Катя КАПОВИЧ. «В раннем мае…»
Когда я уезжала в раннем мае,
за окнами вагона шел отец
и что-то говорил беззвучно с краю,
пока вокзал не скрылся наконец.
Холодная весна снимала пробу
с пустых окраин по краям путей,
и желтый семафорный глаз Циклопа
казался оттого еще желтей.
Лишь зеркало в купе всё возвращало
с дотошной аккуратностью назад,
где шел отец вдоль здания вокзала,
увитого в ползущий виноград.
Прошли весны зеленые побеги,
лабазы, огороды, гаражи,
а он так и идет в двадцатом веке,
не досказав – чего? Отец, скажи.
* * *
Проходит все. Переживается
через любовь, через вину,
иронией перебивается,
потом уходит в глубину.
Уже чужой судьбою видится
твоя судьба издалека,
там рокируются гостиница
и некрасивая река.
Пусть забормочет отопление
в заржавленном змеевике,
напишется стихотворение,
вернется все в одной строке.
Бог весть, чем поутру обрадует
такой, как в детстве первый снег,
что и быстрей и гуще падает, –
смотри, любуйся, человек.
* * *
Что в черновой тетради, бога ради?
Шиповник, прислонившийся к ограде,
и допотопный поезд заводной.
Усталый и стареющий любовник
следит устало из-под дуг надбровных
за женщиной красивой, молодой.
Что в черновом твоем запасе, Боже?
Как хороши, как свежи были рожи,
цеплючий взгляд любовника тех лет.
Три фонаря на летнем полустанке,
похожие на белые поганки,
и матери вечерний силуэт.
Летит твой поезд, вспыхивает солнце,
на голубой сетчатке остается
запас любви такой накоротке,
запас безотносительного счастья.
Так у приютских в знак о вечном братстве
навек татуировка на руке.
* * *
В переводе, кажется, Гелескула
то стихотворение Галчинского,
где он бродит посреди бараков
и встречает Богоматерь пленных,
говорит с ней о стихах блаженных
в лагере далеком Альтенграбов.
Говорят, он человек был скучный,
не чурался с подлецами дружбой,
не боролся с нехорошей властью,
промелькнула жизнь, как в самотеке,
выжили пронзительные строки, –
почитай их, если хочешь счастья.
Видно, так устроено все в мире,
жизнь и смерть, и дважды два четыре,
был поэт в обычной жизни прост,
хорошо он знал систему ада,
по нему прошелся, как по саду,
контрабандой музыку пронес.
ЧЕХОВ
И не то чтоб его попросили,
так с каких виноватых седин
едет первый писатель России
из Московии на Сахалин?
Три недели на Волге и Каме
в грязно-бурую воду глядел,
разговаривал там с мужиками
и о цензе серьезно радел.
Там такой был народ твердолобый,
не народ – человеческий сброд,
весь закованный в лед и сугробы,
за сырую понюшку убьет.
Так зачем не в веселой Европе,
а в тифозном бараке страны
чистым золотом пишутся строки,
странным отсветом озарены?
А в Москве семь суббот на неделе,
у Станкевича новый роман.
Что поделаешь тут в самом деле?
Доктор, доктор, печаль да туман.
От всего, что в отчизне в ущербе,
запахнуться в шинель и молчать
и, шампанского выпив, «Ich sterbe» –
да и то по-немецки сказать.
* * *
Заболеть бы и в слезах горячих
вновь увидеть всех, кого люблю:
Таню, что роняла в речку мячик,
и бычка на стареньком мосту.
В этом долгом сне перед закатом
чтобы в окнах – дикий виноград,
чтобы сидела мать на стуле рядом
и отец шептал бы: виноват.
В том, что на работе задержался
и опять домой не позвонил,
и в кульке принес красивый красный
по дороге собранный кизил.
* * *
Мне гэбист на допросе цитировал Бродского,
ничего не видала я более скользкого,
чем спокойный гэбист невысокого роста,
говорящий слова: «Ни страны, ни погоста».
Он читал наизусть с выражением, с чувством,
мол, умеем и мы наслаждаться искусством,
перемалывал строчку за строчкой во рту,
человек в пиджаке, сам с собою в ладу.
Есть у наших чекистов такая манера,
что родная культура летит, как фанера.
Было мне восемнадцать с каким-нибудь лет,
было радостно выйти оттуда на свет.
* * *
В глухом канале Грибоедова
вода такого цвета медного,
что можно долго вдоль идти
в виду канала за решеткою
за сигаретами, за водкою,
за смертью, Господи прости.
Вдоль этих зданий в отражении,
как скорбная улыбка гения,
до церкви Спаса на крови,
фасада желтого, музейного
и Сада летнего, кисейного,
всей этой меди, синевы.
Пусть вечное с невечным свидится,
как греческий язык с кириллицей,
и кони с пеною у губ
доедут на канал из Персии.
А что везут? А так известие
и изуродованный труп.
Об Авторе: Катя Капович
Катя Капович – автор девяти книг на русском языке и двух на английском. Первая английская нига «Gogol in Rome» получила премию Библиотеки Американского Конгресса в 2001 году, вторая книга «Cossacks and Bandits» вошла в шорт-лист Британской национальной премии Jerwood Aldeburgh Prize (UK, 2006). Участница одиннадцати международных литаратурных фестивалей, Капович в 2007 году за мастерство в литературе стала стипендиатом Эмхерстского университета. В 2012 году в издательстве «Аст» вышел сборник рассказов «Вдвоем веселее». получивший Русскую премию 2013 в номинации «малая проза». Рассказы переводились и печатались в американских журналах. В 2015 была лауреатом «Русской премии» в категории «поэзия». Стихи и рассказы по-ангдийски выходили во многих журналах, антологиях и учебниках для вузов. Капович является редактором англоязычной антологии «Fulcrum», живет в Кембридже (США), преподает мастер-классы прозы и поэзии в MIT. Русские публикации в журналах: «Знамя», «Новый мир», «Звезда», «Арион», «Воздух», «Волга», «Гвидеон», «ШО», «Дружба народов», «Лиterraтура", «Новая кожа» и др. Интервью и стихи звучали в программе «Поверх барьеров» (ведущий - И.Померанцев) на радио «Свобода» (2014).