1830; статья не окончена).        

Наконец, для сопоставления с нашей ситуацией любопытно и значимо то, что Пушкин склонен относить к объектам актуальной критической работы – а не к области «успокоенного» исторического анализа – творчество уже отдалившихся в прошлое авторов, пересмотр их репутаций, поиски их свежего понимания. «…Ломоносов, Державин, Фонвизин ожидают еще египетского суда. Высокопарные прозвища, безусловные похвалы, пошлые восклицания уже не могут удовлетворить людей здравомыслящих» («О журнальной критике», с. 99). «Египетский суд» – это беспристрастный посмертный суд, выяснение истинной цены персоны на точных весах уполномоченных на то божеств. Нечто «египетское» через пять лет соверши – с перехлестом («у нас нет литературы!») – сразу сочувственно замеченный Пушкиным дебютант Белинский в своих «Литературных мечтаниях». Но и сам Александр Сергеевич сверкнул неожиданным образчиком такого «египетского суда». Имею в виду его пастиш (pastiche – стильная мистификация) «Последний из свойственников Иоанны д’Арк» (1837 г., напечатано в посмертном для Пушкина номере «Современника»). Здесь поэт окончательно разделывается с кумиром своей юности: устами вымышленного пра-племянника Орлеанской Девы бросает дуэльную перчатку Вольтеру, автору скабрезной поэмы о национальной героине Франции, святой Жанне, – ну а попутно мстит за поруганную литературную честь Шекспира, возвращая классику французского Просвещения кличку «пьяный дикарь», которою тот в свое время наградил сочинителя «Гамлета». Вот такая «египетская» загробная разборка, восстанавливающая справедливость.  

Я не припомню у нас нынешних примеров пастиша (наряду с пародией, пригодного на роль литературно-критической акции); может быть, кто-нибудь укажет мне на упущенное. Но вот жанр «нового прочтения», свежей, как бы с чистого листа, интерпретации давно закрепившегося в общелитературной памяти художественного текста, получил на моем веку  большое развитие и обещает процветать впредь, параллельно с изысканиями  академической филологии и в некотором  ощутимом отличии от нее. Отчасти мы обязаны его подъемом всё той же советской цензуре. Когда актуальная критика совсем уж застонала на прокрустовом ложе, ее деятели постепенно начали перебираться в прошлое, не теряя из виду горизонта современности, иногда путем прямых аллюзий, иногда, сохраняя общую перспективу «большого времени». Таков, например, был путь Игоря Золотусского от актуальной критики наследию Гоголя. Имя Достоевского открыло возможность пойти подобным путем многим другим. Да и в не стесненном сегодня поле печатаются яркие работы, вершащие идейно-злободневный, «египетский» суд над прошедшим и всею сутью принадлежащие домену литературной критики, а не филологической экзегезы. Из недавнего назову статью О. Лекманова и М. Свердлова «Для кого умерла Валентина?» («Новый мир», 2017, № 6), где из подосновы поэмы Эдуарда Багрицкого «Смерть пионерки» выпрастывается на поверхность танатология и танатолатрия большевистского мифа.      

Остается в ответ на последний вопрос анкеты заметить, что мера влиятельности литературной критики в пушкинское время и в наше являют альфу и омегу на двухвековом отрезке пройденного пути. Пушкин констатировал, что еще не пришло, но придет время для «постоянного влияния» критики на художественную словесность и на общество (см. с. 168). Его предсказание, как мы знаем, сбылось с убедительной полнотой. Но время это в нашей литературе минуло в свой черед. Что, при постепенном накоплении симптомов, стало наглядно на грани ХХ и ХХI веков. Литературно-критический цех располагает неимоверным количеством имен, достаточной пестротой вкусов и идейных ориентаций. Критические жанры, как уже говорилось, в целости, хотя неуклонно стремятся к всё более малому формату, поскольку на нынешнего читателя развернутая аргументация, за которую ратовал Пушкин, высмеивая суждения: «это хорошо, потому что прекрасно, а это дурно, потому что скверно» (с. 168), наводит скуку, ему подавай сразу выводы… Но в целом критика не имеет в себе той энергии, которая позволила бы ей влиять на умственную жизнь общества или даже сравнительно узкого круга интеллигенции, на формирование литературных направлений с явственным идейным рельефом. Я уже воспользовалась словом «цех». Да, теперь это цеховое занятие, которое не бросят те, кто прикипел к нему, что называется, «из любви к искусству», без надежд на эхо значительного радиуса. «Омега» – конец культурно-общественного цикла. Но следом начнется новый.

                                                                                        

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Ирина Роднянская

Роднянская Ирина Бенционовна – критик и публицист. Окончила Московский библиотечный институт. Печатается как критик с 1956 г. Автор книг "Социология контркультуры" (в соавторстве с Ю.Н.Давыдовым. 1980), "Художник в поисках истины" (1989). "Литературное семилетие" (1994), "Книжный сад" (1995), "Движение литературы" (2006), "Мысли о поэзии в нулевые годы" (2010). Автор статей о современной литературе, русской классике, русской философии. Заведовала отделом критики журнала "Новый мир". Участвовала в создании знаменитой "Философской энциклопедии" вместе с Сергеем Аверинцевым, Ренатой Гальцевой, Юрием Поповым и другими. Лауреат премии Александра Солженицына за 2014 год. Входит в редколлегию журнала «Гостиная» (отдел критики).

Оставьте комментарий