RSS RSS

Евгений Голубовский. Странички из ФБ-дневника

13 апреля

Михаил ПойзнерОбещал, что прочту, как только получу книгу Михаила Пойзнера «Одессу оставляет последний батальон».
И вот книга у меня в руках. Её с трогательным автографом привез автор. Издана «Оптимумом». Вышла к 10 апреля 2020. Презентацию устроим, как только, так сразу…

Начну с того, что напомню, кто есть кто, расскажу об авторе.

Формальное представление выглядело бы так:
Михаил Борисович Пойзнер, доктор технических наук, академик, заведующий лабораторией морской гидротехники «ЧерноморНИИпроекта». Он родился в Одессе в 1949 году, окончил институт инженеров морского флота, занимается научными исследованиями, проектированием и техническим обслуживанием портовых гидротехнических сооружений Черноморско-Азовского и Дунайского бассейнов.

Одновременно Михаила Пойзнера можно представить читателям как крупнейшего коллекционера материалов об Одессе времён Великой Отечественной войны, и вообще об Одессе. На материалах своего собрания он создал книгу-альбом «Оккупация – Одесса – 1941-1944», а недавно второе издание альбома «Одесса 1941-1944».
И ещё одна ипостась Михаила Пойзнера: он – прозаик. Его книги рассказов «С Одессой надо лично говорить», «Из подсмотренного и подслушанного в Одессе» и многие другие, написаны с юмором и подлинной болью за людей Одессы, за наш город.
Такое формальное представление мертво.
Я мог бы сказать, что он собирает всё про жизнь Маяковского и про Илью Эренбурга.
Я мог бы сказать, что он знает все песни про Одессу и поставил мемориальные доски лучшим композиторам-песенникам.
Я мог бы сказать, что говорил о Пойзнере со Жванецким, и Миша сказал, что как бывший портовик, он не знает лучшего специалиста в нашем городе.
Я мог бы сказать, что Пойзнер – ближайший друг Олега Губаря. И это характеризует и того, и другого.
Один из тех, кто не ленится работать сердцем, кто не на словах любит Одессу, а действенно, подвижнически, отдавая ей время, энергию, нервы – краевед и коллекционер, учёный и литератор Михаил Пойзнер.

У Михаила Пойзнера оказался абсолютный слух (плачь, школа Столярского, что ты потеряла такого ученика) к звучащей Одессе, и он даёт нам возможность окунуться в стихию живой речи, оставшейся в генной памяти настоящих одесситов. У Михаила Пойзнера оказалось абсолютное зрение (плачь, институт Филатова), и он подмечает грустное и смешное в обыденном. У него оказалось доброе сердце. Его подслушанные и подсмотренные истории учат рыцарству, столь характерному для старой Одессы, он не стесняется быть в них чуть сентиментальным, чувствительным.
В конце концов, все мы работаем только лишь для того, чтобы люди оставались людьми, одесситы оставались одесситами, а Одесса не растворилась в Большой Булдынке.
В этом году Михаилу Борисовичу Пойзнеру исполнилось 70 лет. Убеждён, что он достоин быть Почетным гражданином Одессы. Всемирный клуб одесситов подавал его кандидатуру на орден Маразли. Увы, мы не нашли понимания у депутатов. Не жалуюсь. Напоминаю в каком городе живём, какие нынче приоритеты.

Теперь о новой книге Михаила Пойзнера. Это не художественная проза. Это суровая документалистика. Очень эмоциональная, пропущенная через сердце.
Вот как сам автор определил свою задачу: «Книга эта о людях чести, о тех, кто умеет постоять за себя и других. О тех, кто не прятался за чужие широкие спины, кто прошёл по жизни твёрдым уверенным шагом – не оборачиваясь на прошлое, на безумные потери близких и любимых, на государственное шельмование и злобные выпады толпы. Уходит поколение. Уходит «последний батальон», с честью исполнивший свой воинский долг, переживший ужас оккупации и послевоенный произвол. Мы не имеем права на короткую память».
Добавлю, что все очерки этой книги, это исследование забытых, замолчанных судеб людей. Более того, страстное слово о судьбе воинов-евреев, которым не присваивали звания, не давали заслуженных наград, оскорбляли после войны…

Прочитав эту книгу, я решил посмотреть официальную статистику, к счастью сегодня уже опубликованную. Простите, за ещё одно отвлечение, но мне кажется, оно необходимо.
Статистика:
От 170 до 177 евреев получили звание Героя Советского Союза, что ставит их на 4 место после русских (7998 человек); украинцев (2021 человек) и белорусов (299 человек), примерно наравне с татарами (161 человек).
Евреи были на 5 месте по численности погибших в Красной армии в годы войны.
В годы Великой Отечественной войны в Вооружённых Силах СССР находилась 500−501 тысяча евреев, в том числе 167 тысяч офицеров, более 20 тысяч женщин и 334 тысячи солдат, матросов, сержантов и старшин. Около 200 тысяч евреев-военнослужащих, то есть 40 % от их общего числа, погибли в боях. Из числа выживших евреев 180 тысяч человек (60 %) были ранены, при этом более 70 тысяч (38 %) — тяжело ранены. Такой высокий процент погибших и раненых объясняется тем, что 80 % евреев рядового и младшего начальствующего состава служили в боевых частях.
За годы войны орденами и медалями награждено 160772 воина-еврея — четвёртое место среди всех народов СССР по числу боевых наград после русских, украинцев и белорусов. Но на 1 июня 1943 года евреи были на третьем месте среди награждённых (вслед за русскими и украинцами).
Звание Героя посмертно было присвоено 45 воинам-евреям, ещё 8 погибли, уже став Героями в ходе дальнейших боёв.
Еврей первым стал дважды Героем. Всего 3 еврея и 1 человек с еврейскими корнями стали дважды героями (из 141 дважды героя). Сюда же иногда включают маршала Малиновского, который был украинцем, но по одной из неподтверждённых документально версий, имел караимские корни.
Есть ряд данных, что к евреям часто относились предвзято, вплоть до распоряжений (во второй период войны) поменьше награждать евреев.
Вся пропагандистская машина в СССР военного времени с 1942 года подчинялась А. С. Щербакову — начальнику Совинформбюро, кандидату в члены Политбюро, 1-му секретарю МК и МГК и секретарю ЦК ВКП(б). Он разослал по фронтам негласную директиву: «Награждать представителей всех национальностей, но евреев — ограниченно».
По современным подсчетам около сотни евреев, представленных к званию Героя, так и не получили его. Десятки представлялись к званию Героя дважды — и то же решение: отказать. Число отказов резко увеличилось после директивы руководителя Агитпропа Щербакова (в начале 1943 года) об ограничении награждений воинов-евреев и после другой его директивы (осень 1944 года) — «осторожно подходить к назначению евреев на руководящие посты в партийном и государственном аппарате и в армии».
Велась политика по замалчиванию роли евреев в Великой Отечественной войне. Так, когда сотрудница аппарата Еврейского антифашистского комитета Мирра Соломоновна Железнова, опубликовала список 135 евреев, награждённых Золотой Звездой Героя, то и её и её помощника С. Персова расстреляли «За шпионаж и враждебную националистическую деятельность». Е. Райзе, опубликовавший список, был осуждён на 10 лет лагерей. Сотрудник наградного отдела Главпура, предоставлявший им списки Героев-евреев, был осуждён на 25 лет лагерей строгого режима.
Роль евреев в победе не ограничивается только евреями-солдатами: евреи внесли вклад в оборонную промышленность СССР, в разведку, в медицинское обслуживание и т. д.

Ещё раз прошу прощения за такую большую справку, но без неё пафос поиска, находок Михаила Пойзнера мог быть не до конца понятен.
Для меня вопрос – воевали ли евреи – никогда не существовал. На фронте был мой отец, два родных брата мамы, мой двоюродный брат, погиб на войне муж маминой сестры… Но чем была война для них всех очень точно сформулировал поэт Борис Слуцкий
.
А нам, евреям, повезло.
Не прячась под фальшивым флагом,
На нас без маски лезло зло.
Оно не прикрывалось благом.
Еще не начинались споры
В торжественно-глухой стране.
А мы — припертые к стене —
В ней точку обрели опоры.

А теперь о нескольких героях книги Михаила Пойзнера.
К примеру, Василий Михайлович Фридан. Это по документам, но не для Пойзнера.
Жила на Колонтаевской, в Одессе, обычная еврейская семья. Отец, мать, сын, дочка. Отец – примусник, мать шила валенки, фуфайки. Парень учился. 14 школа, Староконный базар. После седьмого класса – мореходка. Матрос-моторист на пароходе «Крым». А потом война. Защищал Одессу, затем Севастополь, Новороссийск. Морская пехота. Ранения, награды, ранения. Всё, как у всех на войне. Из-за очередного ранения отстал от своей части в 1944 – ом, они уже воевали в Молдавии, а он оказался в Одессе. Прошёл весь город пешком. Наконец, Колонтаевская. Соседи по двору рассказали, что отец, мать, сестра погибли в ноябре 1941. Прятал их сосед. Уже прошли с обыском румыны, никого не нашли, уходили, но их вернул дворник. Повёл, указал, дверь открыл своим ключом.
В дворницкой застал ухмыляющегося хозяина. Не всех повесили? А вокруг вещи из родительского дома. А в кармане трофейный браунинг. Огласил приговор и привёл его в исполнение.
Догнал свою часть. Но и его догнала бумага из СМЕРШа. Доставить в Одессу для…Комбат, с которым прошёл всю войну, выслушал и сказал – я бы так же поступил.
На запрос СМЕРШа ответили – геройски погиб при выполнении боевого задания. Потом старшина выправил красноармейскую книжку. И вместо одессита Вили Фридмана дальше воевал уже Вася Фридан. Жаль было наград, но заслужил новые. А вот в Одессу возвращаться было нельзя. Василий Фридан недавно умер в США.

А вот история о человеке, которого и я знал, как и многие в Одессе. Полный кавалер Ордена Славы Сергей Сергеевич Очаковский. Пересказывать его подвиги не буду,

по-настоящему заслуженный человек. Знал его и Пойзнер, общался с ним, человек с родной Молдаванки. Но как-то, решив о нём написать, Михаил Борисович столкнулся с неразберихой в годе рождения. Что ж, многие приписывали себе год-другой, чтоб взяли на фронт.
Поднял Пойзнер в архиве документы ЗАГСа. И выяснилось, что отец Сергея Сергеевича Зельман Мошкович Очаковский, мать – Хася Дувидовна Очаковская, что записан сын был как Зусь…И народность ( так в документе) указана – еврей. А как же он стал русским Сергей Сергеевичем? Вот об этом очерк Михаила Пойзнера.

Огромную подвижническую работу провёл Михаил Борисович, добиваясь увековечить подвиг политрука ледокола «Сибиряков» Элихмелаха. О «Сибирякове», его бое с фашистским крейсером «Шеер» написаны десятки статей и книг. Их изучил, их цитирует Пойзнер. Искал правду и не находил, умалчивалось, что единственный член экипажа, кто руководил боем после ранения командира, а потом не спустился в шлюпку, предпочтя смерть вместе с тонущим кораблём немецкому плену, был Зелик Абрамович Элимелах

Книгу «Одессу оставляет последний батальон» нужно не просто читать, нужно внимательно читать. Она побуждает к новым поискам.
Тираж у книги 500 экземпляров. Думаю достаточный, чтоб она была во всех библиотеках Одессы, в ветеранских организациях, в школах.
Уходит «последний батальон». Но, слава Богу, есть настоящие исследователи, которые воскрешают правду о Великой Отечественной войне, о ратных подвигах.

12 апреля

В этом, 2020 году исполнилось бы 75 лет Людмиле Лукиничне Ястреб, для нас навсегда Люде Ястреб. Её день рождения 10 апреля. Помнил. Кстати, как и день рождения её мужа, художника Виктора Маринюка. Хотел в тот день поставить своё эссе о о замечательной художнице, но столько было событий, а мне не хотелось, чтоб затерялось. Поэтому – сегодня вспомним, а кто-то и познакомится…Ей навсегда осталось 35 лет.

Сорок лет, как Люды Ястреб нет среди нас – 8 августа 1980 года, в тридцать пять лет, она завершила свой земной путь. И навсегда осталась в нашей памяти молодой, полной добра, красоты и света.

Вспомнил текст, который, в своё время, я опубликовал в книге памяти поэта Анатолия Фиолетова. Через год после гибели Фиолетова поэт Георгий Шенгели в 1919 году в одесской газете «Театр» писал:

«У каждой литературной школы есть безвременно погибший юноша.

У пушкинцев – Веневитинов.

У символистов – Коневский.

У северянинцев – Игнатьев.

У футуристов – Божидар.

У акмеистов – Лозина-Лозинский.

Южнорусская школа поэтов, столь отчётливо запевшая в последние годы в Одессе, также имеет «жертву утреннюю» – Анатолия Фиолетова.

Когда содружество молодых поэтов распадается…

Когда каждый идёт своим путем, отражая удары и сам поднимая руку на бывших друзей – то память об ушедшем друге единственно отрадна и единственно миротворна».

Такой «жертвой утренней» для одесской живописи навсегда останется Люда Ястреб.

«Большое видится на расстоянии». Это закон, в основе которого человеческий опыт. И всё же сейчас, в 2020 году, хочу, как бы забыть об этом расстоянии. Вернуться в те шестидесятые-семидесятые годы и оттуда взглянуть на группу художников, в которой своё определённое место занимала Люда Ястреб.

Пожалуй, уже здесь начинается сфера «двойного зрения». Сегодня многие представляют Люду чуть ли не центральной фигурой этого художественного движения. Но в живой жизни все было не так, совсем не так. Центром группы был Саша Ануфриев, возле него достаточно ярко вырисовываются фигуры Володи Стрельникова, Валентина Хруща, Виктора Маринюка. Люда не тушевалась – ей это так же не было свойственно, как и брать на себя функции лидера, она была негромким человеком, не суетным, и со временем – неожиданно, пожалуй даже для своих друзей – обрела остро индивидуальный почерк, пройдя путь от романтики ранних холстов к монументальной статике, к загадочной ясности своих картин и рисунков семидесятых годов, оставшихся её знаком в искусстве.

Один эпизод из разговоров с Людой в трудных шестидесятых. Тогда она часто утром, когда в редакции «Комсомольской искры» ещё было пусто и тихо, забегала ко мне в крошечную комнатку, где располагался отдел культуры. И сразу решали: идём, попьём кофе. Это был традиционный путь в бар «Красной», где нас знали, иногда даже могли напоить кофе «в долг» до следующего дня. О чём мы обычно говорили? О друзьях, о работе, о живописи и кино, но чаще о литературе. Давая Люде новые книги, рассказывая о символистах, акмеистах, футуристах, я делился переживаниями, находками, впечатлениями. В те дни в Одессе выступала артистка из Харькова Александра Лесникова. Она читала Марину Цветаеву, читала ярко, в её репертуаре были стихи, которые ещё не были в СССР напечатаны.

И я тогда, на какой-то период попал в мир притяжения Цветаевой, ощутил её силу. Твердость. Мощь. Мне казалось, что она может стать путеводным знаком и для Люды – так много страсти, волевого натиска было в её стихах и прозе. Люда слушала меня и попросила книжку Цветаевой. Ей хотелось прочесть её своими глазами, не поддаваясь власти голоса, власти всеобщего обожания. На следующий день я принёс ей синий сборник, первую объёмную книгу Марины, тогда только вышедшую. Люда держала её недели две, принесла, спросила, нет ли у меня цветаевской прозы. Тогда ещё не было. О своих впечатлениях Люда не говорила, да и я не расспрашивал. Знал, что раньше или позже мы вернёмся к этой теме.

Мы сидели в очередной раз в том же баре «Красной». Зашел завсегдатай бара художник Олег Соколов. А впрочем, мы все были завсегдатаями. Но Соколов там почти жил. В руках у него была папка. И в ней несколько рисунков. Наряду с геометрическими абстракциями, стихопоэзия – Вознесенский, Цветаева. В тот миг я почувствовал, что, в отличие от меня, Люда не приняла эту графику Олега, хоть к нему, как к художнику, как к человеку, относилась с уважением, понимая его роль в художественной жизни города.

Лишь спустя несколько месяцев мы вновь заговорили о поэзии. И тогда Люда сказала, что для неё Цветаева чрезмерна. Сквозь годы запомнилось это определение, найденное слово: чрезмерна. Да, ярка, да, страстна, но напор слишком давящий.

Сегодня, через столько лет, я могу лишь удивляться, как точно, одним словом охарактеризовала Люда Цветаеву.

Чрезмерна.

И задумываюсь, не в понимании ли этого разгадка её собственного пути, собственных решений, где преобладал тихий голос, мягкая уверенность, достоинство.

В коллекции Музея современного искусства Одессы есть картина Люды Ястреб «Карусель» 1971 года, как бы подводящая итог её «игровой», «романтической» живописи. Никаких ответов на социальные запросы, верность внутреннему голосу, воспринимавшему радость, счастье, как детский карнавал.

Но и при этом – никакой «чрезмерности». В противовес ей – гармония, единение с природой, очеловечивание реальности, теряющей человеческий облик.

Вернусь к той среде, в которой как художник росла Люда. Для неё это были не просто друзья, а товарищи по творчеству, она сопереживала их успехам, радовалась выставкам. Восхищалась лирической смелостью Хруща, внутренней восприимчивостью Ануфриева, посмеивалась над желанием Дульфана прорваться в Союз художников, но никому не хотела подражать, искала свой язык, свою нишу в искусстве. Конечно же, все они тогда не называли себя группой, не ощущали себя диссидентами, хоть неформальной группой были и нонконформистами были. Не в политике, не в общественной жизни, а в искусстве. Это была их стезя, и никакой другой они не искали. Так что их нонконформизм прежде всего заключался в том, что, зная, как пробиться к жирному пирогу, который был в руках Союза художников, они все – и Люда Ястреб среди них – предпочитали заниматься искусством, а не идти строем в кассу. Но, кстати, они не осуждали тех художников, если это были настоящие художники, кто умел чётко разделить искусство и заработок.

Как шло становление Люды? Мне трудно ответить на этот вопрос и себе самому. Мне кажется, что её вкусы не менялись. Помню, она с интересом читала книжки, изданные в Одессе в начале прошлого века о Сезанне и об Эль Греко. Помню её восторг от икон на стекле, которые были в коллекции Ильи Беккермана. Но в какой-то день, увидев её рисунки, причём не у неё дома, а у друзей, в мастерской художника Константина Силина, где она рисовала весь день, вечер, ночь, а потом ушла, подарив им свои штудии, я вдруг понял, что она зрелый мастер.

Сейчас я хочу запечатлеть её живую жизнь. Мягкую улыбку на её лице. Постукивание пальцами по столу, когда она искала точную фразу. Дрожь в плечах, когда она, озябнув, забегала с дождливой улицы в редакцию.

Последний раз мы виделись в конце весны – начале лета 80-го года. Люда уже не вставала с постели, знала, чем больна, чем это закончится, но рисовала, общалась с друзьями. Признаюсь, мне было тяжело заходить, Но приехала из Москвы художница Надя Гайдук и буквально заставила меня пойти с ней к Люде. Болезнь не изменила ни её лицо, ни манеру общаться. Мы были у Люды недолго, но не было ощущения, что мы у тяжело больного друга (мама Люды попросила, чтобы мы не затягивали встречу – Люда быстро уставала). Сама Люда была настроена на волну общения, – интересовалась – что в Москве, что в Одессе. Слушала, отвечала, комментировала. Можно лишь догадываться, какое нужно было мужество, чтобы так себя вести. Но в этом и была вся Люда, человек, принесший в мир гармонию и красоту.

Второй, я бы сказал главный период её творчества, начавшийся с конца 60-х – начала 70-х годов (ведь она только в 1964-м году окончила Одесское художественное училище) продолжался десять лет.

На её полотнах, рисунках фигуры почти рубенсовской полнокровности, но и в то же время незащищённые, открытые. Сколько ясности, определённости, красоты в её «Лежащей». Ещё чуть-чуть, и можно было бы уйти в гротеск, в сатирическое изображение картинок одесского быта. Но нет в её творчестве этого иронического отношения к своим моделям, к людям. «Большие купальщицы» удивительно грациозны, они легки, кажется, что объём не создаёт тяжести. Очевидно, потому, что они гармоничны в этом мире, который созидает художница, творит на своих полотнах.

И ещё из разговоров с Людой Ястреб.

– Даже абстракция не равнодушна к своему времени. Она может ласкать его, а может вести себя дерзко. Это всё равно определённый, закономерный мир, который построен по каким-то законам. И важно, очень важно – по каким. У испанца Хуана Миро – это декоративная игра. Красивая, иногда изящная. Но, всё равно игра. У русских мастеров Малевича, Клюна – за каждой картиной – душевное самораскрытие, исповедь в цвете и рисунке. Даже не исповедь (это менее характерно для русского искусства), а проповедь. Так и слышишь голос протопопа Аввакума. А из иностранцев лишь Клее приближался к такому энергетическому уровню слияния с природой, разговора от её имени.

Пожалуй, этой слитности с природой, понятности, как понятна нам природа – небо, луг, деревья, море, красота женщины, пластика её тела – добивалась и Люда Ястреб. И как мажорна и радостна девственная природа, так же мажорны и радостны были её полотна последних лет.

Чистые открытые цвета на картинах. Красный, синий, голубой. Но наибольшего, какого-то оркестрового звучания, она добилась в пользовании белым цветом (а, быть может, светом). В её картинах это цвет жизни, жизнеутверждения, это напряжение солнца и зной, это чистота помыслов и свет пространства. Только не фон. В живописной системе, предложенной художницей, мне кажется, не было фона, были равно значимые цвет, ритм, фигуры – всё это вместе и должно было выразить суть, смысл – торжество жизни.

Из поздних работ Люды Ястреб в Музее современного искусства Одессы хранится библейской ясности акварель. И в ней тоже, так органично присущее Люде Ястреб торжество жизни, торжество гармонии.

И вот тут я вернусь к тому, о чём писал вначале. Удивительно жизнеутверждающа, жизнелюбива её живопись. Творчество преодолело боль, нигде и никогда художница не впала в отчаянье. На открытии первой посмертной выставки в 1982 году Юрий Егоров сказал, что жизнь и творчество Люды Ястреб неразрывны. И творчеством своим, жизненной его силой она преподала и художникам, и зрителям урок мужества. Пять лет знать о болезни, но не поддаться чувству жалости к самой себе, не поднять свою боль до трагедии, пусть даже до реквиема, способен только очень сильный, цельный и гармоничный человек.

Когда-то поэт Арсений Тарковский, говоря об одном из ушедших московских художников, выразил мысль, которую в полной мере можно отнести к короткой и светлой жизни Люды Ястреб и к её творчеству:

«Это прекрасный пример того, как выгодно быть честным и чистым человеком. Это просто выгодно! Вы видите совершенно наглядно, какие прекрасные плоды это приносит, как дорого то, что делается людьми такого рода, которые с подлинным святым упрямством, с железной волей пробиваются сквозь все преграды и, в конце концов, достигают прекрасных нравственных результатов, этико-эстетической чистоты».

Белый ангел нонконформизма.

Такой Люда Ястреб останется в истории одесской живописной школы.

30 апреля

Международный день джаза. Это и мой праздник. Ведь знаменитые стихи: “Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст”, я услышал собственными ушами где-то в 1950году, занимаясь в восьмом классе. Нас повели на коллективный просмотр в кинотеатр имени Ворошилова, а перед фильмом шёл обязательный киножурнал, в тот раз – мультфильм Сергея Михалкова с этими незабываемыми словами.
Шутки шутками, но для меня джаз всегда оставался пространством свободы. Не уверен, что прав Леонид Утёсов, утверждавший, что джаз родился в Одессе. Думаю, что в Нью- Орлеане, но что в Одессе мы слушали великолепный джаз – поручусь. Помню приезды в Одессу и Эдди Рознера с джаз-оркестром, и Лундстрема, да и того же Утёсова, чьи “Весёлые ребята” мы знали наизусть.
А ведь Одесса – это и Таня Боева, Лариса Долина, Юрий Кузнецов, Сергей Терентьев, Николай Голощапов… Это первый джаз-клуб, в правление которого входили Юра Затворницкий, Феликс Кохрихт, Миша Бочаров…Тогда это уже не было запретным, не времена борьбы с космополитизмом, но всё равно каждый шаг нужно было отвоёвывать. Вот Юрий Петренко в государственной филармонии создал джазовый абонемент, вот Коля Голощапов открыл в музучилище джазовое отделение…
Кстати, само слово – джаз – впервые на русском языке написал интереснейший поэт, одновременно и джазмен Валентин Парнах. Всю жизнь гонялся за его прижизненными сборниками стихов, которые иллюстрировали Пикассо, Наталья Гончарова, Михаил Ларионов… Не нашёл, нет его даже в знаменитой джазовой коллекции Феликса Кохрихта. Вот о нём, не только журналисте, но и человеке с джазовым мышлением, пропагандисте джаза, а это было эстетическое диссидентство, напомню сегодня.

Американский изобретатель Эмиль Берлинер в 1888 году запатентовал новое устройство – граммофон и основал первую в мире компанию по продаже граммофонных пластинок. И старая пластинка, и современный диск – это скрученная в спираль звуковая дорожка – «канавка» с неровными краями, размер которой определяет время и качество звучания.

Первые пластинки изготавливали из натуральной смолы – шеллака, выделяемой насекомыми – для изготовления одной граммофонной пластинки собиралась смола 10 тысяч этих крошечных червячков. Отсюда – дороговизна первых пластинок, которая увеличивалась необходимостью менять иглу после каждого прослушивания. Были попытки делать пластинки из железа, стекла, даже фантастические «одноразовые» – из шоколада. В двадцатые годы прошлого века появились первые виниловые общедоступные пластинки, а в пятидесятые – первые долгоиграющие, и это был настоящий прорыв! Шестьдесят лет назад увлёкся совсем не поощряемой властями («Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст»!) джазовой музыкой, а вслед за этим и собиранием пластинок одесский журналист Феликс Кохрихт. Восприняв как аксиому утверждение Леонида Утёсова, что джаз родился в Одессе, он начал собирать и пластинки с записями песен Утёсова, и все, что связано было с понятиями «джаз» и «в Одессе». Кстати, и сегодня, спустя 60 лет, Феликс Кохрихт убеждён, что Леонид Утёсов – выдающийся джазовый деятель, не только музыкант, но и организатор, пропагандист джаза. Те первые пластинки (некоторые – записи «на костях», то есть пластинки на рентгеновских снимках, сродни «самиздату» в литературе) он подарил в экспозицию музея Утёсова, в Треугольном переулке,11(теперь улица Утёсова, 11) в доме, где родился Ледя Вайсбейн, будущий Леонид Утёсов …

Открывается дверца стеллажа – и, как книги, стоят на полках сотни пластинок, уже не выпускающихся ни в России, ни в Украине, компакт-диски, магнитофонные записи. Но прежде всего смотрим книгу – «Украинскую энциклопедию джаза», изданную в Киеве в 2004 году. Здесь многие статьи написаны Ф. Кохрихтом, есть статья и о нём, члене Международной федерации джаза ЮНЕСКО, одном из фундаторов Одесского джаз-клуба. И ещё одна книга привлекла моё внимание. Изданная в США монография Фредерика Старра о советском запретном (в те годы!) джазе с надписью автора: «Дорогому Феликсу – защитнику чести и славы города Одессы и организатору фестивалей джаза в городе, где родился Леонид Утёсов».

И всё же, что побудило молодого человека в конце 50-х годов начать собирать джазовую музыку? Встреча с удивительным человеком, собирателем, которого знала вся музыкальная Одесса, – Александром Пикерсгилем. В его квартире на углу Пастера и Петра Великого Феликс впервые увидел несметные сокровища – пластинки, записи, книги. Здесь всегда звучал джаз. Как было после этого знакомства не попробовать собрать свою коллекцию любимой музыки!

А тут ещё в 1954 году в Одессу приехал оркестр Эдди Рознера (тогда-то весь город запел «Моя родная Индонезия»), затем «Голубой джаз» из Польши (и вновь-таки – у всех на устах «Розовая гвоздика»).

Вот они – пластинки с записями оркестра Эдди Рознера, Олега Лундстрема – первых ласточек, пробившихся после запрета на джаз в СССР с середины тридцатых годов.

Коллекция Феликса Кохрихта интересна ещё и тем, что многие музыканты, приезжавшие в Одессу, дарили ему свои пластинки с автографами. Держу в руках диски ставших легендарными Алексея Козлова, Николая Левиновского, Леонида Чижика… А какой восторг вызвал ансамбль «ГТЧ» из Литвы, в составе которого были Ганелин, Тарасов и Чекасин. Они приезжали в Одессу по приглашению джаз-клуба и, естественно, бывали в доме Феликса Кохрихта и его супруги Татьяны Вербицкой, дарили свои записи.

Но не только гастролями приезжих джазистов жила Одесса. Кто из нас не помнит оркестр Евгения Болотинского, работавший во Дворце студентов?! В коллекции Феликса есть плакат 1963 года – выступление оркестра в Ленинграде, в программе «Как пройти на Дерибасовскую?».

Кстати, в школе Феликс учился в одном классе с замечательным одесским джазовым музыкантом, «Золотой трубой Одессы», как его называли, Аркадием Астафьевым. А затем уже, в джаз-клубе, подружился с Юрием Кузнецовым. В моих руках изданная в 1980 году «Мелодией» пластинка «Свет осенней листвы». На одной стороне – записи Сергея Терентьева, а на другой – трио: Ю. Кузнецов, А. Кучеревский и С. Зак. В эти же годы пришла слава к Татьяне Боевой, Ларисе Долиной. Одесская филармония, по инициативе её директора Ю. Петренко, создала два джазовых абонемента. Николай Голощапов в музучилище открывает джазовое отделение, создаёт свой первый биг-бенд. В Одессе проводились интереснейшие джазовые фестивали памяти Леонида Утёсова.

И всё это отражено в пластинках, в записях. Как реликвией дорожит Феликс записью «Духовного концерта» Дюка Эллингтона в исполнении оркестра Николая Голощапова с дружеской надписью старейшины одесских джазистов. А вот компакт-диск: юная певица Маша Монастырская – надежда одесской джазовой школы.

Среди особо ценных пластинок – запись выдающегося джазового скрипача Стефана Граппелли, которого Кохрихт слушал в легендарном Нью-Йоркском кабачке «Блю Нот», когда тот играл Гершвина. А вот привезённые из Германии записи «вечнозелёных» джазовых пьес времён Второй мировой войны в исполнении оркестра Глена Миллера…

Во времена, когда джаз был почти под запретом, лучшие пластинки из этой коллекции звучали у Феликса Кохрихта дома на импровизированных «музыкальных собраниях», которые, как и А. Пикерсгиль, как и М. Обуховский, он с лекциями проводил для молодых энтузиастов. Сейчас эта музыка доступна всем, и диски с автографами стали частью домашнего музея музыки. О каждой из них можно рассказать занимательную историю. К примеру, вот этот лондонский диск 70-х годов минувшего века с записями группы «ГТЧ». И знаменитый ныне пианист Алексей Ботвинов, и Юрий Кузнецов, у которых сложились свои великолепные коллекции, приходили в дом Феликса Давидовича переписывать эту редкую запись. А сколько пластинок он переписал у них! Так шёл обмен музыкальными новинками, взаимопомощь и взаимовыручка людей, любящих джаз.

Конечно, не только джазовые пластинки есть в коллекции Ф. Кохрихта. Есть и классическая музыка. По сути, это уже другая тема. Но одну группу пластинок не могу не упомянуть. Мать Татьяны Вербицкой – Наталья Сергеевна Завалишина – в одесской юности дружила, играла в четыре руки со Святославом Рихтером. Уже став всемирно известным пианистом, С. Рихтер не забывал о днях молодости и присылал ей с трогательными надписями свои пластинки. Сейчас они бережно хранятся в доме Феликса и Татьяны…Кстати, продолжая эту тему – в июне выходит наш альманах «Дерибасовская-Ришельевская», где будет опубликована интереснейшая полемическая статья Феликса Кохрихта и Юрия Дикого о Святославе Рихтере.

Ещё раз просматриваю пластинки на стеллаже. Чего тут только нет! И как своеобразное подведение итога подвижнической работы Ф.Д. Кохрихта по возрождению джазовой жизни – награда Международного фестиваля «Джаз-карнавал» в Одессе – в виде пластинок…

Сегодня пластинки, насколько знаю, ни в России, ни в Украине не выпускаются. Но в других странах известные и уважаемые музыкальные группы, наряду с CD-альбомами, выпускают небольшие тиражи виниловых записей. Несмотря на то, что пластинки капризны в хранении, не любят попадания прямых солнечных лучей, дыма, пыли, влаги, им необходимо регулярное проветривание и хранение в специальном конверте, – они были и остаются реликвиями у ценителей музыкального искусства.

Замечательно, что и в нашем городе есть дом, есть люди, бережно сохраняющие музыкальную историю. И что не менее важно, их собрание – не музей, а живая жизнь музыки.

4 мая

Приятно напоминать – литературная Одесса, это не только мощная волна писательских талантов в двадцатые годы прошлого века, когда действительно одесситы Бабель Багрицкий, Олеша, Катаев, Ильф и Петров, Кирсанов и Славин покорили Москву.
И хоть в конце двадцатого века литературная Одесса расползлась по земшару – в Америку улетели Аркадий Львов и Вера Зубарева, Вадим Ярмолинец и Илья Рудяк, во Францию уехал Анатолий Контуш, в Германию Ефим Ярошевский, в Израиль Белла Верникова и Петр Межурицкий, в Австралию Юрий Михайлик, в Москву …
Но всё равно – литературная жизнь в Одессе не прерывалась. Достаточно назвать Сергея Рядченко, Анатолия Глущака, Рудика Феденева,Тараса Федюка Аню Яблонскую, Марину Хлебникову, Анну Сон, Анну Стреминскую, Игоря Божко.

К ним сегодня присоединились новые литераторы, молодые и талантливые – Майя Димерли и Анна Михалевская, Вика Коритнянская и Елена Андрейчикова, Тая Найденко и Влада Ильинская, Анна Костенко и Анна Малицкая…У них выходят книги, их публикуют в художественных журналах.
Вот и сегодня я закончил читать новый роман Анны Михалевской «В коконе».

В 2017 году в Киеве у Михалевской вышел сборник рассказов «Междверье». Я писал к нему предисловие и предупреждал, что это старт, что нужно с интересом следить, как будет развиваться этот прозаик.
И вот большой роман. Одесский роман. С интригой. Которая держит читателя.
Если бы в Одессе, как раньше, снимали кино, – какая прекрасная история для фильма.
Здесь есть чуть мистики, здесь есть легенды Одессы. Но – главное – здесь люди, в реальность переживаний которых веришь.
Забавно, Анна Михалевская считает себя писателем – фантастом.
А её фантастика столь реалистична, что понимаешь – нынешний роман вобрал в себя находки писателей магического реализма, да и самых разных стилей. Так и возникает новый реализм.
Меня подкупает у Михалевской язык. И её героев, и самого автора. В книге различимы языковые пласты. Можно не смотреть, кто говорит, а по тому – как говорит – легко вычислять героев романа.
Не хочу спойлерить, как ныне принято выражаться, не хочу даже намекать на сюжетные ходы.
Советую книгу купить и прочесть.
Думаю, что как и я, вы полюбите и героев романа, и автора. Надеюсь, вместе со мной будете ждать её третью книгу.

Роман «В коконе» был выбран мной и Евгением Деменком, как значительное произведение, рождённое в недрах «Зелёной лампы», и его студия издала в 2020 году. Это уже пятнадцатая книга, изданная нами за десять лет. Помогли в издании романа Анны Михалевской как всегда: Евгений Деменок и писатели Елена Андрейчикова и Елена Палашек.

8 мая

Об этой книге хочется рассказать именно сегодня.

А точнее – книги ещё нет, есть рукопись.

С интересом читаю не только вышедшие книги, но и готовящиеся, создающиеся.

Потрясением было знакомство с каждой новой главой «Октомерона» Сергея Рядченко, недавно с удовольствием читал первый роман Яны Желток, а сейчас у меня в компе

документально-публицистическая книга Виктории Коритнянской «Истории, которые остаются с нами».

Это несколько сот монологов, записанных писательницей, разговаривающей с «детьми войны», с «внуками войны». Пытающейся понять, что осталось в памяти этих людей про ту, вроде бы уже далекую, но незабываемую войну.

Казалось бы, сто лет назад была первая мировая. Что мы помним? НИЧЕГО!

А Великая Отечественная так глубоко перепахала саму жизнь, что кровоточит и сегодня.

У Виктории Коритнянской, конечно же, были предшественники.

Вот так из сотен интервью состоит «Блокадная книга» Даниила Гранина и Алеся Адамовича, так построена книга лауреата Нобелевской премии Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо».

Но всё равно каждая следующая попытка собрать такую книгу – ходьба по минному полю, тревожишь души людей, оказываешься вовлечённой не в одну биографию, а в народную жизнь.

Для такой работы нужно обострённое чувство сопереживания и музыкальный слух, чтобы запечатлеть интонацию каждого собеседника.

Виктория Коритнянская, сотрудник реставрационных мастерских, пришла в студию «Зелёная лампа» при Всемирном клубе одесситов, показав несколько коротких рассказов. Подкупали искренностью чувств, нежностью к своим героям. А потом она принесла короткую повесть «У смерти за пазухой». И я понял, что писатель состоялся, что это литература. Мы опубликовали её повесть в сборнике прозы студийцев «Пока Бог улыбается». И ждали.

И вот новая – большая книга. Не парадное описание войны, подвигов и фанфар, а сострадание к тем, кого покалечила война, боль, боль, боль…

В этой книге нет пафоса. Но есть осознанная цель – показать немыслимость войны, разрушающей в человеке человека.

Я попросил у Виктории Коритнянской разрешение опубликовать несколько фрагментов, готовящейся книги.

Мне кажется в день памяти (не понимаю, почему и «день прощения», что кому, зачем мы должны прощать) это чтение прорвётся – сквозь 75 лет – в наши сердца.

Надеюсь, что книга найдёт своих меценатов, и в год 75-летия Победы будет издана.

Итак, фрагменты.

Виктория Коритнянская

Маленькие фрагменты больших историй

Жанна, г. Одесса.

Я до сих вспоминаю с ужасом… Помню, как каждый день слушали по радио Левитана. А он говорил:

– Такой-то город сдан, такой-то город взят…

И все взрослые начинали плакать, и мы, дети, жались к мамам и бабушкам и тоже плакали…

Помню, как в бомбоубежище мама прижимала меня к животу и руками зажимала мне уши, чтобы я не слышала шума, свиста снарядов…

Помню, как после бомбежки, мы первым делом бежали к нашему дому, смотреть целый он или нет… Это было так страшно, остаться без дома…

Владимир, г. Одесса.

Однажды немец вышел. У него форма была серо-синяя и футболка, как у наших военных сейчас, зеленая такая, однотонная, со стеком в руке. Я потом уже понял, что это Сталинградская битва как раз была. Мы с мальчишками на коньках во дворе катались. Это сейчас его застроили полностью, а тогда много места было. И он вышел и собаке: «Фас! Фас!» на нас. Все дети разбежались, а я самый маленький, не успел, споткнулся на одном коньке, мне ребята один конек привязали. И собака эта подбежала ко мне, но не укусила, а понюхала только и к нему вернулась. И он ее стеком ударил и снова: «Фас!», – приказал. Тогда она уже на меня набросилась, но не за горло взяла, а, так, за пальтишко дернула, свалила и лицом по земле потянула. Румыны из бухгалтерии выбежали, отбили меня, но я с того времени замолчал, потом уже заговорил, но сильно очень заикался…

Галина, г. Одесса (во время войны проживала в селе Никольское Братского р-на Николаевской обл.).

А однажды… У нас заборчик кованный, такой ажурный был… Его папа покойный сделал (отец Галины погиб в 44-ом году при форсировании р. Днепр). Немец постирал носки и повесил на тот заборчик. Сушиться. А мальчик бежал, он через несколько улиц от нас жил, и, я видела, взял те носки. Немец увидел потом, что нет носков, схватил маму, приставил к голове пистолет:

– Это твои киндеры! Твои!

Убил бы… Но я подбежала, кричу:

– Это не мы! Не мы! Это мальчик! Мальчик забрал!

Еле упросили. Сказал, чтоб носки принесли. Мы пошли. Нашли хату, где мальчик жил, зашли. Он за столом сидит. А у печки женщина. Мама ей говорит:

– Отдайте, ваш мальчик взял, мы видели…

А она стоит, не отдает. Тогда мама стала на колени, поползла к ней. Тогда только отдали…

Евдокия, г. Одесса (во время войны проживала на хуторе Рублевка Чигиринского р-на Черкасской обл.). …

Подвір’я наше від хати спускалось до річки. Невелика така річечка, а потім вже на тому березі луг і провали невеликі. І розведчика два, треба було їм до німців добратися, пішли ніччю через ту річку та високу траву і не вернулись. Німці наче як знали, що вони полізуть, ждали їх у тих провалах… Ну, надо було їм туди лізти? А одного солдата вбило, принесли його, поховали в нас за сараєм.

Марфа, г. Смела, Черкасская обл. …

Офіцер у нас жив. Зайняв кімнату, а ми в сінях спали. Любі (дочке) тоді близько року було, вона повзала всюди. Одного разу я недогледіла, вона залізла на його постіль і опісялась. І він як раз прийшов. Побачив, взяв її за ніжку, як того лягушонка головою вниз, приставив пістолета й каже:

– Ще раз і піф-паф.

А потім кинув її на долівку і сів за стіл обідать…

София, с. Рожевка, Броварский р-н Киевской обл. (во время войны проживала в соседнем селе Пуховка) …

Батько в 41-ому році пішов на війну. І якось в скорості прийшло на нього ізвещениє, що він без вісті пропав. Помню, як мати… Сидить з тою бумагою, плаче та й каже:

– Осталися ми діти самі, нема в нас батька…

Раиса, г. Смела (во время войны проживала в с. Мошорино Знаменского р-на Кировоградской обл.).

Повернувся батько аж в августі 45-го. Ми траву зранку косили для корови, тільки вернулися, аж до подвір’я молочарка за молоком приїхала. І водітель той:

– Дівчата, он ваш батько їде.

Ми вискочили, бачимо, батько на підводі. Побігли, всі троє йому на шию кинулися. Він обійняв нас, ми плачем і він плаче:

– Ох, дети мои, дети…

Николай, г. Одесса. …

Я помню освобождение Одессы. У нас в двери в наш полуподвал было стёклышко и оно было плохо закреплено. И ночью, где-то в полчетвертого утра, мы спали все в одной комнатке, вдруг колоссальный, оглушительный стук в дверь, и стёклышко это громко очень задребезжало. Мы проснулись все, конечно. Дедушка нас обнял, тогда же и партизаны ходили, и немцы, и румыны свирепствовали… Мы не знали, что нас ожидает… А потом зажгли все таки свет, не помню, что там было, или свечечку или лампу керосиновую, и увидели через это стеклышко зеленую каску и на ней большую красную звезду. И когда открыли, вошел солдатик. Уставший, они же там пробирались через эти лиманы… В плащ-палатке с ППШ, автомат у него висел на ремне… И мы от радости чуть не задавили этого солдатика в объятиях. А на следующий день, когда рассвело, во дворе творилось что-то невероятное… Люди пели и танцевали… Для нас это был день победы!

Алла, г. Балта, Одесская обл.

А дальше немного, на нашей же улице, жил с семьёй двоюродный брат бабушки, Федор. Он работал учителем, и 30 марта, на следующий день, как Балту освободили, случилась с его семьёй трагедия. Жена его постирала и вывесила на улице бельё, простыни, еще что-то, погода видно была хорошая, и летел немецкий самолёт, и летчик, наверное, подумал, что там госпиталь, и сбросил на усадьбу три бомбы. Я помню эти воронки глубокие, эти ямы, где-то в двух метрах друг от друга… И Федор, его жена и дочка, и жены сестра родная погибли, а сын Федора, Саша, ему тринадцать лет тогда было, побежал как раз, послали его в магазин за газетой, а когда вернулся – дома нет уже… Так их всех и похоронили рядышком, четыре могилы в ряд на кладбище стоят…

Раиса, г. Одесса. …

Мама рассказывала, они же солдаты, их кормили, а в Сталинграде люди, те что остались, голодали… И вот она и еще несколько девочек ходили куда-то за хлебом, а мама, она маленького роста была, плечи узенькие… И они, когда шли, к ним дети подбегали, просили маму:

– Маленький солдатик! Маленький солдатик, дай хлебушка!

Ирина, г. Ройтлинген, Германия (семья Ирины проживала в г. Киеве) …

Всю дорогу их поезд бомбили… Во время налетов они выскакивали из вагонов и прятались возле насыпи… Прятались… под какими-то кустами, деревцами, вжимались в эти… какие-то неглубокие ямки… И как-то во время одной бомбёжки мама потерялась. Бедная бабушка с братиком бегали вдоль состава и кричали диким криком… А мама с другой стороны тоже бегала и кричала… Ужас отстать от поезда и потеряться был страшный. И так они бегали и не могли найти друг друга, пока дед не сообразил – перелез через пути и словил испуганную маму.

…В мае 45-го – Победа! Для мамы, девушки 18-ти лет, этот день запомнился ощущением большого счастья и очень тёплой весны. Она одела свое любимое крепдешиновое платье в цветочек и… новые туфли! Конечно, все должно было быть новым – ведь теперь, после войны, им предстояла новая жизнь! Но туфли не знали, что у хозяйки праздник и счастье. На Крещатик мама ещё дошла, а вот обратно шла уже босиком – туфли ужасно натерли ей ноги. Но в таком возрасте, при таком счастье, все это казалось такой чепухой! Весь город пел, танцевал и целовался! Все были такие родные! И… вы не поверите, но это ощущение счастья в глазах появляется у мамы до сих пор, каждый раз когда она вспоминает, как шла домой через ликующий город с туфлями в руках…

Жду эту книгу. Она нужна сегодня Одессе. Книга народной памяти.

10 мая

«А нам показалось, совсем не осталось врагов…»
Есть люди, у которых один день отделен от другого намертво. Вчера было 9 мая, вспоминали, праздновали, горевали, сегодня 10 мая – и уже поглотила текучка жизни. А в сущности всё взаимосвязано. Вытекает одно из другого.
10 мая 1978 года на Одесской киностудии начались съёмки нового фильма по роману братьев Вайнеров “Эра милосердия”. Мы знаем эту пятисерийную ленту по прокатному названию “Место встречи изменить нельзя”.
Если бы меня попросили назвать десять любимых фильмов, не попал бы он в их число. Но всё же, чем-то зацепила меня лента настолько, что и спустя 40 лет живут в памяти сцены, реплики, лица…
Конечно, Владимир Высоцкий с блеском сыграл Жеглова. А какие незабываемые герои у Сергея Юрского, Армена Джигарханяна, Зиновия Гердта, Евгения Евстигнеева, Станислава Садальского…Это был фильм не о войне, но война жила в нём своими нравственными устоями.
Через несколько лет после телепремьеры фильма я встречался в Одессе, с Аркадием и Георгием Вайнерами, брал в гостинице “Красная” у них большое интервью для “Вечёрки”
Кому-то из киноначальников не понравилось название “Эра милосердия”, – рассказывал Аркадий. – Что-то есть в этом слове милосердие – поповское. И упёрся рогом. Никакого милосердия. Вечная борьба. Так родилось пустое и нейтральное название.
Авторы любили Высоцкого. Жалели, что Говорухин не дал ему исполнить специально для картины написанную песню “О конце войны”. Впервые тогда я услышал её слова. Георгий выбивал ритм, похлопывая по столу, и они с Аркадием напевали:

Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны,
Вот и клятвы слышны – жить в согласье, любви, без долгов,
А всё же на Запад идут и идут эшелоны,
А нам показалось, совсем не осталось врагов…

Недовольны авторы были Владимиром Конкиным. Нравственный стержень, который был в их Шарапове, оказался размыт. Зритель любил и верил Жеглову, а не прошедшему войну Шарапову. И это печалило писателей.
Должна была после войны, как тогда казалось, наступить Эра милосердия. Увы, не наступила.
Потом эту песню Высоцкого я нашёл в записи. Длинная. Не лучшая. И всё же иногда повторяю последнюю строку:
А нам показалось, совсем не осталось врагов…

12 мая

Отгремели салюты. Помянули павших. И всех вместе, и каждый своих родных.

А меня не оставляла мысль, что лакируем мы представление о той войне.

Чьи мемуары мы читаем? Маршалов, генералов, комиссаров…

Часто цитируют сегодня интервью маршала Конева, где не выдержав пафоса и патоки, он сказал, что думает о цене Победы.

Конечно де Победа была. Конечно – она выстрадана. Дорога к ней – боль и кровь.

Вчера – по совету друзей – я посмотрел документальное кино «Поколение, уходящее в вечность» Впечатление оглушительное. Правда войны, которая была тщательно скрываема.

В основе фильма книга, написанная солдатом Великой Отечественной Николаем Никулиным. В 17 лет, в 1941 году из Ленинграда он добровольцем ушёл на фронт. И 1941 и 1942 год воевал под Ленинградом. Четыре ранения. Одно штыковое в рукопашном бою. После войны окончил университет, работал в Эрмитаже, стал профессором, но не отпускала его война, Синявинские болота, где похоронены дивизии, точнее не похоронены, так и лежат – через 75 лет после Победы.

Это нужно увидеть своими глазами.

Книга была написана Николай Николаевичем Никулиным в 1975 году. Десять экземпляров склеили энтузиасты. Но чтоб издать…А что скажут маршалы?

И лишь в 2007 году директор Эрмитажа решил издать эту книгу, как том исследований Эрмитажа. Конечно, книгу заметили, А как не заметить.

Вот короткий фрагмент.

«…Я обратился – пишет Никулин – к бумаге, чтобы выскрести из закоулков памяти глубоко засевшую там мерзость, муть и свинство, чтобы освободиться от угнетавших меня воспоминаний…

…Война — самое большое свинство, которое когда-либо изобрёл род человеческий, война всегда была подлостью, а армия, инструмент убийства — орудием зла. Нет и не было войн справедливых, все они, как бы их ни оправдывали — античеловечны…

…На войне особенно отчетливо проявилась подлость большевистского строя. Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных, интеллигентных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило то же самое, но в еще более открытой, омерзительной форме. Приведу пример. Из высших сфер поступает приказ: взять высоту. Полк штурмует ее неделю за неделей, теряя множество людей в день. Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи приписали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть четырнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию… «Вперрред!!!», и все. Наконец какой то солдат или лейтенант, командир взвода, или капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие, восклицает: «Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76 миллиметровая пушчонка! Она его не пробьет!»… Сразу же подключается политрук, особист и трибунал. Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении, свидетельствует: «Да, в присутствии солдат усомнился в нашей победе». Тотчас же заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию, и готово: «Расстрелять перед строем!» или «Отправить в штрафную роту!», что то же самое. Так гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом, люди. А остальные – «Вперрред, в атаку!» «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики!» А немцы врылись в землю, создав целый лабиринт траншей и укрытий. Поди их достань! Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат. Надо думать, эта селекция русского народа – бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в XXI или XXII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных…»

.

Гордился ли настоящий интеллигент Николай Никулин, что мы победили в войне? Безусловно. Но знал, чувствовал, что потери были безмерны. И приходил к единственному выводу, что всякая война – свинство.

Это важно понимать и сегодня, через 75 лет после Великой Отечественной, когда вновь мы ведём войны.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Евгений Голубовский

Евгений Михайлович Голубовский (5 декабря 1936 – 6 августа 2023) Журналист, составитель и комментатор многих книг, связанных с историей, культурой Одессы. Родился в Одессе 5 декабря 1936 года. Окончил Одесский политехнический институт, где в 1956 году устроил со своими друзьями вечер-диспут, посвящённый искусству — от импрессионизма до кубизма, что было воспринято властью как акция против официального искусства соцреализма. Только вмешательство И. Эренбурга и Б. Полевого спасло от исключения из института. В штате газет «Комсомольская искра», затем «Вечерняя Одесса» работал с 1965 года. Вице-президент Всемирного клуба одесситов (президент Михаил Жванецкий). 15 лет редактор газеты клуба «Всемирные Одесские новости», последние пять лет одновременно заместитель редактора историко-краеведческого и литературно-художественного альманаха «Дерибасовская-Ришельевская». Редактор и составитель многих книг по истории культуры, литературной жизни Одессы. Публикуется в журналах России, Украины, США, Израиля. Член Национального союза журналистов Украины. Председатель Общественного совета Музея современного искусства Одессы. Лауреат журналистских премий.

Оставьте комментарий