30 декабря 2021 г.
«ВЕЧЕРНЯЯ ОДЕССА», 30 декабря 2021 г.
Встречайте: новый роман-буриме!

Жизнь продолжается. Никаким ковидам не совладать с желанием творить, писать, музицировать, рисовать. Во Всемирном клубе одесситов открываются выставки (сейчас в январе экспозиция Славы Зайцева и Нины Федоровой), проходят концерты Юрия Дикого и Алексея Семинищева, собирается литературная студия «Зеленая лампа». Каждый член студии пишет свои произведения, кто стихи, кто прозу, драматургию.
Но в студии родился и свой, фирменный, жанр — роман-буриме. Начинает один автор, продолжают второй, третий… Это учит коллективной работе, тренирует воображение.
Один роман в год — наша производительность. Три романа были не только написаны, но и выходили, глава за главой, раз в неделю в «Вечерней Одессе». Мы признательны газете, воскресившей старый жанр — роман в газете.
В январе 2022-го с первого номера мы начинаем публиковать четвертый роман «Происшествие в Южной Пальмире». Это детектив, но я бы определил точнее — иронический детектив. Во всяком случае, так задуман. А как развернётся действие, будем все вместе наблюдать.
Мы начинаем! Спасибо всем, кто поддерживает нас. Интересного вам чтения!

 

1 января

Не случилось. Пожелал себе встретить с Мишей Новый 2021 год. Бог не услышал.
И замечательный текст Жванецкого.
Для меня 2020 год, начался с этого монолога Жванецкого.
Встречали вместе на «Даче» у Саввы…
Не с поздравлений Порошенко – Зеленского, не с боя курантов.
И я сам себе пожелал, чтоб и в 2021 я так же встречал с Мишей, слышал его, улыбался ему, радовался и за себя. И за всех нас.
Первого января 2020 Наташа Жванецкая поделилась этим текстом в сети.
А я решил показать его своим читателям

Михаил .Жванецкий

* * *
Цветок не ищет пчелу.
Он привлекает её.
Цветом, ростом и сладостью глубоко внутри.
Надо искать дружбу…
А, когда она спадёт, под ней окажется любовь.
Часто настоящая дружба возникает от общего диагноза.
Стоит обратить внимание на окружающих в очереди к врачу.
Чаще ходите пешком. Вас заметят.
Гуляйте с собакой… Собаки всегда водят на поводке приличных и симпатичных людей.
Отсюда прямой путь в ветеринарную лечебницу. Там должна быть масса интеллигенции.
Не суйтесь в гламурье. Ни вам их, ни им вас нечем брать. Ничего хуже гламурья для любви нет.
И, даже после того, как на вас подсчитают костюм, туфли, прикинут, что вы стоите суммарно – разговор будет итогово идиотским:
– Теперь расскажите, кто вы! Кем? Кем отец? Вы в чём? Вам сколько? У вас сколько?..
В поисках в ней человека вы пройдёте эту девушку насквозь и не встретите её человеком.
Идите в аудиторию, на выставку… Там и побогаче и покрепче.
Где ещё водится любовь?
В книжном магазине. И особенно в провинции…
Почему-то все в поисках любви съезжаются в Москву, а любовь остаётся в провинции.
Поезжайте из Москвы на лето в маленький городок и там чаще ходите пешком.
И вы увидите, и вас заметят.
Это я про любовь.
Я не про звериный секс мохнатым животом об татуированный зад.
Любовь – это не путь к достижению чего-то.
Это состояние уже достигнутого.
Любовь где?
Там, где она. Вам не надо искать это место.
Это место ВЫ.
Привлекайте, стойте и разговаривайте.
К вам подойдут.
Возле вас присядут:
– Вы не подскажите…
– Почему не подскажу…
Там может быть что-то не так, когда вы встанете…
Кто-то намного выше, у кого-то что-то со здоровьем…
Поэтому предупредите, как меня когда-то…:
– Я встану, только вы не смотрите, ладно… У меня в детстве произошло…
– Ладно, – сказал я и запомнил её на всю жизнь.
Мама сказала:
– Если б у тебя было две ноги, ты была бы красавица.
Так что здоровые добиваются стоячей женщины.
Она всё равно долго не простоит.
Смелей, она уже пошатнулась.
Надо продолжать говорить.
Уже села – продолжайте говорить.
Уже шатается, но сидит…
Есть! Перестала сидеть…
Продолжайте говорить. Не замолкайте.
Всё! Вам залепила рот поцелуем…
Всё. Тушите свет.

Кстати, вопрос, где находится любовь, как и вопрос, где находится душа, до сих пор наукой не исследован. Вперед, пытливые умы!
Продолжаем жить по Жванецкому, впитывая его уроки.
В этом году 2022 мы тихо встречали дома – дочка, внучка, её кавалер и я. А в компе тихо шел фильм Рязанова, мы не мешали героям смеяться, но хоть видели его сотню раз смеялись с ними.
Как хотелось бы смеяться, не плакать, а смеяться весь 2022 год.

 

2 января

Первая книга, прочитанная мною в 2022 году.
Отличная книга, надеюсь задаст тон многим романам, стихам, рассказам…
Автор – Михаил Пойзнер. Название – «На одесской волне».
У Пойзнера с десяток книг и каждую из них можно было бы назвать этими же тремя словами. Во-первых, одесская, во-вторых – морская, а, значит, видишь, слышишь, ощущаешь черноморскую волну.
Есть писатели, обучающиеся в литинституте. Это не про Пойзнера.
Миша учился на улицах Одессы. Поэтому его герои говорят не «как у Бабеля», а живым, одесским языком начала ХХI века.
Кстати, этот же «институт писательства» закончил Олег Губарь. Именно ему, другу многих лет посвятил Пойзнер книгу, поставив три слова –«Моему Олегу Губарю».
Знаю и того и другого много лет. И утверждаю, что более близкого друга, чем Мишаня, как говорил Олег, у него не было.
Один из разделов книги автор назвал – «Мой Губарь». И это не об ученом пушкинисте, не о знатоке алкогольной географии Одессы, а о человеке, иногда веселом, иногда грустном, но всегда – отзывчивом.
До сих пор ничего не сказал о жанре книги Михаила Пойзнера. Это, как вы догадались, не роман, но и не рассказы. Когда-то Хармс ввел в жанровую палитру (не путать с пол литром) понятие «Случаи».
Так вот всё, что пишет Пойзнер – это одесские случаи. Потом умельцы из них приготовят анекдоты. А пока это литература, свежая, вкусная, нравственная, добрая.
Я мог бы опубликовать десяток новых случаев здесь, на этой страничке моего дневника. Но ведь не все 65. Не хочу лишать читателей, любящих Одессу и литературу нашего города, возможности купить эту изящную книжку.
Где? Думаю, что на «книжке», знаю, что во Всемирном клубе одесситов.

 

12 января
КТО БЫЛ ДЖОКОНДОЙ ХАИМА СУТИНА?

Бывают чудеса.
И тогда сказка оказывается былью. Но всё по порядку.
Двадцатый век внёс понятие –художники парижской школы.
Они были разными по направлениям в живописи, по местам рождения, но объединил их Париж.
Один из самых ярких, необычных, экспрессивных был выходец из белорусских Смиловичей – Хаим Сутин.
Хаим – на иврите – жизнь.
Он родился 13 января 1893 года, десятый ребенок в семье бедного портного, но, как и Пикассо, Матисс, Шагал, стал символом века.
Он умер в Париже в 1943 году, в пятьдесят лет, а в СССР о нем продолжали молчать.
Первым о его жизни, судьбе написал Илья Эренбург.
Я слушал о Сутине рассказы, а потом читал мемуары Амшея Нюренберга.
Они жили в «Улье», когда Сутин был самым голодным, самым больным, но может и самым талантливым.
– Шагал был прекрасный сказочник, в его картинах еврейский мир казался волшебной сказкой Шарля Перро, а Сутин был трагик, шекспировские страсти были в его картинах, –  вспоминал Нюренберг, –  поэтому его не сразу начали покупать, не сразу оценили.
А недавно я прочитал удивительную историю из жизни Сутина.
Но в начале хоть вехи его биографии.
Если можно о ком-то сказать родился с карандашом в руках, то это о Сутине.
Отец не разрешал. Запрещал. И вообще в иудаизме нельзя было рисовать животных и людей.
А Хаим – как в насмешку – нарисовал портрет раввина. Отец его избил. А раввин тайно дал 25 рублей и 14-летний парень бежал их дому в Минск, в рисовальную школу.
Но Минск ему оказался тесен. Еще через два года вместе с новым другом Михаилом Кикоиным они едут в Вильно, в школу изящных искусств.
Оканчивают. А в мечтах – Париж. Зарабатывают деньги на билеты.
1913 год. За год до начала Первой мировой Сутин начинает завоевывать Париж.
Вместо академий – Лувр. У него своя система. Неделю общается с одним художником. Правда, Рембрандт попросил задержаться на месяц.
По ночам ему снились великие мастера. С ними он обсуждал их картины. С некоторыми было говорить легко. Другие, как отец, лезли с кулаками. И шуток не понимали. Тот же Писсарро. А еще еврей. Может поэтому требовал –воздуха, воздуха…
Хаим много читал. Пожалуй, больше других в «Улье». От Монтеня до Достоевского, от Пушкина до Аполлинера. С последним дружил.
Ближе всех ему был Моди.
Модильяни любил, когда Сутин ему на память читает стихи. Любил с ним слушать музыку. Для Сутина бог – Бах, для Моди бог – Моцарт…Так что неделя Баха, неделя Моцарта…
Лишь в 1922 году пришло некоторjе благополучие. Печально, но Моди умер в 1920.
Американский коллекционер Барнс купил у Сутина сразу 50 картин.
Чем мог помогал Зборовский, которому Модильяни завещал искать покупателей для Сутина («Запомните, он гений!»).
В 1927 году, когда Сутину исполнилось 30 лет, у него открылась первая персональная выставка в Париже.
Голодные, холодные годы давали знать о себе. Много работал, но часто болел. Мучила язва желудка.
Последние годы жизни были окрашены неожиданной встречей.
И умрет он в оккупированном Париже, прячась от немцев, затянув с операцией. И хоронить его будут тихо – только несколько друзей, и среди них Пабло Пикассо, Симона Синьоре…
Имя произнесено. Симона Каминкер, которую сегодня мир знает как Симону Синьоре.
И вот тут я хочу рассказать историю, с которой меня познакомил доктор Леонид Авербух,
Суть вкратце.
Симоне было двадцать лет. Родилась в 1921. Она работала в редакции небольшой газеты, куда ее устроили влиятельные друзья отца. Новый нацистский порядок уже воцарился в Европе, и Симона видела бежавших от нацизма из Германии и Польши. Они приходили к ним домой. С ними Симона ощущала свое родство и общность. Со своей не слишком-то благозвучной для арийского уха фамилией Каминкер Симоне было опасно попадаться в облавы. Друзья достали ей документы на фамилию дяди. Так она стала Симоной Синьоре
Между прочим, в Одессе я знал инженера по фамилии Каминкер. Может и родичи.
Привлекать к съемкам Симону стали уже в 1941 году. Она снялась в фильме «Очаровательный принц» у Жана Буайе. Снималась в 42-м, 43-м, 45-м. Была статисткой, горничной, исполняла роль немой цыганки. Это были подступы к чему-то, что только грезилось, но было неясным, неопределенным, далеким.
Черноволосая девушка со стремительным разлетом бровей и сияющими голубыми глазами была на редкость женственна и хороша собой. Она покорила всех при поступлении в театральную школу.
На вступительном просмотре и прослушивании она читала стихотворение Гийома Аполлинера. Не сами стихи были предметом внимания экзаменующих, а эта девушка. Что-то непостижимое и таинственное было в ее спокойной и величественной повадке. Осмысленное и грустное, земное и надмирное, будто это сама Джоконда стояла на освещенной сцене с загадочной улыбкой на устах, смысл которой дотошные искусствоведы разгадывают уже целых пятьсот лет, столь же бесстрашно, сколь и безуспешно.
Отец ее, старый юрист Каминкер, происходил из уважаемого рода венских евреев. С юности он в совершенстве владел несколькими языками, был умен, находчив, остроумен. В карман за словом лезть ему не доводилось. Профессию свою он давно забросил. Потом бросил и их — мать и Симону с двумя братишками — и укатил в Лондон налаживать связи с де Голлем, который собирал силы для борьбы с Гитлером. Симоне от него досталась в наследство способность к языкам и к литературе. Уже в зрелые годы она взялась за перо, написала роман «Прощай, Володя!» и книгу мемуаров «Ностальгия как она есть». Критики утверждали, что в лице Симоны Синьоре Франция могла бы иметь великого писателя.
Как всегда бывает, все вышло случайно, как-то само собой, без всякого умысла. Сутин попросил своих знакомых найти ему подходящую модель для картины «Парижская Джоконда». Ему нужна была темноволосая девушка с голубыми глазами и выразительным лицом. Ему приводили девушек, он осматривал их и тут же отвергал. В них не было притягательных точек, той огненной пыли, которая воспламеняет интерес одного человека к другому, тем более художника к модели, которую он давно обрисовал в своем воображении.
И вдруг к нему привели Симону. Ей показалось, что, увидев ее, Сутин даже завыл от удовольствия. Он что-то невразумительно сказал то ли ей, то ли самому себе, схватил альбом и стал шваркать зажатым в пальцах углем. У этой девушки было то, что он искал: она смотрела на все взглядом воробья — любопытным и по-детски доверчивым — и улыбалась какой-то неопределенной, особенной улыбкой.
Вот то, что он искал… Джоконда
Сутин был поглощен ею, он оттаял, как человек, который долго что-то ищет и, потеряв уже всякую надежду, вдруг находит искомое.
Симона видела, что художник взбодрился, ожил на глазах, посвежел.
Он стал красив необыкновенно в своих профессиональных движениях, ловких и точных
Девушка позировала художнику, он ей очень нравился, и ей казалось, что она в него влюбилась с первого взгляда и готова посвятить ему жизнь.
Подружки привели Симону Синьоре к Сутину и, посмеиваясь, предупредили:
— Только будь осторожна, в платоническую любовь художники не верят. Им вынь да положь…
Симона смотрела на художника такими восторженными глазами, что Сутин сразу же заговорил с ней так, будто они были давно знакомы:
— Если тебе нужны деньги, ты мне скажи, Симона, не стесняйся. Я тебе буду платить за позирование, но могу и просто так тебе дать, по-дружески. Идет?
Симона потупилась, покраснела.
— Я у вас возьму немного потом, только с одним условием — в долг.
Сутин сосредоточенно и горячо работал: он то опускал подрамник на мольберте на уровень глаз и усаживался на стульчик, то резко подымал его вверх и вскакивал на ноги.
— Ты еще не родилась, Симона, когда мы собирались в кафе «Ротонда». Кого там только не было! Мы хохотали до колик, хотя в животах у нас было пусто. Но все создавали шедевры — и Шагал, и Пикассо, и Кикоин, и Кремень, и…
— Сутин! — быстро вставила Симона и ослепительно улыбнулась.
— Да, и Сутин, — подтвердил художник, любуясь ее свежим и скуластым лицом с высокими дугами тонких бровей и миндалевидными глазами.
— Я тебе скажу, девочка, что шедевры создают голод и бескорыстие, а не сытость и благополучие.
Сытое искусство всегда воняет деньгами, от него разит жадностью и пошлостью.
Представь себе две ноги, которые разъезжаются на льду — одна нога искусство, а другая — мещанский комфорт.
Им явно не по пути!
Симона Синьоре часто вспоминала разговоры с этим удивительным мастером экспрессии и накаленного цвета.
— Мы с Модильяни напивались и орали во все горло: «Да здравствует Утрилло!». Матисс и Пикассо взяли у Моди цветовую насыщенность, но никогда и нигде об этом не заикались. Как говорят в России, доброму вору все впору.
— Вот я пишу с тебя Джоконду, а ты не знаешь, что Аполлинеру пришлось посидеть в тюрьме, когда из Лувра похитили эту картину Леонардо. Да, «Мона Лиза» была похищена, а обвинили в этом по недоразумению Аполлинера и Пикассо, удобнее всего было свалить вину на художников-иностранцев
В оккупированном Париже часто устраивались облавы, задерживали всех подозрительных, охотились на евреев, чтобы тут же отправлять их в лагеря. Сутин не появлялся на улице, Симона покупала ему еду и краски. Ей нравился этот человек, наполненный жизнью и любовью. Мазки на его картинах вскипали, как волны на море. А как сильно воздействовала на нее эта отчаянная живописная экспрессия!
Не знаю, был ли это платонический роман или реальный. Кто объяснит, почему у Майоля был роман с Диной Верни, у Матисса с Лидией Делекторской, у Пикассо с Ольгой Хохловой, у Дали с Галой…У Сутина с Симоной
Бог заботится о великих мастерах.
Потом окажется, что его картины помогали ей в актерской работе, питали ее творчество.
Помню, когда я увидел Симону Синьоре.
Она впервые приехала в Москву на Неделю французских фильмов в 1955 году и была представлена фильмом Марселя Карнэ «Тереза Ракен».
Это был фильм-событие в мировом кинематографе. Из-за мастерства режиссера — точного, глубокого, волнующего.
Из-за Симоны Синьоре.
А в 1950 году Симона вышла замуж за Ива Монтана.
Они проживут вместе до ее смерти от онкологии в 1985 году.
У неё будет еще много прекрасных фильмов.
Готовя эту статью, я посмотрел «Корабль дураков», где Симона играет графиню –морфинистку, но как играет…
И я еще раз подумал, что не ошибся Хаим Сутин, выбрав ее натурщицей для Джоконды
А в Белоруссии недавно появились две картины Сутина. Их за сумасшедшие деньги купили предприниматели на аукционах для своей страны.
Знаем и любим мы и одесских художников-парижан Фраермана, Нюренберга, Фазини. Вот и их картины начал возвращать в родной город банкир Вадим Мороховский.
Ждем, что нам покажут на открытии Музея современного искусства Одессы на Французском бульваре в апреле этого года.

    

На фото Хаим Сутин Портрет работы Амедео Модильяни
Симона Синьоре.

16 января

Сегодня, 16 января 2022 года.
Много знаменательных дат, связаны с этим числом.
Это и Всемирный день снега, и День Битлз и…
Но, боюсь, мы надолго запомним этот день, когда, попирая Конституцию, на основании принятого закона Верховной Радой и подписанного Петром Порошенко, практически уничтожается русскоязычная пресса на Украине.
Точнее экономически удушается. Чтобы выпустить газету или журнал на русском языке, нужно в этот же день таким же тиражом с той же версткой выпустить и передать в продажу украинскую версию издания.
Представляете – цена переводчиков, цена бумаги, цена печати…
Осуществить это не реально.
А если не выполнят Закон – изуверские штрафы.
Скажите, кому мешает отличный журнал «Радуга», публикующий почти сто лет русских писателей Украины?
Кому мешает журнал молодежной контркультуры «ШО?», умный, ироничный, талантливый?
Кому мешают, в конце концов, газеты с кроссвордами?
Оголтелой группе лингвонационалистов, для которых что Пушкин, что Путин одинаковые источники ненависти.
Меня могут спросить, почему я поднимаю этот вопрос, ведь мы издаем книги, альманахи, а не периодические издания?
И тут я вспоминаю ответ, который знает вся Европа.
МАРТИН НИМЁЛЛЕР, немецкий пастор, отсидевший в концлагере, так объяснял бездействие немцев действиям фашистов:
«Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал: я не был коммунистом.
Когда они сажали социал-демократов, я молчал: я не был социал-демократом.
Когда они хватали членов профсоюза, я молчал: я не был членом профсоюза.
Когда они пришли за мной — заступиться за меня было уже некому».
Баллотируясь в Президенты Украины Владимир Зеленский обещал выполнять Конституцию Украины.
16 января мы увидим, как он реализует свои обещания…
Так выглядела обложка великолепного журнала “ШО”.
Неужели хотим попрощаться?

22 января
ГОД РОЖДЕНИЯ КНИГИ

22 января 2021 из типографии привезли тираж книги Алены Яворской «42 истории о…или Это было в Одессе». Это была первая в том году книга, вышедшая во Всемирном клубе одесситов и Одесском литературном музее.
Горжусь, что писал к ней предисловие, стал её редактором.
Алена Яворская, даря мне книгу написала – «Любимому редактору Жене Голубовскому, без которого ничего бы не было».
Это не так. Уверен, что раньше или позже эта книга была бы, она созрела в авторе, нужно было подтолкнуть, помочь родить.
Нужно было найти меценатов. И я с огромной признательностью называю сегодня их имена – Галина Безикович, Александр Бирштейн, Евгений Деменок, Анатолий Дроздовский, Мила Кронфельс, Александр Мардань, Елена Палашек, Михаил Пойзнер.
Книга большая в ней 432 страницы, книга красивая – и благодаря работе Татьяны Коциевской, и фотографиям Георгия Исаева. Книга умная – и в этом заслуга её автора Алёны Яворской.
Мы сегодня с ней пригубили коньяк, чтоб не менее раза в год, выходили её новые книги. Кстати, купить книгу можно будет во Всемирном клубе одесситов, думаю, что и в других книжных магазинах.

27 января

ХОЛОКОСТ И ОДЕССА

Сегодня во всем мире отмечают память жертв Холокоста
Мне уже трудно определить, когда я понял смысл слов Катастрофа, Шоа, Холокост….
Хоть было мне четыре с половиной года, но я помню первую бомбежку Одессы фашистами, Нет, тогда мы еще не воспринимали это, как катастрофу. Ведь нас убеждали, что война скоро закончится, что, конечно же, мы победим…
Вместе с военным эшелоном, а потом эвакогоспиталем, где врачом работала мать, мы отступали все дальше на восток. А фашисты бомбили, уничтожали людей и технику. Становилось страшно. Но и это еще не было ощущением Катастрофы.
И лишь в Сочи, где закрепился одесский эвакогоспиталь, я впервые услышал рассказы об уничтожении евреев в Одессе и под Одессой. Это было потрясением.
Нет, не статистика заставляла втянуть голову в плечи. У мамы в госпитале я каждый день видел израненных, умерших солдат и офицеров. Поражал цинизм. Деление людей на высшую и низшую расы. Это была Катастрофа.
В 1944 году госпиталь вернулся в Одессу. Никто не знал, сколько погибло в городе евреев. Около ста тысяч? А впрочем, об этом вскоре запретили писать, говорить. Так и не вышла тогда «Черная книга», составленная Ильей Эренбургом и Василием Гроссманом. Не был опубликован отчет историка Саула Яковлевича Борового… Лишь в 1980 она была опубликована в Израиле, лишь в 1991 году в Киеве…
Через двадцать с лишним лет после войны я был в Освенциме
– с его страшными свидетельствами Катастрофы. Забыть, увиденное там – невозможно. Меня долго преследовали сны после того посещения Польши.
Мне, журналисту, пришлось не раз встречаться с бывшими узниками гетто, людьми, спасенными Праведниками мира. Хоть не все из них и получили это высокое и горькое звание, как Анна Мюллер, немка, приехавшая с семьей из США в 20-годы строить здесь социализм и поплатившаяся ГУЛАГом, куда попали ее муж, зять и дочь. Все время оккупации Анна Мюллер помогала партизанам и спасала у себя свою соседку, еврейку. Или художник Николай Павлюк, прятавший у себя молодую Любу Александрович с ее матерью. Сколько учеников воспитала после войны в художественном училище Любовь Иосифовна Александрович-Токарева!
Ни Анна Мюллер, ни Николай Павлюк, спасая людей, рискуя жизнью, не думали о наградах и признании…
Мне приходилось писать об одесситах, ставших жертвами фашистов только потому, что они – евреи. И о поэте Петре Кроле, и о художнике Соломоне Кишиневском, и о мастере скрипок Льве Добрянском.
Дружил я с Почетным гражданином Одессы, попавшим в фашистский лагерь, бежавшим из лагеря, воевавшем и вернувшимся в Одессу победителем, адвокатом Яковом Маниовичем. Это на его деньги установлен мемориал в Прохоровском сквере. Так вот Яков Маниович подготовил, а я опубликовал во «Всемирных одесских новостях» его очерк «Тираспольская,12». В этом доме Яков жил перед войной, отсюда был призван. Пройдя по всем квартирам своего дома после возвращения, рассказав о судьбах его жителей, автор подсчитал, что в этом доме убиты… 300 евреев.
Написать бы о каждом из них…
Но подумал, что сегодня, в день печали, мне скорее хотелось бы познакомить со своим эссе об еврейской составляющей народа Одессы. Это из той же серии, что рассказ об армянах, о поляках, которыми я делился в фейсбуке.
Назывался он у меня – “Ужасно шумно в доме Шнеерзона”.
Помните старый одесский анекдот, заканчивавшийся словами: «Нет, я вас уже не спрашиваю, где масло, нет, я вас уже не спрашиваю, где мясо, я спрашиваю вас, где Рабинович?».
Так вот, где Шнеерзон?
У меня нет под рукой телефонных справочников Австрии и Германии, Америки и Израиля, но в последнем одесском телефонном справочнике, увы, нет Шнеерзона. Не настаиваю — может быть, его придумал автор всемирно известных куплетов, как и Бабель создал Беню Крика, но отсутствие и того, и другого в нынешней Одессе, увы, «медицинский факт». А ведь были. Когда в 1789 году российские войска под командованием де Рибаса взяли штурмом турецкую крепость Хаджибей, в ней проживало 6 евреев. Археологические раскопки дали возможность обнаружить еврейское надгробие, датированное 1770 годом…
Чем же занимались евреи Одессы? Пожалуй, всем, буквально всем. Да, среди них были врачи и музыканты, лавочники и ремесленники, были торговцы солью, обувью, зерном, были биндюжники, ростовщики и ювелиры. Но с первых дней существования Одессы евреи принимали активное участие и в городском самоуправлении. Достаточно вспомнить, что в первый городской магистрат были избраны Меир Эльманович и Тевель Лазаревич.
А сколько врачей и адвокатов, банкиров и инженеров дала Одесса! Конечно же, отдельной строкой хочется написать о музыкантах, таких, как выдающийся кантор Пинхас Минковский, вундеркинд Миша Эльман, создатель школ Петр Столярский, Давид Ойстрах, Эмиль Гилельс, Леонид Утесов… А разве не заслужили своим вкладом в мировую культуру строки, абзаца, главы в любой энциклопедии мира такие писатели, как Хаим-Нахман Бялик, Исаак Бабель, Эдуард Багрицкий, Владимир (Зеев) Жаботинский…
Пестрым, многоликим, космополитичным городом была Одесса. Одних это радовало и привлекало, других отторгало и раздражало. В 1985 году, когда у нас об евреях Одессы издавать книги было невозможно (мы помним, каким был государственный антисемитизм в СССР), так вот, в 1985 году в США американский историк Стивен Ципперштейн издал труд «Евреи Одессы. История культуры. 1794-1881». Первый абзац этого исследования как раз вводит в это многообразие точек зрения:
«Разноликой представала Одесса в глазах русских евреев XIX века. В еврейском фольклоре Одесса — город, где можно получить всевозможные удовольствия: «Лебен ви Гот ин Одес» — «Жить, как Бог, в Одессе». Его жители равнодушны к вере: «Зибн мейл арум Одес брент дер гехейнум» — «На семь верст от Одессы полыхает ад». Это город, связанный с преступным миром: «Гот зол опхитн фун одесер хултаилес» — «Бог защитил нас от одесской шпаны». Одесса, это, наконец, место, где обитают очаровательные женщины, о которых говаривали: «Одесере левонес» — «Одесская луна». По общему мнению тех, кто превозносил Одессу и, напротив, тех, кто ее хулил, этот город не имел ничего общего ни с одним из городов России, в которых довелось жить евреям».
И вот этот космополитичный город, вроде бы не очень религиозный, светский, живой, веселый, стал не только центром еврейского просвещения, но и сионизма, идеи о возвращении евреев рассеянья на Землю обетованную.
У Одессы есть много определений — и они широко известны. От «Одессы-мамы» до «Города-героя». И только евреи всей России нашли еще одно, связанное с их историей, с их проблемами и тревогами: Одесса — это «Врата Сиона». Именно сюда отправлялись в путь первопроходцы, кто ехал в пустыни Палестины, чтобы строить города, создавать кибуцы, бороться с тогдашними «владельцами мандата» — англичанами — за право создать еврейское государство. Роль нашего города не забыта в нынешнем Израиле.
И поэтому, когда сегодня одессит приезжает в Тель-Авив, он ходит по улицам, носящим имена своих земляков. Улица Дизенгофа, Пинскера, Усышкина, Бялика, Черниховского, Ахад-ха-Ама, Соколова, заходит в парк Дубнова…
В Тель-Авиве, будучи в командировке, я жил на улице Жаботинского. И тогда не предполагал, что два года потрачу на то, чтобы издать впервые в Одессе, впервые в бывшем Союзе, при поддержке бизнесмена Геннадия. Мартова, роман «Пятеро», чтобы переиздать при поддержке «Джойнт» переводы из Хаима-Нахмана Бялика, чтобы издать совместно с Марком Соколянским стихи и переводы.
Признаюсь, за время этой работы я полюбил Владимира Жаботинского — талантливого писателя, автора одного из лучших романов об Одессе, политического деятеля, отдавшего всего себя идее создания государства Израиль, воина, боровшегося за осуществление свой мечты… И, готовя это эссе, я ощутил, что сегодняшнему читателю образ Жаботинского, слова Жаботинского могут много больше рассказать об истории евреев Одессы, чем любая статистика, любые выписки из ученых книг и справочников.
А, впрочем, чтобы не утомлять читателя цитатами, всего одна выписка из публицистики Жаботинского. Той, что звала евреев к возрождению:
«Для меня все народы равноценны и равно хороши, — писал Владимир Жаботинский. — Конечно, свой народ я люблю больше всех других народов, но не считаю его выше. Но, если начать мериться, то все зависит от мерки, и я тогда буду настаивать, между прочим, и на своей мерке: выше тот, который непреклоннее, тот, кого можно истребить, но нельзя «проучить», тот, который, даже в угнетении не отдает своей внутренней независимости. Наша история начинается со слов «народ жестоковыйный», и теперь, через столько веков, мы еще боремся, мы еще бунтуем, мы еще не сдались. Мы раса неукротимая во веки веков, и я не знаю высшей аристократичности, чем эта».
То, что эти слова написаны одесситом, для меня характеризует не только личность мыслителя, но и город, который дал ему возможность вырасти в такого писателя и мыслителя, кстати для него — самый любимый — сквозь шестидесятилетнюю жизнь — город.
Конечно же, рассказ об истории евреев в Одессе неполон без перечня синагог, немыслим без трагичных страниц о погромах, о фашистской оккупации и катастрофе еврейства, о праведниках Мира, спасавших евреев даже в те страшные времена, в конце концов, без рассказа об отрядах самообороны. Кстати, в 1905 году один из таких отрядов организовывал все тот же Владимир (Зеев) Жаботинский. А в другом принимал участие Сергей Уточкин, который получил ножевую рану, защищая старика от погромщиков
И «народ жестоковыйный» выжил. И сегодня, хоть уже не чинятся препятствия к отъезду, еврейская община Одессы, конечно, много меньше той, что была в 1913 году, что была в 1940 году, но насчитывает десятки тысяч человек. Я мог бы перечислять и перечислять имена знаковых для города людей, о которых писал. Это, к примеру врачи – Сергей Гешелин и Леонид Авербух, это художники – Лев Межберг и Михаил Черешня, это писатели – Нотэ Лурье и Измаил Гордон, это музыканты –Людмила Гинзбург и Вениамин Мордкович, это строители, моряки, спортсмены, артисты.
Думаю, каждый из моих читателей легко назовет имена. И не забудет при этом ни Бориса Литвака, ни Романа Карцева, ни Олега Школьника…
Дополняйте меня в комментариях. Признаюсь, я мог бы назвать еще сотни знаковых имен, но мне важно, какие в памяти у моего читателя.
В культуру Одессы, в историю Одессы, в язык Одессы вложили кирпичики десятки наций, десятки языков. Вынуть один кирпичик — и, как Вавилонская башня, рухнет все строение. Пониманием самоценности каждого из кирпичиков прожила Одесса 225 лет….
Да, ужасно шумно было в доме Шнеерзона, но ради Одессы и этот шум соседи по общей одесской квартире научились терпеть.
Начал с анекдота, где задавался каверзный вопрос – где Рабинович? И завершу тем, что мы одесситы всегда можем на этот вопрос ответить – памятник неизвестному Рабиновичу установлен в саду одесского литмузея.
Единственный такой памятник в мире.
По замыслу Михаила Жванецкого его создал Резо Габриадзе.
И может, это самый человечный памятник сгоревшим в пороховых складах, замученных в слободском гетто, уехавшим и оставшимся – жестоковыйным.
А для тех, кого интересуют цифры – из шести миллионов евреев, уничтоженных фашистами в годы Второй мировой войны – полтора миллиона были жителями Украины, сто тысяч человек – наши земляки..
Обложка “Черной книги, уничтоженной в 1947 году в Москве, по распоряжению Жданова.

    

6 февраля

 

В феврале 2021 отмечалось 30 лет газете «Порто-Франко». Значит сегодня ей 31.
Решив поздравить коллектив, его главного редактора Аркадия Рыбака,
написал короткий мемуар.
И только потом узнал, что наша «Комсомольская искра» лишь формально предшествовала «Порто-Франко», так что это больше относится не к НИМ, а к НАМ.
В 1991 году закончилась эпоха «Комсомольской искры».
Мы уже работали в «Вечерке» – и Борис Деревянко, и Люда Гипфрих, и я…
Но помнили, ощущали, что журналистами нас сделала эта молодёжная газета.
«СМЫСЛ ЖИЗНИ – В СОЧИНЕНИИ ЖИЗНИ».
Есть знаменитая фраза Фёдора Достоевского о том, что вся русская литература вышла из «Шинели» Николая Гоголя.
Я бы продолжил её – вся настоящая одесская журналистика второй половины ХХ века вышла из «Комсомольского племени», потом ставшего «Комсомольской искрой», а сейчас «Порто-франко».
Впервые я зашел в редакцию этой газеты в 1956 году. Повод был не из приятных. Разворот газеты был посвящен «разгрому буржуазной вылазки студента Голубовского», который противопоставил нашему соцреализму французский импрессионизм. Меня принял ответственный секретарь газеты Зиновий Могилевский. Ироничный, мудрый, весёлый.
– Вы недовольны, молодой человек? – потирая руки, улыбался Могилевский. – Это же для вас превосходная реклама. Когда-то за такой разворот нужно было большие деньги платить, а мы так, по доброте душевной. Хотите ответить всем «злопыхателям»? Даю вам сто строк. Обещаю, что не буду их править…
И обещание сдержал. И когда мы прощались, уже была напечатана моя реплика, тихо сказал мне – «Эта вся бодяга рано – поздно, но закончится, приходите в редакцию, начинайте работать»
Так и случилось. Первой заметной публикацией моей в газете стала статья , занявшая газетную страницу, – «Четыре кисти пишут жизнь», где я представил читателям Льва Межберга, Геннадия Малышева, Александра Фрейдина и Славу Божия. Все они со временем станут прославленными мастерами, но тогда это было первое появление их в печати. Премьера.
Тогда-то я познакомился с редактором газеты, который, как я понимаю, вдохнул творческую жизнь в коллектив, отказавшись от процентов, норм выработки, пафоса праздничных лозунгов, а прежде всего ценившего в газете – человека, личность. Этим редактором был Ерванд Григорянц.
В маленькой книжке Ерванда Григорянца («Истины на каждый день»), выпущенной в Ереване, увы, после его трагической смерти, есть такая запись:
«Смысл жизни следует искать не в сочинении книг. И даже не в самой жизни. Смысл жизни — в сочинении жизни».
Вот этим как раз и пытался заниматься Ерванд Григорянц. Во времена полнейшего безвременья у себя в газете «Комсомольское племя», он, можно сказать, сочинял жизнь. И в этом помогали ему Зяма Могилевский, Галя Семенова, Белла Кердман…
Сейчас эта книжка притч и строчек из дневника, подаренная мне его сыном Тимуром Семёновым, одна из моих настольных. А тогда я и не знал, что Григорянц и Семенова (она стала со временем редактором журнала «Крестьянка», а потом и членом Политбюро ЦК КПСС) – муж и жена, в редакции все были равны, не было никого равнее других
Спустя годы, когда я уже работал в штате «Комсомольской искры», мы изредка встречались с ним в Москве, Его из Одессы забрали в «Комсомолку», затем он работал в «Литературке».
Помню, Григорьянц меня и Юрия Михайлика пригласил в «Националь», на 10 утра, позавтракать. И рассказал старый одесский анекдот, который не раз помогал мне в дальнейшей жизни, учил, что такое интернационализм:

Умирает старый армянин, глава рода. Стоят внуки, правнуки. Он подзывает сына и что-то шепчет ему.
— Что он тебе сказал?
— Отец завещал: берегите евреев…
— Причем тут евреи?
— Отец сказал, когда покончат с евреями, возьмутся за нас — армян.

Этот анекдот, утверждал Григорянц, родился до второй мировой войны, до фашистского геноцида, но армяне уже хорошо знали, что такое геноцид, — в памяти поколений живет преступление, содеянное партией младотурков. Не знаю, после какого из геноцидов перебрались в Одессу дед, отец Ерванда, человека, создавшего школу журналистов, на которой держались «Комсомольская искра», «Вечерняя Одесса». Но, когда потом в своей жизни, я сталкивался с тем, что какой-то народ обижали, грузин, армян, литовцев, я всегда про себя повторял – берегите евреев, так как потом возьмутся за тех же грузин, армян, литовцев…
Когда я пришел уже в штат «Комсомольской искры» в 1965 году, редактором был Игорь Лисаковский, который при Ерванде был замом, а заместителем редактора Игорь Беленьков. Талантливые журналисты, замечательные люди, но, как выразился бы художник Валя Хрущ – «карты из разных колод».
Лисаковский – энциклопедически развитый, гуманитарий до мозга костей. Привязанности, любовь – оперный театр, особенно – балет и кинематограф. Всё остальное – урожаи, производительность труда, номенклатурные игры – досадная помеха творческой жизни.
Игорь Беленьков – из военной семьи, человек с традициями, тонкий специалист в истории Второй мировой войны, собиратель книг про тоталитарные системы, в частности, про итальянский фашизм. Он был убежден, что с фашизмом еще придется столкнуться и не где-то, а в России, на Украине, и готовился к этому.
Работать с этими очень разными людьми, нередко иронически воспринимавшими друг друга, было очень интересно.
Ведь газета, выходившая на украинском языке в русскоязычном городе, выросла до тиража в 100000 экземпляров.
Тимур Семёнов подарил мне фотографию, где его отец, Ерванд Григорянц, вместе с Игорем Беленьковым пируют на одесских склонах по поводу рождения у Семеновой и Григорянца сына – Тимура.
Гляжу на это фото и вспоминаю отдельные строки из песни Юрия Михайлика. Всю уже дано не помню. Написана она была по случаю прощания с Игорем Лисаковским, снятого за очередные «прегрешения».

Шумел, гремел пожар московский.
Казалось, это вдалеке,
Стоял редактор Лисаковский
Со свежей…клизмою в руке.
И думал он с душевной болью,
Что надо родине служить,
Что так балетно,
так футбольно
Нельзя на этом свете жить…

В этой песне Михайлика было много героев:

…Там Деревянко строчит очерк
Из двух записок докладных.
Там и
Веселый боцман Варла-а-мов
В кино под парусом ходил…

И тень — «печальный образ Григорянца» — любимого редактора, уехавшего в Москву.
И, конечно, Белла Кердман:

А в комнатенке самой скверной,
Гоняя авторов взашей,
Всем озабоченная Кердман
Кефиром поит малышей.

Отдел, в который я был принят на работу, носил пугающее название – идеологический. Но преимущественно это был отдел культуры, которая тогда рассматривалась, как идеология
Наш отдел находился в крошечной комнатке. Потом я узнал, что наша редакция была частью квартиры известного одесского врача Ильи Ефимовича Циклиса, у которого лечилась вся театральная Одесса. И у него это была когда-то ванная, где помещался наш идеологический отдел. Возглавлял его Саша Варламов, позднее он стал замечательным социологом. В отделе был Юра Михайлик, Вадик Овсянников и аз грешный.
К нам в отдел приходило много авторов. Аркадий Львов чувствовал себя у нас, как дома, и его бесконечные устные рассказы привлекали всех, кто был в редакции.
Я постарался привести в редакцию людей, которые могли ее украсить. Это Юра Макаров, Сема Лившин, ставшие известными журналистами. Но это уже было во времена редакторства Олега Приступенко, которого назначили к нам из Киева. Но он очень хорошо вписался в Одессу.
Была придумана система клубов в редакции. Я стал вести, впервые в одесской печати, краеведческую страницу «Одессика». У меня впервые начал печататься Саша Розенбойм. Тогда ему пришлось придумать фамилию Ростислав Александров, чтобы не привлекать слишком много внимания еврейской фамилией. Сергей Лущик, Сергей Калмыков, Виктор Корченов – они все начинали на страницах краеведческого клуба.
Одна из самых важных статей, которую я написал в «Комсомольской искре» вместе с Алексеем Ивановым «Одесса должна быть Одессой». Статья, вышедшая как редакционная, вызвала большой резонанс. И вот наш материал, в котором говорилось о том, как пытаются уничтожить достопримечательности, культовые здания Одессы, имел «последствия». Неприятности начались не столько у нас, как у редактора. Газету всегда очень внимательно читали. И шаг в сторону сразу замечался, и следовали меры партийного воздействия. После этой статьи уволили Игоря Лисаковского. Мне до сих пор кажется, что Игорь Беленьков, сняв мою фамилию и фамилию Алексея Иванова и превратив двойной подвал в редакционную статью, предвидел, что неприятности будут у Лисаковского…

 

В памяти остались литературные номера. Мы выходили на 4 области – Крым, Николаев, Херсон, Одесса. И часто выезжали в поисках материалов. В Крыму я побывал в доме Волошина А тогда это имя было совершенно забыто. Мы приехали на машине. И попали к Марии Степановне Волошиной – вдове поэта, которая заведовала домом, принадлежавшим Союзу писателей. Мы пробыли у нее сутки. Она оставила нас ночевать. И это была ночь в библиотеке Волошина, среди его картин. Но самое главное, она дала нам несколько стихотворений, которые в те годы нигде не печатались. И мы опубликовали в «Комсомольской искре» «Дом поэта» – одно из итоговых стихотворений Максимилиана Волошина.
А разве не чудом было, что мы в те годы печатали Хлебникова, Пастернака, Мандельштама, Бабеля. И самое интересное, власть на это не обращала внимания. Наверное, по невежеству. А стоило написать критическую статью о каком-то из фильмов Одесской киностудии, так вопрос рассматривали на бюро обкома – не комсомола, а партии. Как понимаете, тогда единственной.
И все же, мне кажется, работа в те годы была и веселой. В 1973 году началась Одесская Юморина, центром которой стала «Комсомольская искра». её юмористический клуб «Козлотур», который придумал и возглавил Семён Лившин. Тогда-то и родилось слово «Юморина», его изобрёл Олег Сташкевич. Алик Цыкун – нарисовал морячка.
Кстати, в газете работали замечательные художники: Александр Ануфриев в доме которого начинался нонконформизм в Одессе. Люсик Дульфан, Игорь Божко. В редакции в первой комнате мы все время устраивали выставки. Достаточно сказать, что первая выставка Андрея Антонюка, ныне лауреата Шевченковской премии, Народного художника Украины, состоялась в зале «Комсомольской искры» и была закрыта в тот же день, так как в обкоме комсомола углядели в его творчестве религиозные мотивы. Кстати, это была единственная выставка, из проведенных мной тридцати, которую закрыли.
Выставки Олега Соколова, Валентина Хруща, Людмилы Ястреб и многих, многих других, тогда андерграундных художников, прошли успешно.
А разве было хоть одно событие, которое не запечатлел бы лучший фоторепортер того времени в нашем городе Миша Рыбак. Его снимки и фоторепортажи украшали каждый номер газеты. Кто из нас думал тогда, что именно так складывается летопись времени.
Мы много работали. Умудрялись всю ночь сидеть и писать. Если у Юрия Олеши вышла книжка «Ни дня без строчки», то у нас перефразировали «Ни дня без полосы». Почти все писали по-русски. А на украинский нас беспрерывно переводили Галина Островская и Владимир Зинченко. Они владели великолепным литературным языком. И все, что выходило из их рук, было сделано по-настоящему качественно.
Мне кажется, что «Комсомольская искра» была дрожжами, на которых дальше поднималась «Вечерняя Одесса».
Именно тогда мы научились делать шажки для того, чтобы свободы в печати было чуть побольше.
Все это не давалось само по себе, нужно было почувствовать вкус к раскрепощенной журналистике., шаг за шагом, отстаивая возможность свободного самовыражения
Замечу, жизнь тогда была недоброй и невеселой. Но мы ее старались, как можно расшевелить. И, кажется, это у нас получалось.
А значит м ы твёрдо усвоили завет Ерванда Григорянца – «Смысл жизни – в сочинении жизни»

 

На фото – Ерванд Григорянц и Игорь Беленьков на фонтанских склонах отмечают рождение сына Ерванда – Тимура.

10 февраля

Пора нам в оперу скорей…
Театральная Одесса ведёт свою историю практически с момента основания города.
Театр оперы и балета по праву можно назвать старейшиной среди целого ряда его культурных учреждений.
Одесса получила право строить театр в 1804 году (став третьим городом с театром в Российской империи), а в 1809 году он был уже возведён.
Автором этого проекта был французский архитектор Тома де Томон, архитектор ряда зданий в Петербурге.
10 февраля 1810 года состоялось торжественное открытие.
Пушкин еще мальчишка, ему еще жить и жить – 27 лет.
Здесь он услышит оперы Россини.
Но первым представлением были одноактная опера Фрелиха «Новое Семейство» и водевиль «Утешенная вдова» русской труппы П. Фортунатова.
Забытые произведения. Но тогда их исполнение потрясло публику.
В Одессе родился ТЕАТР

 

18 февраля

Иногда подходишь к книжной полке. Ищешь что-то конкретное, но взгляд цепляет книгу, давно прочитанную, берешь в руки. Открываешь, и вновь – воспоминания.
Каждая книга с автографом писателя – это история взаимоотношений, встреч, а иногда и напоминание о человеке.
Взял в руки книгу «Маалот».
Знаете, что значит это слово? И я не знал, пока не встретился с автором книги, не узнал ее судьбу.
Давно это было. Лет десять тому. Но взял в руки книгу, начал перечитывать – и вновь обожгла.
Писатель Владимир Порудоминский, живущий в Кельне, посоветовал Грете Ионкис зайти во Всемирный клуб одесситов, показать свои книги на русском языке.
Грета Эвривиадовна Ионкис (поверьте, так она пишется по паспорту) оказалась моей ровесницей – год разницы роли не играет.
Урожденная она Грета Виллиевна Риве, а если вдуматься, что это значило – ее отец был немцем (советским инженером-немцем), а мать Сарра Иоффе – еврейкой.
До конца тридцатых годов в этом не было ничего необычного. Но в 1937 году Вилли Риве арестовало НКВД, обвинив в шпионаже на Германию, а затем по договору Молотова и Рибентроппа передали Гестапо, депортировав в Германию (повезло – не расстреляли!). Сколько мать Греты ни пыталась выяснить судьбу мужа, Лубянка молчала. Лишь один «сердобольный» чекист, пряча глаза в сторону, тихо сказал ей:«Уезжайте из Москвы, потеряйтесь, выходите еще раз замуж, другого выхода спасти ребенка у Вас нет».
И вот Сарра Иоффе, уже не Сарра Риве, бежит к Черному морю, где прошла ее юность. И там действительно она второй раз выходит замуж, на этот раз за еврея Эвривиада Ионкиса. Все называли его Евгением, да и Грету, спустя годы, когда она стала писательницей и славистом, знают под именем Греты Евгеньевны Ионкис.
Я мог бы пересказывать наш удивительно интересный разговор, трагический и обыденный, мог бы перечислять книги, написанные Гретой Ионкис о Марке Твене, об Оноре де Бальзаке, об английской поэзии.
Я мог бы рассказывать о детстве девочки в Одессе, на Троицкой, 22, где жила семья.
Но Грета подарила мне самую удивительную книгу, написанную ею в Германии, куда она перебралась, когда уже умерли мать и отчим, а у нее забрезжила надежда найти отца.
По сути, поиск своих корней и привел ее в Германию, в Кельн.
Эта книга издана в Петербурге, и называется «Маалот».
Сразу признаюсь, я не знал, что значит это слово, пришедшее к нам из «Псалмов Давидовых». Пятнадцать песнопений так и озаглавлены: «Шир Маалот» – «Песнь восхождения». Так вот, эта книга о восхождении по жизни Греты Ионкис, ступени ее пути.
Кстати, фамилию Ионкис могут помнить одесские портовики. В 1944 году ее отчим был направлен возрождать порт, поднимать его из руин.Думаю, Миша Пойзнер многое мог бы рассказать об этом человеке
Да и десятки страниц этой книги посвящены Одессе.
…Первая послевоенная елка в 1947 году в Одессе – Грете 10 лет. Как трогательно описаны походы в магазин «Два слона» на Ришельевской, где тогда еще можно было выбрать даже довоенные игрушки.
… Сколько близких знакомых людей я узнавал в этой книге. Оскара Семеновского, отца тогдашнего редактора журнала «Театр» Валерия Семеновского, артиста Валерия Барду-Скляренко, с которым мы недавно простились… Да, мир действительно маленький, а Одесса большая.
Удивительное чувство вызывает книга. Живой, тонкий рассказ о жизни, но такой трудной и бесчеловечной, что диву дивишься, как можно было все преодолеть, стать личностью, человеком.
Если раньше Грета Ионкис, а я сейчас слежу за ее книгами по интернету, в основном занималась английской и американской литературой, то в последние годы в круг ее интересов вошла немецкая культура. Вышли книги «Золото Рейна», «Немцы и евреи .В контексте истории и литературы». Это книга и о том, как стал возможен в Германии фашизм.
Великий Гёте, писал в свое время, обращаясь к своим согражданам:
«Нацией стать захотели вы, глупые немцы!
Начали вы не с того. Станьте сначала людьми»
Не прислушались. Хоть думаю, что и сейчас, эта мысль должна тревожить. И не только немцев.
У Греты Ионкис вышла книга «Утраченный воздух». Еще не искал в сети. А вот ее воспоминания о поездке в Одессу были опубликованы в Нью Йорке, в журнале «Слово», редактором которого была одесситка Ляля Швальбина. Но этот текст редакция для сети не открыла. Шла борьба за покупателя.
Взял в руки книгу. И цепь впечатлений, воспоминаний.
И еще одно имя, связанное судьбой с нашим городом.
А сколько еще есть книг об Одессе, которые мы не знаем?

 

16 февраля

У Веры Зубаревой в Америке вышла новая книга стихов. Одесская книга.
Сегодня мне её привезли из Всемирного клуба одесситов, книга проделала огромный путь, но достигла нашего города
Сегодня в «Литературной газете» опубликовано мое предисловие к этой книге и ряд стихов Зубаревой
Рад представить книгу своим читателям.

«С Ангелом белой акации…»
О поэтическом сборнике Веры Зубаревой «Между Омегой, Альфой и Одессой: трамвайчик-2

Вспомнилась старая песенка Александра Вертинского –
Я знаю: даже кораблям
Необходима пристань.
Вспомнилась потому, что я знаю: порт приписки лайнера «Вера Зубарева» – это Одесса.
Кто-то подумает, что шучу. Наоборот – лирически, ностальгически настроен, так как только что прочитал пронзительную книгу стихов Веры Зубаревой «Между Омегой, Альфой и Одессой: трамвайчик-2».
Знаете, какое слово по частотности превалирует в ней? Нет, не любовь – хоть, конечно, она и о любви; нет не кровь – хоть, конечно, в книге много страсти, беды и горя.
Чаще всего поэт вспоминает – МОРЕ.
К морским глубинам тянется душа…
Удивило ли это меня? Нисколько. Дочь моряка, прославленного лоцмана Кима Беленковича, она родилась не просто в Одессе, а в доме, где морем жили, где – скажем так – волны бились о борт квартиры. Память отца живёт в стихах Веры Зубаревой, она продолжает с ним свой диалог, а в моём ощущении – исповедуется перед ним, рассказывая и о себе, и о своём (их) Городе.
Я не рецензирую новую книгу Веры Зубаревой. Делюсь впечатлением с читателем, у которого, если он читает это вступительное слово, сборник стихов в руках.
Думаю, рецензенты будут размышлять о том, как к классическому русскому стиху поэт прививает веточки новой поэзии, используя ритмику Блока, дыхание Ахмадулиной…
Мне бы хотелось, чтоб читатель ощутил боль автора за судьбу Города. И поэт имеет на это все права.
Я родилась в этом городе…
И где бы она ни находилась, с ней «куликовский ожог», с ней трагедия 2 мая…
Какие-то стихи этой книги я помнил на память. Теперь и эти хожу и бормочу уже третий день:

Чёрное море
Чёрное небо
Шепчут молитвы
Священник и ребе
Держит мужчина
В разбитом окне
Связку тюльпанов
(Дочке? Жене?)
Чёрное море
Чёрное небо
Чёрная лестница
Чёрного склепа
Блик на стене
Проступил и остыл
Пусто гестапо
Пепел и пыль
Чёрное море
Чёрное небо
Город-маяк
Капитана тебе бы

Думаю, не нужно объяснять, что Одессе в русской литературе повезло.
«Грамоту на бессмертие» ей выписал Пушкин, её воспевали Багрицкий и Кирсанов, Маяковский и Пастернак, Михайлик и Гланц… Новая книга Веры Зубаревой – ещё одно подношение нашему городу. Уверен, она целиком, как мегатекст, должна входить в антологии об Одессе.
Как бы власть имущие не пытались нивелировать Город, им это не удаётся.
Притяжение Одессы сохраняется.
Запах белой акации, даже смешавшись с запахом дыма всё ещё уловим.
И Ангелы берегут одесситов всего мира.

 

 

20 февраля

В каждой литературе есть свой ряд писателей-классиков.
Немало их в российской словесности – от Пушкина до Чехова в дореволюционный период, а ведь потом и Серебряный век, где на наших глазах классиками стали не только Блок или Маяковский, но и квадрига – Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Пастернак…
Но быть в такой мощной литературе и писателем второго ряда тоже достойно и почетно.
Сегодня день рождения Николая Георгиевича Михайловского, вошедшего в литературу под псевдонимом – Гарин.
Может быть, я не вспомнил бы о нем, но один из постоянных читателей моего фб- дневника математик Исаак Вениаминович Шрагин, преподававший когда-то в нашем университете, загодя меня попросил – не забудьте, напишите, ведь наш окончил в Одессе гимназию.
Думаю, для многих Гарин-Михайловский это прежде всего четыре автобиографические повести – «Детство Тёмы», «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры»
Читал все это давно в юности, не перечитывал. Осталось впечатление, что как «Княжна Джаваха» Лидии Чарской была любимым чтением девочек, так и «Детство Темы» стала такой же трогательной, наивной, книгой для мальчиков.
Остался в памяти пассаж, где Тёма говорит – да, это сделали эти руки, отруби их и я буду тогда тебе больше нравиться…
Смешно? Сентиментально? А запомнилось.
Путь Гарина-Михайловского в литературу был непростым.
Родился в Петербурге в семье боевого офицера 20 февраля 1852 года.
Крестным отцом был император.
Чуть позже семья переехала в Одессу, где у отца будущего писателя был свой дом на Водопроводной улице, 8 и имение за городом.
В Одессе Николай Михайловский поступил в самую престижную гимназию –Ришельевскую. Закончив ее, уехал учиться в Институт инженеров путей сообщения в Петербург.
Не раз приезжал в Одессу, где жили родители. Здесь женился в августе 1879 года на подруге своей сестры Надежде Чарыковой.
И стал известнейшим инженером. Вообще русская литература была богата как врачами – Чехов, Вересаев, Булгаков, так и инженерами – Михайловский, Замятин, Житков…
Востребаванность Михайловского как строителя железных дорог была огромной. Лишь на три года, устав, он отошел от дел – с 1883 до 1886 года, когда, осев в своем самарском имении, попытался вести по-новому, по-научному сельское хозяйство.
Опыт оказался неудачным. Крестьяне новатора не поняли.
Но зато в тиши деревни Михайловский написал свою первую повесть «Несколько лет в деревне».
Отвозить самому в Петербург не случилось. Попросил товарища, который передал рукопись известному критику, однофамильцу писателя – Михайловскому.
А дальше – чудеса. Повесть читают на собрании литературного кружка, не просто решают печатать, а снаряжают известного прозаика Константина Станюковича поехать в Самарскую губернию и познакомиться с автором.
Станюкович при знакомстве поинтересовался – а нет ли еще чего написанного.
И получил еще не законченную повесть «Детство Тёмы». Пришел в восторг. Вызвался быть крестным прозы Михайловского, тут же придумали псевдоним – Гарин.
Так начался литературный путь Гарина-Михайловского.
Но он вернулся и к деятельности инженера. И был нарасхват. Писал урывками, в поездах, на станциях.
Есть замечательный очерк Максима Горького «О Гарине-Михайловском», где рассказывается, что порой представляли собой рукописи Гарина.
Горький вспоминал, что Николай Георгиевич был превосходным мастером устных рассказов. Однажды он в редакции за час рассказал им историю одного еврея-математика, который изобрел самотужки дифференциальное исчисление, а когда узнал, что Ньютон и Лейбниц его опередили на двести лет – от горя умер.
Рассказ до того заинтересовал всех слушателей, что упросили Гарина его записать и дать редакции. Обещал. И начал присылать телеграммами из разных городов абзацы текста. Причем нередко следующая телеграмма извещала – предыдущую не печатать, буду переделывать…
Знаю, как в редакциях, ненавидят рукописи, в которых идут бесконечные правки. Понимаю, как нервничали те, кто решил опубликовать рассказ.
Воспоминания Максима Горького меня заинтересовали, и я нашел в собрании сочинений Гарина – Михайловского этот удивительный рассказ – «Гений»
Из примечаний автора узнаем, что история подлинная, что фамилия полусумасшедшего еврея из Одессы, открывшего дифференциальное исчисление, была Пастернак. Математик умер, а его рукопись хранилась в Одессе.
Где она? Есть ли какие-то следы?
Любопытно, знал ли эту историю Борис Пастернак, чей отец Леонид Пастернак родился в Одессе и жил в те же годы. Но, если бы я ничего больше для себя не открыл, заглянув в книги Гарин-Михайловского, то уже был бы признателен И.Шрагину за просьбу – посмотреть и написать.
Еще одну – реальную и трагическую одесскую историю обнаружил в книгах писателя вчера. У него есть даже не рассказ, а я бы сказал репортаж – «Еврейский погром в Одессе». Это конец 70-х годов Х1Х века, когда Михайловский был в последнем классе гимназии.
Погром, устроенный черносотенцами на пасху. Равнодушие генерал-губернатора, опьяневшая от вседозволенности толпа. Пока бьют стекла вроде забава, но вот смерть человека, и эти невидящие уже глаза будут всегда напоминать мальчику – а если бы на его месте был ты…
Непростая личная жизнь была у писателя. Две жены. И обе любимые. И от обеих дети. У законной Надежды Чарыковой шестеро, у Веры Садовской – трое. Первая не дала развод., но потребовала жить отдельно. Вторая не справилась с переездами, жизнью взахлеб и бросила. Умер на руках у первой, что пришла, простила, согрела. Страсти, по которым Достоевский мог бы написать роман.
А еще Гарин-Михайловский совершил кругосветное путешествие. Жаль, что, когда мы писали роман-буриме «Ямщик, не гони самолет», я об этом не знал. Есть точки, где мы с Гариным совпадали, правда, мы двигались на запад от Одессы, а Гарин предпочел путь на восток –через Китай, Корею, Японию, США в Европу…
После кругосветки Гарина-Михайловского принял Николай Второй. Писатель готовился, предполагал его будут расспрашивать о новинках технического прогресса. Императора интересовало, как где организована …охота. Разочарованию Гарина не было предела.
Так что читать писателей и «второго ряда» русской литературы, поверьте, большое удовольствие.
И не обязательно начинать и заканчивать знакомство с Гариным- Михайловским «Детством Тёмы» А какие сказки писал он для детей…
Еще одно писательское имя на одесской литературной карте.
И адрес, с трудом, но нашел – Одесса, Водопроводная, 8.