Елена ДУБРОВИНА. Одиночество
От одиночества и от недоуменья
Здесь умерла душа…
Георгий Адамович
Историю эту, случившуюся в октябре 1935 года, долго передавали из уст в уста. Слухи ходили самые разные и невероятные – русский Париж был потрясен неожиданной и странной смертью молодого, русского поэта. Никто не знал подробностей его смерти. Одни говорили, что это было самоубийство, другие – убийство или случайная смерть. Было много версий, догадок и предположений. Однако газеты писали, что был он отравлен чрезмерной дозой наркотиков каким-то проходимцем, который побоялся умирать в одиночку и потому прихватил с собой Артура Яблонского. Почти во всех парижский газетах на следующий день был напечатан его портрет в траурной рамке с подробным и в то же время неясным описанием его гибели. Смерть молодого поэта оставалась для его друзей такой же загадочной и таинственной, как его жизнь, и его поэзия.
Его нашли рано утром в маленьком магазине женской одежды, который принадлежал его матери. В комнате стоял странный запах дешевых французских духов и смерти. Он лежал в небольшой полутемной комнате, густо увешанной дорогими, модными платьями. Умер он, вероятно, во сне, повернувшись лицом к стене. Ушел из жизни большой поэт, ушел в тот неизвестный, фантастический мир, в тот сон или полусон, в котором он пребывал все последнее время, ни с кем не попрощавшись, но оставив после себя черную, глубокую пропасть, наполненную до краев тайнописью его видений, одиночеством, нищетой.
В день похорон Артура Яблонского стоял холодный, осенний день. Серое небо тяжело нависло над городом. Мелкий дождь монотонно накрапывал, отбивая на крышах какую-то грустную, прощальную мелодию. В глубоких лужах копошились мятые, желтые листья. Узкая улица бедного парижского квартала была запружена любопытными – люди приходили со всех уголков Парижа. А в конце ее, в небольшой русской церкви с бледными, цветными стеклами было необычайно многолюдно – ведь в этот холодный октябрьский день отпевали великого русского поэта. Кроме тех, кто знал Артура Яблонского, было много любопытных, неизбежно посещавших всевозможные похороны и панихиды. Люди стояли тихо, только иногда доносились женские всхлипывания и редкий шепот сочувствующих. Едва мерцали в руках дешевые французские свечи, капал на пол горячий воск. Шум осеннего дождя доносился сквозь открытую дверь. Панихида была долгой. Выступали друзья и просто знакомые. Кто-то прочитал строки из его стихотворения:
И уже над бездной в пустоту
Зазывает смерть своих прохожих,
Занимайте место, лучше в ложе!
Пляшет дождь со смертью на мосту.
И из серой тучи в небе мрачном
Призывает нас к себе Господь.
В мир иной зовет живую плоть
Жизни, что прожили неудачно,
На пороге смерти, нет, не плача,
С будущим играя, будто в мяч,
Посмотрев на мир теперь иначе,
На иную вечность променять.
Артур Яблонский не дожил до зимы. Через неделю ему должно было исполниться тридцать лет.
– Сегодня мы потеряли друга, а Россия и эмиграция – великого поэта. Он погиб слишком рано, так и не успев до конца раскрыть свой талант, свое видение и философское понимание мира. Трагедия поэта заключается в безысходности, изоляции, одиночестве на чужой земле. Вся русская эмиграция плачет сегодня вместе с нами о рано ушедшем из жизни большом русском поэте, – закончил свою речь последний из выступающих.
* * * * *
Мона одиноко стояла недалеко от гроба, в стороне от толпы, загипнотизированная словами его друзей, отдающих дань его жизни и его поэзии. Они открывали ей мир его загадочной, так глубоко страдавшей души. Она внимательно слушала речи выступающих, думая о нем и вспоминая то короткое и счастливое время, которое было даровано им Богом и судьбой.
Его хоронили на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Октябрьские парижские дожди оплакивали в эту ночь нищего парижского скитальца и великого русского поэта…
* * * * *
Друзья всегда удивлялись, почему даже ночью Артур Яблонский носил темные очки. Он всегда выделялся среди других своей незаурядной внешностью и умом. Был он высок, широк в плечах, по которым рассыпались длинные, темные волосы. Он был остер на язык, прекрасно образован, и его остроумные замечания часто передавались из уст в уста.
Конец сентября в тот год в Париже был необычно жарким. Влажный воздух обволакивал пеленой, мешая видеть, думать. Артур не мог прожить дня, чтобы не размышлять о цели жизни, смысле своего существования. Он видел мир не только глазами, но и сердцем. Все образы, переполнявшие душу, он наносил на бумагу. Они выливались в строчки стихов – эмоциональные, глубокие, существующие вне реальности, как бы продиктованные невидимой рукой Всевышнего.
В этой шумной ночной суматохе
Ни души, только пуля насквозь.
И танцуют слепцы-скоморохи
На платформе в скрипучий мороз.
И цветы неживые на клумбах, –
Чтобы их нелюбимым дарить,
Сколько было их, нищих Колумбов,
Не умеющих смерть победить.
В воздухе еще чувствовалась жара, но с реки уже тянуло прохладой. Стало легче дышать. Жизнь его проходила монотонно в ночных прогулках по городу, в раздумьях о своем земном существовании, о цели его, о смерти. Несколько раз он навещал друзей в Ницце, но путешествие стоило денег, которые появлялись у него редко. Последнее время он много гулял вдоль Сены, восхищаясь красотой узких, средневековых улиц. Вечером он шел той же дорогой на Монпарнас, в кафе Ротонда – центр артистического и интеллектуального мира – для того, чтобы пообедать и пофилософствовать с друзьями-поэтами. И, несмотря на то, что красота Парижа вдохновила многих поэтов и писателей, художников и музыкантов, архитектура города его не вдохновляла. Он был одинок, изолирован, замкнут в своем собственном мире, внутреннем одиночестве.
Артур Яблонский устал от каждодневной борьбы за выживание, от нищеты, от бесконечного поиска своего собственного «я». Он был русским поэтом без родины, без дома, без любви, забытым на родной земле и не принятым на чужой. Материальное неблагополучие, точнее сказать, полнейшая нищета, внутренний, глубокий разлад с действительностью, богатство его духовного, внутреннего мира и убожество внешнего, непонимание со стороны многих друзей и родных, отсутствие слушателя, сложность и стихийность его многогранной и одаренной натуры – делали его изгоем, лишним человеком. Невыносимость бытия – духовного и материального – заставляли его погружаться глубоко в себя, делали замкнутым и отдаленным. А в стихах – предельная обнаженность, крик потерянного до отчаяния человека:
Есть только миг, но как преодолеть
И как увидеть вечность в пустоте,
Как жить и быть, не отвергая смерть,
И ждать восхода на пути к Тебе.
Под ногами не было реальной почвы, жизнь и сон сливались в одну долгую бессмысленную вечность, без будущего, без настоящего. Оставалось только прошлое, туманные воспоминания о России, о счастливом детстве, но и эта память со временем бледнела, гасла, как вспышка, как отражения ночных фонарей.
Кафе Ротонда в тот вечер еще было полупустым, и ему без труда удалось найти столик у окна. Артур оглядел зал. Было несколько знакомых лиц – в углу, напротив сидел известный художник-экспрессионист рядом с молодой, полной дамой, попавшей сюда, вероятно, впервые. Пара молодых людей что-то бурно обсуждала за чашкой кофе. Артур быстро просмотрел меню, но молодой официант долго не подходил. Наконец, он заказал свой обычный дешевый обед – луковый суп и кусочек жареного цыпленка. Постепенно зал стал наполняться завсегдатаями. Сегодня кафе было переполнено русской литературной элитой и русскими аристократами, как всегда громко обсуждавших текущие события в России и новые сведения об убийстве царской семьи. Только теперь начали они понимать невозможность возвращения. Артур внимательно прислушивался к разговору за соседним столиком – обсуждали философский трактат Бердяева «О самоубийстве». Тема была интересной и волнующей. В последнее время в Париже участились случаи самоубийства среди эмигрантов. Он развернул свежий номер газеты «Возрождение» и погрузился в чтение.
Артур без удовольствия ел едва теплый суп, в разговор ни с кем не вступал – была какая-то апатия, безразличие к происходящему вокруг. Он заканчивал свой обед в одиночестве, допивая чашку крепкого кофе и прислушиваясь к разговорам за соседним столиком, когда перед ним появился красивый, молодой человек в больших очках и вьющимися темными волосами. Они дружески поздоровались. Молодой человек был его хорошим знакомым, бедствующим поэтом, который, как и Артур, искал свою правду в этом чужом и жестоком мире. Они часто уходили из кафе вместе, дискуссируя и философствуя о смысле жизни. Стефан, так звали его знакомого, никогда не был оптимистом, и выживание в этом незнакомом мире стало для него настоящей трагедией. Ребенком его оставили родители на попечение бабушки. Совсем недавно они перебрались из Софии в Париж, где родилась бабушка. Стефан свободно говорил по-русски и по-французски. У него была тонкая, отзывчивая душа поэта, и он видел в Артуре такого же неприкаянного чужестранца, как и он сам. Стефан боготворил Артура.
– Привет, Артур. Где ты пропадал? Я тебя ищу с воскресенья. О тебе здесь кто-то спрашивал, молодая дама, наверное, одна из твоих поклонниц. О, между прочим, она должна быть сегодня здесь. Подожди меня.
И не давая ему возможности ответить, исчез из виду. Он долго не возвращался, и Артур уже направлялся к выходу, когда молодой человек снова его окликнул. Артур почувствовал на своей спине чей-то пристальный взгляд и обернулся. Рядом со Стефаном стояла привлекательная женщина, на вид лет около сорока. Без колебания, она смело протянула ему руку.
– Меня зовут Мона, – она говорила на чистом, русском языке, хотя и выглядела настоящей француженкой – на высоких каблуках и облегающей модной, длинной юбке, яркий шелковый шарф обвивал ее шею. Лицо Моны освещала радостная улыбка. Он внимательно разглядывал ее сквозь темные очки – женщина, действительно, была прехорошенькая. Она, не замечая его пристального взгляда, продолжала говорить:
– Дело в том, что я Ваша кузина. Возможно, Вы никогда обо мне не слышали. Вы жили в Санкт-Петербурге, а я жила в Риге. Я дочь брата Вашего отца. Они много лет не разговаривали. После смерти моих родителей я приехала в Париж к тете по линии мамы. Когда я первый раз пришла в это кафе, я слышала, как кто-то читал Ваши стихи и, таким образом, я узнала Ваше имя. Я так счастлива встретить здесь, на чужой земле, родную душу. Так счастлива!
Мона повторила «счастлива» несколько раз, и, взяв его за руку, потянула к выходу на улицу. Он был озадачен этой неожиданной встречей и рад ей в то же время. Артур не знал, как выразить ей свою благодарность за то, что она разыскала его в этом огромном, чуждом ему мире. Наконец, почувствовав неловкость своего молчания, он заговорил:
– Мона, Мона…. Какое редкое имя. Почему Мона? Я тоже очень рад, что я нашел свою кузину, которую не видел с детства. А Вы действительно моя кузина?
– Теперь, – думал он, – мы будем гулять вдвоем по моим любимым парижским улицам, и у меня будет и слушатель, и собеседник, и настоящий ценитель поэзии. Так рассуждал он про себя, продолжая внимательно изучать ее выразительное лицо.
– Чем же Вы занимаетесь целыми днями? Это лето было такое жаркое. Могу я проводить вас до дому? – сказал он и посмотрел на нее сквозь очки, мягко улыбнувшись.
– Сколько же ей лет? – думал он, все так же продолжая ее разглядывать, – Наверное, сорок, а может и больше, но это не имеет никакого значения. Может быть, теперь это будет одиночество вдвоем.
– Вы спросили меня, почему меня назвали Моной. Это сокращение от Дездемоны. Но, пожалуйста, продолжайте звать меня Моной. Я люблю Шекспира, но терпеть не могу свое имя. Я ненавижу трагические концовки, ни в литературе, ни в жизни. Я не могу думать о смерти. Я ее панически боюсь. Однако я заметила, что в Вашей поэзии Вы часто обращаетесь к смерти, как к единственному пути спасения от нашей нищенской жизни и страданий. Ваша предрасположенность к смерти меня пугает. Вы действительно думаете, что смерть есть единственный выход из страданий? Мы все, сознательно или несознательно, имеем в жизни какую-то цель, которую мы стремимся достичь. Трагедия же заключается в том, что мы часто стремимся к вещам, которые для нас недоступны, выше наших сил и обстоятельств, в которые мы попали. Тем не менее, это не значит, что мы должны перестать желать и не иметь в жизни цели. Но думать о смерти, как о единственном избавлении от страданий? Я всегда думала, что есть другие средства преодоления трудностей. Я считаю Вас человеком очень сильным. Так почему же тема смерти так часто звучит в Ваших стихах?
Она серьезно на него посмотрела, но он только слабо улыбнулся ей в ответ, и, стараясь подобрать правильные слова, заговорил:
– Моя дорогая Мона, многие сейчас видят смерть, как единственное спасение, единственный выход из мрачного лабиринта, в котором мы сейчас находимся. Возращение в Россию, домой – это иллюзия. Жить здесь, на чужой земле – это нищета и страдание. В этом и заключается наша сегодняшняя трагедия – трагедия творческого человека на чужой земле. Мы живем в вакууме и пишем в пустоту – нет читателя, нет слушателя.
Мона задумалась. Она была еще слишком молода и полна жизни, чтобы думать о смерти.
Стало прохладно, черная, ночная тень накрыла дома, и улицы постепенно опустели. Мона жила недалеко от него со своей престарелой тетей и собакой. В течение дня она рисовала, а вечером гуляла с собакой по опустевшим улицам Парижа. Это была ее обязанность – прогуливать на ночь собаку.
– Вы рисуете?
Он был приятно удивлен.
– Вы действительно художница?
– О, нет. Это звучит слишком громко. Я просто любитель, никогда не училась живописи, но моя жизнь без этого была бы пуста. Дело в том, что я недавно потеряла мужа, он очень болел. Я думала, что переезд в Париж ему как-то поможет. Я не смогла его спасти. Не смогла. Но не смотрите на меня с таким сожалением. Он был очень хорошим и добрым человеком, намного меня старше. Мы были большие друзья, но я никогда его не любила, хотя я очень уважала и его, и его работу. В Риге он был архитектором, талантливым архитектором. Там у него была жизнь. Теперь я не хочу туда возвращаться. Я рассказываю вам все это только потому, что вы мой кузен.
И внезапно осознав, что она слишком много говорит, замолчала.
– Пожалуйста, продолжайте, ничего от меня не скрывайте. Так значит у Вас, кроме меня, нет других родственников в Париже. Так? Я прав?
– Почти правы. Вы забыли упомянуть мою тетю. Но, пожалуйста, снимите ваши темные очки. Я хочу увидеть Ваши глаза, хотя бы один раз. Мне так, в очках, трудно с Вами говорить. Можно я их сниму? – И она протянула руку, чтобы их снять.
Он перехватил ее руку выше локтя и почувствовал ее прохладную, нежную кожу.
– Только один раз, и только для Вас.
Смеясь, он снял очки и посмотрел на Мону. Они остановились лицом к лицу под уличным фонарем. Полоса света падала на его бледное красивое лицо.
– О, Боже! Ваши глаза светло-зеленого цвета, почти как мои. Почему вы носите очки ночью?
– Почему? – улыбнулся он. – Наверное, потому, что я хочу выглядеть таинственным и неузнаваемым, или даже невидимым. Он сузил глаза, будто бы стараясь лучше ее рассмотреть.
– Но получается-то совсем наоборот – каждый Вас заметит и запомнит потому, что Вы единственный человек, который носит ночью темные очки, – заключила она, все еще не сводя глаз с его лица, как бы стараясь лучше его запомнить.
Они оба рассмеялись, и он снова надел очки. И только теперь она поняла, что он был близорук, и это была его единственная пара. Она ничего ему не сказала, и умело перевела тему на его поэзию.
– Я знаю Ваши многие стихи наизусть. Она снова взглянула на него, чтобы увидеть его реакцию. Он был искренне удивлен.
– Это мое любимое, – сказала она и стала читать:
Из царства Киммерийского плывет
такой тоской зеленый полусвет.
В игре теней дробится звездно лед.
Под мертвым солнцем – черный, мертвый свод,
и белизна неосвещенных лиц,
полутонов безликих карнавал.
И солнце мертвое – чернеющий опал
в овале провалившихся глазниц.
И только ветер то легко, то круто
Швыряет мглу из черной пасти утра…
Она закончила читать и опустила голову, боясь на него взглянуть.
– Я не помню своих стихов наизусть. И почему Вы выучили именно это стихотворение? Чем тронула Вас тема мертвого солнца?
– Прежде всего, меня поразила сама идея мира, в котором нет света и солнца, когда вся жизнь проходила бы в полной темноте. Означает ли это, что вся радость нашего существования может погрузиться во тьму, и наше жизнь станет такой же мрачной, как сама ночь? Что же такое наше счастье? Может быть, это свет вокруг и внутри нас самих, тот свет, которым мы обмениваемся друг с другом, поток позитивной энергии. Мертвое солнце…. Я не могу себе этого представить. Это так страшно, – она на секунду задумалась, а потом продолжала, – помните, что писал Кант. Наш мир существует таким, как мы его видим, и только когда мы видим его, он существует. Когда мы отворачиваемся от него, он исчезает. Значит ли это, что мир существует только в нашем сознании? Трудно представить жизнь в темном пространстве, когда ты ничего не видишь вокруг себя, когда ничего нет ни вокруг, ни внутри – ночь и вакуум. Я не могу себе это даже вообразить.
– Мона, к сожалению, здесь нас окружает темнота, мы живем в пустоте, люди без родины, без твердой почвы под ногами, без родных и друзей, мы живем не в материальном мире, а именно в вакууме. Ты хочешь опереться на дружескую руку, а твоя рука погружается в пустоту. Да, у нас есть небольшой круг друзей, но каждый борется за свое собственное выживание.
Он на минуту погрузился в молчание, а затем прочитал строки своих стихов.
Боюсь проснуться в одиночестве,
Цветных обоев желтизна,
край облака, углов отточенность –
окно и книги – жизнь моя.
Они подошли к ее дому. Это был старый кирпичный дом с широкими окнами, выходящими на узкую средневековую улицу. Оба остановились, не зная, что сказать. Он заговорил первым:
– Я рад, что Вы нашли меня, Мона. Теперь наши души навеки соединены. Может быть, эта встреча поможет нам преодолеть одиночество, и все, что раньше казалось таким ненужным и ничтожным, приобретет смысл. Хотите встретиться снова, скажем, завтра? – улыбаясь, он посмотрел на нее в ожидании ответа.
– Да, конечно же, я хочу Вас снова увидеть, Артур. Мы можем вместе прогуливать мою собаку. Я уверена – она Вас полюбит. А потом…
– А потом мы пообедаем где-нибудь в маленьком тихом ресторанчике. Я знаю один такой, недалеко отсюда, – прервал он ее.
И, поцеловав ее в щеку, зашагал к дому.
Артур медленно шел домой по улицам спящего города. Была странная, таинственная тишина. На небе одинокий месяц низко склонился над городом, едва освещая пустынную, ночную улицу; и новые строчки стихов бессознательно складывались в его голове: «Месяц к точке вселенной прирос наугад, словно к нему пристал золотой леденец». В ночном воздухе он слышал музыку и ощущал эту легкую мелодию тишины, и тихую мелодию счастья.
– Любовь – думал он, – это источник энергии и источник эмоций, которые вдохновляют нас на великие дела. Кто же побеждает в этой борьбе за жизнь – любовь или смерть?
Ему хотелось скорее вернуться домой и сесть за свою печатную машинку. Новые строчки уже просились на бумагу. «Мона, Мона, Мона…» Ее имя звучало как музыка, как дивная мелодия счастья: «Мона, Мона, Мона…».
* * * * *
Артур жил поэзией. Поэзия была для него способом самовыражения. Она была для него раем, домом для его души. В этом доме он чувствовал себя счастливым – он мог открыться, философствовать о жизни. Большую часть времени он жил и разговаривал с самим собой, в полной изоляции от внешнего мира – это было время творчества, когда он погружался в глубину своих мыслей и чувств. Несоответствие между богатством его внутреннего мира и нищетой его существования, полное непонимание его близкими друзьями делали его замкнутым и отрешенным от того мира, где ему пришлось существовать.
Стихи Артура были необычны, похожи на сон или бред, бормотания, одурманенного образами и стихией человека. Его поэзия отличалась от поэзии его соотечественников странными, искаженными образами, обилием красок, философичностью, глубиной и трагизмом его мировосприятия. Все свои мысли он записывал в дневник, который никогда и никому не показывал. Мысли о смерти не давали ему покоя.
Но, вернувшись домой после встречи с Моной, он впервые записал в своем дневнике: «Сегодня самый счастливый день в моей жизни. Я встретил Мону. В глубине души я знаю, что она именно та женщина, которую я искал – мы видим и чувствуем мир вокруг нас, как один человек, две родственные души, затерянные и забытые в этом огромном, бездушном мире. Сегодня первый день в моей жизни, когда я не думал о смерти, как единственном выходе из моего жалкого существования. И все же, я чувствую, я боюсь, что уже ничего не может сделать меня счастливым. Смерть – это полет в неизвестность, поиск другого, лучшего мира. То же и Бог. Я понимаю его, его сострадание к тем, кто страдает, потому что он сам глубоко страдал. Как может он нам помочь? Но, может быть, Мона принесет в мою жизнь тот недостающий мне свет, поможет мне уйти от постоянных мыслей о тщетности моего жалкого существования. Я не должен больше принимать наркотики, которые помогают мне на какое-то время забыться, погрузиться в сон, иллюзорную нереальность». Затем он добавил несколько новых строчек стихов, только что сложившихся у него в голове:
Осенняя дорога струилась прямо к небу,
От дыма сигарет зачах на ветке дрозд,
Безжизненное солнце покрыто было снегом,
К обледеневшей туче последний луч прирос…
Поникли на дворе вчерашние гвоздики,
На клумбе увядал какой-то старый куст.
И тени на стене – бесцветны и безлики,
А мир вокруг – безумен, страшен, пуст…
Артур закрыл дневник и убрал его в ящик стола. Потом долго ворочался в кровати – не мог уснуть, строчки стихов наводняли, формировались новые мистические образы жизни и смерти, вспомнился город, где он родился и вырос:
А над Невой серебром
Лунные диски дробятся,
Словно распято на пяльцах
Небо под острым углом.
Звезды летят в водопад,
Свет фонаря вечереет,
Город в молчанье немеет.
Скрипки звучат невпопад…
Легкая тень из глубин
В облачном небе струится.
Мир искаженный снится
В тонкой сети паутин…
Он видел во сне Мону, излучающую такой яркий свет, который прорезал темноту и протягивал к нему свои тонкие искрящиеся лучи. Он ощущал их тепло, и его наполняло чувство радости. Он уснул только тогда, когда первые солнечные блики заиграли на оконном стекле, пробиваясь через темные плотные занавески.
Когда Артур проснулся, окно почему-то оказалось открытым, и он почувствовал поток холодного, осеннего воздуха. «Осень… – подумал он, – первый день октября». Его мать уже ушла в свой бутик. Горячий завтрак ждал его на кухонном столе. Для матери он все еще был маленьким ребенком. Ей хотелось, чтобы он вовремя поел и хорошо высыпался, и это было ее главной заботой, но она не видела и не понимала, что его метущаяся душа искала покоя.
Артур лениво потянулся и сбросил одеяло. Завтракать он не стал, а только выпил стакан холодного молока и тут же вернулся к печатной машинке. Но, прежде чем писать, ему вдруг захотелось пролистать старый альбом с видами Санкт-Петербурга. Это была его любимая книга, та дорога, которая вела его в город, где прошло его счастливое детство. На 26-ой странице была фотография Невского проспекта. Здесь часто гулял он со своим отцом, расстрелянным большевиками. Там, вдали, виднелось здание, где жила его большая и дружная семья. «Как давно это было», – думал он, листая глянцевые страницы альбома. И новые строки стихов уже слагались у него в голове, и он поспешно заносил их на бумагу:
… Утро в чайнике остыло…
Разноцветные осколки
Улеглись на пыльной полке
Отголосками сознанья
Из страны «Воспоминанья».
Его поэзия шла из самой глубины его сердца с потоком невыносимой боли, и только закончив писать, он чувствовал, как медленно утихала эта боль. Иногда ему казалось, что это не он писал стихи, а какая-то невидимая рука водила его пером, рисуя на бумаге незнакомые слова. К тому времени, когда он закончил писать, солнце уже ушло за горизонт, но странная красная подсветка еще окрашивала темнеющее небо. Неожиданная мысль о том, что он скоро увидит Мону, наполнила его радостным, давно забытым чувством ожидания встречи с любимой женщиной.
* * * * *
Артур долго звонил в дверной звонок, до тех пор, пока Мона не открыла дверь. Она была одета в простое белое платье, на плечи накинута русская цветная шаль. Длинные темные волосы были перехвачены лентой и обрамляли ее прекрасное, бледное лицо. Когда она увидела Артура, счастливая улыбка осветила его.
– Я думала, что Вы обо мне забыли и никогда не придете. Я уже и собаку прогуляла без Вас. Вы пропустили самую приятную часть нашего вечера.
Он услышал, как наверху залаяла собака, как бы в подтверждение ее слов.
– А не могли бы Вы меня ей представить? Я уверен, что мы стали бы друзьями, – спросил Артур, смеясь.
– Как наказание за Ваше опоздание, я отвечу на Ваше предложение отрицательно. И, между прочим, я еще не обедала.
Она посмотрела на него с укоризной.
– Я тоже. Как раз время.
И, взяв ее за руку, он поспешил в том направлении, где находился ресторан.
Прохожих на улице было мало. Солнечная подсветка давно исчезла, и вместо нее на черном небе появился огромный янтарный шар, излучающий на землю тончайшие серебряные нити. Луна дружески им улыбалась, а лунная дорожка расстилалась перед ними, как путь к другому, лучшему будущему.
Русский ресторан назывался «Ностальгия» и принадлежал бывшему генералу Белой армии, и его жене. Хозяева рестораны были приветливы и дружелюбны, они знали Артура и высоко ценили его поэзию. Ресторан был небольшим и очень уютным. На стенах, выкрашенных в красный цвет, что придавало ему особую праздничность, были развешаны картины известных художников русского Зарубежья, тех, кто жили от продажи своих работ.
– Это же шедевры, настоящие произведения искусства! – воскликнула Мона, обводя глазами стены.
Яркие картины, написанные масляными красками, изображали природу России – тонкие, изящные березы вдоль проселочных дорог, темно-синие извилистые реки с крутыми берегами, плывущие вдаль, в черную неизвестность – все это вызывало ностальгические чувства, тоску по утерянной родине.
Столы в ресторане были накрыты белыми, накрахмаленными скатертями с одной красной розой посредине в маленьком хрустальном стакане. Горели свечи. Но самой достопримечательной чертой ресторана было его меню, которое включало русский борщ, грибной суп с перловой крупой, солянку, пельмени, блины с красной икрой и цыплят табака. Они закали грибной суп и котлеты в белом соусе. В ресторане было полупусто. В противоположном углу обедали еще две пары, но они были поглощены своими собственными проблемами и не обращали на Мону и Артура никакого внимания. А им казалось, что были они одни на этом маленьком острове, так напоминающим им о прошлом. Он не мог отвести глаз от Моны. Она была счастлива, от нее исходил какой-то дивный свет, и она говорила без умолку.
– Артур, разве это грех? Мне кажется, что я теряю голову, находясь с тобой рядом, – теперь они уже перешли на «ты» – я ведь намного тебя старше. Но разве это имеет значение, когда любишь, когда чувствуешь родную душу? О, наверное, мне не стоило этого говорить. Так ведь, Артур? Ты мой кузен, мой родственник, но сейчас все это не имеет никакого значения, когда две души, затерянные и одинокие в этом огромном мире, нашли друг друга и счастливы. Ты счастлив, Артур?
Она протянула к нему руку. Он накрыл ее маленькую ладошку своей рукой.
– За всю свою жизнь в Париже я никогда не чувствовал себя счастливее. Ты, как луч солнца, который осветил мою мрачную жизнь. Бог услышал мои молитвы, Мона. Ты – подарок судьбы. И ты права, совсем неважно, сколько нам лет, как мы выглядим. Единственное, что сейчас важно, это то, что мы чувствуем и как мы друг друга понимаем. Последнее время я часто думал о бесцельности своего существования. Я видел только тьму и холод, а ты принесла в мою жизнь свет и тепло.
Он взял ее руку в свою и нежно поцеловал. Они заканчивали обед. Свеча еще горела на столике, и желтые блики ее отражались на их счастливых лицах. Пришло время закрывать ресторан, и они покинули это гостеприимное место, крепко взявшись за руки, с переполненными от счастья сердцами.
Ночь была тихая и безветренная. Воздух был наполнен первыми запахами осенних, опадающих листьев. Впервые он почувствовал гармонию – на душе и в сердце его царил покой. Мона излучала вокруг себя любовь, и он с благодарностью принимал этот поток позитивной, искрящейся энергии, которой ему так недоставало. Они шли вдоль Сены. Чувство нирваны охватило все его существо – никогда еще не было ему так хорошо и так спокойно. Ему хотелось держать ее в своих объятьях и целовать, целовать всю ночь, до самого рассвета, но он боялся обидеть ее своей нетерпимостью. Неожиданно она остановилась и повернула к нему свое разгоряченное лицо.
– Поцелуй меня, Артур, – сказала она просто, – разве это не то, что тебе сейчас хочется…?
И, приподнявшись, она обвила руками его шею. Он опустил голову, дотронулся губами до ее губ….
Эту ночь они провели вместе в маленьком, дешевом отеле и проснулись одновременно, рано утром. Ощущение жизни было ярким и светлым. Темные тона исчезли, перешли из ночных в солнечные, утренние краски. Любовь изменила их бесцельное существование – теперь оно имело смысл. Они оба обладали сейчас той силой, которая могла изменить их жизнь, сделать ее счастливой.
* * * * *
Был уже поздний вечер, когда Артур возвращался домой. Все вокруг него пело, осенний прохладный воздух был наполнен радостными музыкальными аккордами, и луна, круглая и веселая, улыбалась ему издалека своей магической, яркой улыбкой, распыляя вокруг него таинственный серебряный свет. Он не мог отвести от нее взгляд. Она сияла над ним и притягивала к себе, как магнит, а, может быть, это была другая планета, где жили другие, счастливые люди, куда и он, и Мона, когда-нибудь попадут.
– Может быть, это была та планета, где их души найдут мир и покой, – так размышлял он, наступая на осенние лужи, в которых копошились, как бабочки, первые желтые листья.
Приближаясь к дому, он заметил при бледном свете луны одинокую фигуру мужчины. Сердце его почти остановилось в предчувствии чего-то непостижимого, страшного, что могло произойти.
– О, Господи, только не сегодня, пожалуйста, только не сегодня…, – прошептал он в ночь.
– Почему ты разговариваешь сам с собой?
Артур услышал рядом знакомый голос Стефана. Его лицо под желтыми лучами луны было искажено болью.
– Он опять принимал наркотики, – промелькнуло в голове Артура, и его охватила паника.
– Послушай, Стефан, – он обнял товарища за плечи, – почему ты снова это сделал, ведь ты обещал. Мы дали друг другу слово. Ты слышишь меня? Ведь ты же мне обещал!!!
Безразличное выражение на лице Стефана не изменилось. Теперь Артур уже почти на него кричал, волоча его к магазину матери. Он не мог втащить его наверх, в квартиру, и потому, открыв неподатливую дверь, втолкнул его в темную комнату магазина модной одежды.
– Артур, ты напрасно меня ругаешь, я не принимал сегодня никаких наркотиков. Поверь мне. У меня просто случилась большая беда – умерла бабушка. Я ищу тебя повсюду. Ты единственный близкий человек, который у меня остался. Мне больше не с кем разделить свое горе, – как в агонии лепетал Стефан.
Он схватил Артура за руку и потянул его в глубину темной комнаты, рыдая, словно беспомощный ребенок. Сердце Артура наполнилось болью и жалостью к другу. Стефан на минуту перестал всхлипывать.
– Артур, я должен принять сегодня хоть маленькую горстку героина. Я должен усмирить эту невыносимую боль, забыться. Ты должен, должен мне помочь. Я не могу делать это в одиночку. Пожалуйста, Артур, помоги! Обещаю, что мы делаем это в последний раз. Я умоляю тебя, сделай это со мной и для меня, один последний раз. Моя бабушка была мне единственным дорогим человеком. Я чувствую себя таким несчастным, таким одиноким. Я не могу больше так жить! Ты слышишь меня, Артур? Почему ты мне не отвечаешь? Только один последний раз, помоги! Ты мой единственный друг, помоги мне перестать чувствовать эту невыносимую боль! Помоги мне, Артур!
Его прерывистая речь была речью больного и глубоко несчастного человека. Артур минуту стоял в нерешительности, а затем протянул руку, чтобы получить свою долю героина. Это все, что мог сделать в этот момент, чтобы облегчить страдания друга, разделить с ним его боль, помочь ему уйти от реальности в мир иллюзий и сна, забыть свое горе, смерть близкого человека, нескончаемое одиночество, перестать жить и страдать.
– Я делаю это в последний раз, – думал Артур, теряя поток мыслей, – Мона, Мона…. Неожиданно произнес он в отчаянии имя любимой, погружаясь в глубокий сон и теряя сознание…
Позднее, местные газеты описали новые подробности гибели двух поэтов – их тела были найдены на следующее утро на полу маленького магазина модной одежды в бедном районе русского Парижа. Не было никаких признаков борьбы. Было очевидно, что они приняли высокую дозу наркотиков. Французская полиция допросила молодую женщину, с кем Артур провел последние часы жизни. Они пришли к выводу, что товарищ его побоялся умирать в одиночку и уговорил Артура сопровождать его в этом странном путешествии в другой, мистический мир…
* * * * *
Закончилась церковная панихида, и процессия направилась на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, где тело его должно было быть предано земле. Мона стояла в толпе провожающих и думала о том, могла ли она спасти его своей любовью, или смерть его уже была предрешена судьбой. Она вспомнила строки его стихов:
И в сон погружаясь, последний, навечно,
Я вспышкою молний блесну над закатом
И тихо уйду в бесконечность, наверно,
Как будто, прощенным – и все ж виноватым…
Черная ночь опустилась над Парижем, над спящим, бедным, русским кварталом. Ночь пела свою заунывную, последнюю песню о рано погибшем, большом русском поэте, о еще одной страдающей душе, затерянной в этом огромном, равнодушном мире. И, казалось, что никто не мог спасти его от этого нескончаемого, трагического одиночества на чужой земле…
Об Авторе: Елена Дубровина
Елена Дубровина — поэт, прозаик, эссеист, переводчик, литературовед. Родилась в Ленинграде. Уехала из России в конце семидесятых годов. Живет в пригороде Филадельфии, США. Является автором ряда книг поэзии и прозы на русском и английском языках, включая сборник статей «Силуэты» Составитель и переводчик антологии «Russian Poetry in Exile. 1917-1975. A Bilingual Anthology», а также составитель, автор вступительной статьи, комментариев и расширенного именного указателя к трехтомнику собрания сочинений Юрия Мандельштама («Юрий Мандельштам. Статьи и сочинения в 3-х томах». М: Изд-во ЮРАЙТ, 2018). В том же издательстве в 2020 г. вышла книга «Литература русской диаспоры. Пособие для ВУЗов». Ее стихи, проза и литературные эссе печатаются в различных русскоязычных и англоязычных периодических изданиях таких, как «Новый Журнал», «Грани», «Вопросы литературы», «Крещатик», «Гостиная», «Этажи». “World Audience,” “The Write Room,” “Black Fox Literary Journal,”, “Ginosco Literary Journal” и т.д. В течение десяти лет была в редакционной коллегии альманаха «Встречи». Является главным редактором американских журналов «Поэзия: Russian Poetry Past and Present» и «Зарубежная Россия: Russia Abroad Past and Present». Вела раздел «Культурно-историческая археология» в приложении к «Новому Журналу». Входит в редколлегию «Нового Журнала» и в редакцию журнала «Гостиная». В 2013 году Всемирным Союзом Писателей ей была присуждена национальная литературная премия им. В. Шекспира за высокое мастерство переводов. В 2017 году – диплом финалиста Германского Международного литературного конкурса за лучшую книгу года «Черная луна. Рассказы». Заведует отделом «Литературный архив» журнала «Гостиная».