– Так значит, ты никогда и не видела своего дядюшку?

– Нет. Собственно, я ему кто? Внучатая племянница? A он мне – двоюродный дедушка, так, что ли? Да и зачем мне его видеть?

– Ну, всё-таки единственный родственник…

– Да, мама так и считала: единственный родственник. Трогательная встреча. Куда там! Более холодного приёма даже у чужих людей она не встречала.

– А у него самого есть какие-то родные?

– В том-то и дело, что нет. Жена умерла давно, своих детей не было. Одинокий старик. Кащей Бессмертный.

– Но всё же, как ты рассказываешь, интересная личность: построил себе дом по собственному проекту, и нетрафаретный, какой-то сказочный и, притом, как говорила твоя мать, с большим вкусом. Огромная лесная усадьба и ни одной живой души. Не простой человек, видно, с фантазией, не так ли?

– Да уж. Хотя с такими деньгами, как у него, фантазировать не трудно.

– На чём он так разбогател?

– Бог знает. Мать предполагала, а, может быть, что-то слышала, что его отец был бутлегером во время сухого закона.

– О-о! Тогда в аристократы его зачислить не положено.

– Ну, это недостоверные сведения. Да и кого это сейчас интересует? На мать произвела впечатление его библиотека, много антикварных изданий, книги на разных языках, он владеет пятью или шестью языками, включая иврит.

– Слушай, он действительно интересный старик, напрасно ты не хочешь с ним познакомиться.

– Не напрасно. Мать в своё время уже испытала унижение от его приёма и не могла освободиться от стыда за всю оставшуюся жизнь. Послушай, на веранде уже становится прохладно. Не зайти ли нам в дом?

Разговор происходил между двумя дамами, расположившимися на веранде в бамбуковых креслах, и посасывающими через тростинку джин с тоником. Одна из них, та, что была хозяйкой, поднялась первой и распахнула дверь в гостиную:

– Заходи, Марьяна, пора что-нибудь пожевать горяченького.

– Я не голодна, Маша.

– Да ладно. Пошли на кухню. Я мигом разогрею жаркое, а ты, если хочешь, можешь нарезать салат.

– Ну, конечно. Где у тебя ножи?

– Вот хороший ножик, острый, так что будь осторожна. Одеваем передники и за работу.

Обедали на кухне, за круглым деревянным столом, над которым висела лампа под абажуром из разноцветного стекла. Кухня была довольно просторная с встроенными шкафами из светлого дерева. Дверь большого белого холодильника была сплошь увешана магнитными сувенирами из разных стран. Покойный муж Маши много путешествовал, работая гидом.

Маша вытащила из духовки и поставила на стол красную эмалированную жаровню, подняла с трудом тяжелую горячую крышку, и кухня наполнилась манящим запахом жареного мяса. Выложила на пёструю майоликовую хлебницу горячий лаваш:

– Будем его ломать руками.

Поставила пузатую бутылку кьянти.

– Ну, будем пировать, Марьяна. Твоё здоровье!

– И за твоё, Маша.

После смерти мужа Маша готовила редко, только когда приходили гости. Для себя же – никогда. После работы заезжала в магазин и покупала что-нибудь в отделе кулинарии.

– А вот мама готовила для самой себя, она говорила: “В доме всегда должна быть пища.”

Марьяна, работая по продаже недвижимости, проводила жизнь на колёсах, перехватывала что-то по пути в придорожных кафетериях. Сегодняшний вечер был один из тех редких вечеров, когда можно было провести время в спокойной беседе, с домашним обедом, бокалом вина, не следя за стрелкой часов и отрешившись от телефонных звонков. Сегодня Марьяна оставалась ночевать у Маши и ей не надо было вести машину по ночной дороге. А у Маши выдались, благодаря Дню Колумба, три выходных дня. Обе могли расслабиться и наслаждаться неспешным и беспечным времяпровождением.

– Мой совет, тебе, Маша, – заметила Марьяна, – обзаведись новой кухней. Твоя уже устарела. Это увеличит стоимость дома, если захочешь его продавать.

– Об этом и подумать страшно, – Маша даже поёжилась, – столько работы да и денег – прорва.

– Что касается денег, то это не только расход, но и вложение. Покупая дом, люди, прежде всего, смотрят на кухню и ванные. Уж поверь мне, я с этим сталкиваюсь ежедневно. А работа… Да, работы много. Но, опять же, с каждым годом лет больше, сил меньше. Я через это прошла, пройдёшь и ты.

– Ну, не знаю, не знаю. Я не такая энергичная. Впрочем, я подумаю.

Они вылизали ломтями лаваша мясной соус на тарелках, после чего перешли в гостиную, расположившись на диване, возле которого на журнальном столике Маша поставила блюда с виноградом и сливами.

– Всё-таки, – вернулась Марьяна к прежнему, прерванному разговору, – как твоя мать решилась обратиться за помощью к своему дядюшке?

– Обратиться за помощью? Да она никогда бы этого не сделала! Она ни о чём его не просила, хотя втайне надеялась, что он сам ей предложит какую-то помощь.

Мне предстояло поступать в колледж, а это стоило больших денег, правда, по сравнению с теперешними ценами, тогдашние уже кажутся дешёвыми. Она просто упомянула, что моя будущая учёба потребует чуть ли не двадцать тысяч. На что дядя заметил: “А вот если бы твоя дочь поступала в медицинскую школу, это стоило бы в три раза дороже”. Больше к этой теме ни она, ни он не возвращались. Это была их первая и последняя встреча. Он не выказал никакого желания встретиться ни с мамой, ни со мной. И никогда не интересовался, как мы прижились на американской земле. Ну да Бог с нимним! Обошлись и без него.

– Это верно: всё, что мы имеем, мы добились своим собственным горбом. Иждивенцами мы не были. Ни я, ни ты, ни твоя мать.

– Ну, что касается тебя, то ты, вообще, героиня: приехала на гастроли, осталась невозвращенцем, нелегалом, работала по-чёрному, добилась трудовой визы. Получила гражданство. Героиня!

Марьяна отрезала от большой виноградной кисти маленькую веточку с виноградинками.

– Нет, Маша, я никакая не героиня, я просто авантюристка по своей натуре. Может быть потому, что я выросла без родителей, пробивалась по жизни локтями, привыкла рисковать, как говорится – идти “ва-банк”. Вот и всё. А тебя я зауважала

с той минуты, когда услышала, как ты сказала своей маме: “Мамочка, не волнуйся, я соберу деньги на колледж, тебе не надо ни искать всяких приработков, ни брать займы из банков. Между прочим, этот сорт винограда у нас в России назывался “Дамские пальчики”– очень нежный и сладкий.

– Марьяна, я давно хочу тебя спросить, почему ты рассталась с Борисом? Ну извини, я задала наверно бестактный вопрос. Можешь не отвечать.

– Да нет, почему? – Марьяна медленно ощипывала отрезанную кисточку винограда. – Не знаю, как тебе объяснить… Просто, я поняла: он – не мой человек. Не могу сказать о нём ничего плохого, но – не мой. А раз так, лучше расстаться. Рано или поздно, это всё равно случится. Лучше сразу.

– Ну не знаю… Одиночество… – это не просто.

– Лучше одиночество, чем компромиссы. Да я и привыкла быть одна, сама себе голова, не привыкла ни от кого зависеть. Давай-ка, подруга, пойдём спать. Пора.

– И всё-таки, – заключила Марьяна, растягивая простыню на раскладном диване, – на твоём месте я бы познакомилась со своим дядюшкой или кем он там тебе приходится. Просто из интереса.

Сол взял себе за правило: как только проснулся, даже если раньше положенного времени, – вставай. Вообще, он спал не более 5 часов в сутки. Он говорил: много спать нужно детям – они растут во сне, молодым людям – они должны восстановить растраченную за день энергию. А старики должны беречь время, не так много его у них осталось.

Сол взглянул на часы: половина шестого, обычно он просыпался в шесть. Ну что ж, сегодня начнём день на полчаса раньше. Он пружинисто поднялся и раздвинул занавеси на широком, как витрина, окне. Белое утреннее небо окутывало верхушки сосен. Лёгкие снежные пылинки таяли в воздухе, не долетая до земли. В первые недели марта зима еще цепко удерживает позиции. Сол накинул махровый халат поверх фланелевой пижамы и спустился на кухню. Тотчас, заслышав его шаги, появился его чёрно-рыжий колли и, виляя хвостом, подошел к кухонной двери, ведущей наружу, нетерпеливо поглядывая на хозяина.

– Доброе утро, Дан, – Сол отворил дверь, – иди, делай свои дела и побегай вокруг. Дай мне позавтракать, и мы отправимся.

В течение многих лет его незамысловатый завтрак неизменно состоял из стакана апельсинового сока, овсяной каши, «кашки-малашки», как в его детстве говорила мать, и чашки крепкого кофе.

Утренний режим был непоколебим: после душа и бритья он, зимой – в вязанном из толстой шерсти свитере, подбитой мехом куртке и сапогах, летом – в шортах и тенниске, выходил на трёхчасовую прогулку – обход его лесного владенья с осмотром деревьев и пометками для лесничего: что срубить, что подрезать, что подлечить. За время его отсутствия в его дом приезжала бригада для уборки, а экономка привозила заказанные продукты. Еду Сол готовил себе сам. К моменту его возвращения, в доме уже был наведен полный порядок и не оставалось ни одного человека из прислуги. Сол наслаждался одиночеством и тишиной. Он проводил день за чтением, резьбой по дереву или чеканкой по металлу и просмотром сообщений в интернете. После обеда играл на скрипке или садился перед телевизионным экраном, занимавшем почти всю стену комнаты, названной им «мой кинозал», и выбирал какой-нибудь фильм для просмотра.

Об этом образе жизни он мечтал долгие годы и после смерти жены, выйдя на пенсию, купил шестнадцать акров лесного участка, где построил дом по своему собственному проекту. В его владение входило пополняемое грунтовыми водами небольшое озерцо, где водилась рыба, и летом он иногда развлекался греблей и рыбной ловлей. Зимой, когда выпадал снег, он ходил на лыжах. Если возникала потребность в цивилизованном мире, он выезжал в небольшой городок, находящийся в десяти милях от его дома. В его гараже стояло две машины: джип и шестиместный «Линкольн». Сол не мог желать для себя лучшей жизни. При этом он был здоров, крепок, и выглядел на десять, если не на пятнадцать лет моложе своих восьмидесяти.

Однако сегодня обычный порядок дня был неожиданно нарушен. Уже подходя после прогулки к дому, он увидел подъезжающую красную хонду.

– Это ещё что? – сердито подумал Сол. – Стоп, Дан! И молчок. – Он остановился, раздумывая: подойти ближе или, напротив, удалиться. Пусть тот, кому вздумалось его неожиданно навестить, убедится, что никого нет дома и… с Богом!

Но тут распахнулась водительская дверь и показалась длинная женская нога, затянутая до узкого колена в чёрный замшевый сапог, и из машины выпорхнула высокая стройная женская фигурка в белой дублёнке, подбитой лисьим мехом и в лисьей шапке. Сол двинулся к машине.

Женщина, завидев его и весело улыбаясь, помахала ему рукой и поспешила навстречу.

– Вы, конечно, дядя Сол, я так рада, что Вас застала. Извините за внезапное вторжение, но я просто проезжала мимо. Я Маша Сосновская, Ваша родственница. Моя мама, когда-то, лет двадцать тому назад, у Вас побывала. Она рассказывала мне о Вас с таким восхищением! Ну вот и я, наконец, выбралась. Представилась такая возможность: ехала мимо и решилась завернуть в Ваше поместье. Ну как, не выгоните?

На Сола лукаво смотрели большие зелёные глаза с подкрашенными ресничками. Женщина была не очень молода, где-то наверняка за сорок. У неё была приятная улыбка, с ямочкой на левой щеке и в приоткрывшихся губах светились белые ровные зубки. «Довольно мила, – подумал Сол».

– Ну, что ж, раз уж приехали – заходите. Тихо, Дан! Не бойтесь, Дан – пёс мирный.

– О, я не боюсь собак, – и женщина почесала пушистый рыжий воротник пса.

Сол повернулся и пошел к дому. Когда, отперев парадную дверь, он обернулся, придержав её в ожидании своей непрошеной гостьи и пропуская Дана, то с досадой увидел, что она вынула из багажника небольшой чемодан и элегантную дорожную сумку.

– Надолго собираетесь остановиться? – Уже не соблюдаяэлементарной вежливости, спросил Сол с явным раздражением.

– О, нет, дядя Сол, – засмеялась она, как бы не замечая его досады. Я не собираюсь Вас стеснять, но если Вам причиняет неудобства мой багаж, я отнесу чемодан в машину.

– Нет, нет, что Вы! – Сол почувствовал себя неловко. «Я, кажется, веду себя, как жлоб – подумал он». – Я, знаете ли, отшельник, – уже извиняющимся тоном добавил он. – Отвык принимать гостей, не обращайте внимания. Давайте сюда шубку и располагайтесь.

Маша снова сверкнула улыбкой, немедленно предъявив свою ямочку, стянула с ног сапожки и пошевелила ступнями.

– Ой, до чего приятно, когда ногам свободно. – Она вынула из сумки и надела лёгкие, без задников, бархатные, вышитые бисером, комнатные туфельки. Сняла пушистую меховую шапку и чуть взбила жесткие, чёрные с каштановым отливом коротко подстриженные, волосы. Без своего головного убора она уже не казалась Солу высокой, нет: среднего роста, изящна, вполне может позволить себе мини-юбку, с такими красивыми ногами.

– Ну, пойдёмте, покажу Вам свой дом, – уже миролюбиво сказал Сол, – а потом будем ланчевать.

Он провёл её в гостиную – просторный зал неправильной четырёхугольной формы с высоким потолком, и окнами, занимающими сплошь две наружные стены, опоясанными верандой. Посредине веранды, в том месте, где она огибала угол дома, росла, раскинув зелёно-голубые пушистые лапы, молодая ель.

Внутренняя стена гостиной была собственно камином, сложенным из тёмно- и светло-серого камня. В камине, потрескивая, горел целый ствол дерева.

– Камин у меня зимой не тушится, – пояснил Сол, – когда дерево сгорает, приволакивается другое.

Позади камина располагалась столовая. Она и гостиная, двумя ступенями вниз, вливались в закрытую веранду с мозаичным полом, вдоль её трёх стеклянных стен стояли круглые, широкие китайские вазы, покрытые клуазоне, внутри которых помещались горшки с растущими кактусами, калами, японским клёном, алоэ и золотым усом.

Они поднялись на второй этаж, где была библиотека, служившая также и кабинетом. Стены были заняты стеллажами со стеклянными скользящими дверями, здесь было два компьютерных стола, секретер со множеством отделений. Диван и пара кресел с ковровой обивкой, торшеры и настольные лампы из цветного стекла.

Маша жадно оглядывала полки с книгами. Сол усмехнулся:

– Здесь, Маша, только научные труды: по истории, биологии, психологии, архитектуре. Художественная литература – в других комнатах и спальнях. Ну, пройдём дальше?

Они вошли в музыкальную комнату, где стояли кабинетный рояль и клавикорды. На специальном раскладном столике в футляре красного дерева лежала скрипка. Маша подошла к шкафу с переплетенными томами нот.

– Когда-то я собирал, выписывал ноты, где только мог,– пояснил Сол, – теперь всё можно найти на компьютере.

Маша не удержалась, приоткрыла крышку рояля и пробежала пальцами по клавишам.

– О! Стейнвей! – выдохнула она восхищённо.

– Да, Стейнвей. Нью-йоркская модель. Неплохая, но не самого лучшего качества. А существует, если знаете, ещё немецкая, гамбургская. Я мечтал купить Бёзендорфер. Но это редкий инструмент, изготовляется вручную в Вене. Очень и очень дорогой. А сейчас подумываю над покупкой Фациоли. Молодой инструмент, но уже завоёвывает славу. Я познакомился с ним в Италии.

– А я в детстве училась играть на рояле фирмы Хартман.

– Знаю. По всей вероятности, в Вашей семье сохранился очень старый рояль. Фабрика была разрушена во время войны. Он с тех пор сошёл со сцены и не восстановился. А Вы продолжаете играть?

– Ну, так… для себя.

– Ну, если «для себя», то сыграете и для меня.

– Если успею.

– Успеете, успеете. Без этого не уедете. А сейчас прервём осмотр. Не знаю как Вам, а мне пора перекусить.

– Какие интересные перила, – сказала Маша, спускаясь по лестнице, – переплетающиеся змеи.

– Вырезал самолично.

– Ну, дядя Сол! Так Вы – настоящий мастер!

– Любитель. И, можно сказать, самоучка, люблю работать руками. Как-нибудь покажу Вам и свою мастерскую.

Ланч Сол сервировал на кухне. Салат с чесноком и сыром, куриные отбивные с картофельным пюре. Маша вытащила из сумки бутылку коньяка и нарядную коробку конфет: чернослив с орехами в чёрном шоколаде.

– Это русские конфеты, – пояснила она, – Вы их здесь не купите или, как говорили в Союзе, не достанете. Ой! Смотрите!

К стеклянному проёму кухонной двери подошёл енот и, встав на задние лапы, прижал к стеклу морду в чёрной полумаске.

– А-а, Монти, ты пришёл на ланч. Хорошо. – Сол наклонился и отодвинул заслонку в нижней части двери, куда Монти немедленно просунул переднюю лапу.

– Да подожди ты! – Сол взял со сковородки оставшиеся отбивные и просунул их в открывшийся проём. – Приятного аппетита!

– Я специально сделал такую заслонку, – объяснил он Маше. – Выбрасываю через неё все пищевые отходы. Звери всё подчищают. Кто только не приходит: белки, еноты, тушканчики, олени.

Сол поднял и поднёс к глазам бутылку коньяка.

– Ого! Martell Cordon Bleu Cognac France, – прочёл он. – Маша, Вы что, с ума сошли, – потратить такие деньги?

– Оставьте, дядя Сол, я же не каждый день бываю у Вас в гостях.

Сол поставил на стол два коньячных бокала и вынул из холодильника груши и бисквит.

– Ну что ж, выпьем эту роскошь за Ваше здоровье.

– И за Ваше, дядя Сол.

– Кстати, почему Вы называете меня «дядя»? Я скорее прихожусь Вам дедушкой.

– Ни за что! Какой Вы дедушка! Да Вам нельзя дать больше шестидесяти, ну от силы, шестьдесят пять. Если Вы – дедушка, то я – бабушка.

– Напрашиваетесь на комплимент, милочка? Я знаю, что Вам под пятьдесят. Но если б не эти гусиные лапки, – он коснулся пальцем уголков её глаз и щеки у края уха, – то Вам не дашь и тридцати пяти. Ну выпьем ещё по одной за Прекрасную Даму.

– Ну, а как же прикажете вас называть, если не «дядя Сол»? Учтите, что в бывшем Советском Союзе, мы называли дядями всех мужчин, а тётями всех женщин независимо от родства.

– Знаю. Я бывал в России. Уже после смерти Сталина, когда подняли железный занавес. Был в Москве, Киеве. Был в Одессе, когда плыл на теплоходе в Турцию, Болгарию, Румынию. Был и в Ленинграде, тоже на корабле из Финляндии. Я вообще много путешествовал, можно сказать, по всему миру. Ну а к вопросу как меня называть? Что если просто, по-американски, Сол?

– Хорошо. Сол, скажите, Вы ведь родились в Америке, живёте в ней всю жизнь. Как Вам удалось так хорошо, почти без акцента, говорить по-русски?

– Спасибо за такую оценку, но я, конечно, говорю с акцентом. Русские немедленно узнавали во мне иностранца. Но, во-первых, я рос в русскоговорящей семье, бабушка и мать говорили по-русски. Отец был польский еврей, русский язык знал плохо. С ним говорили на идиш. Ну а дед по отцу, учил меня ивриту. Так что в детстве я уже говорил на пяти языках. Ну а потом уже выучил французский и испанский, в Италии подхватил итальянский. А, во-вторых, и это главное, любил читать русскую литературу. Толстой и Достоевский – очень популярны в Америке. Но я ещё читал Набокова, кое-что из Чехова и Гоголя.

– А я была поражена, что многие американцы не знают своей литературы, не говоря уже о европейских классиках. Вот мы читали и Апдайка, и Говарда Фаста, и Сэлинджера, и Грэма, Стейнбека, Теннесси, Брэдбери…

– Вы правы, русская интеллигенция знала литературу. Правда и то, что многое у вас было запрещено. Поэтому вы, едва пересекая границу, набрасывались на чтение. Скажите, Маша, как Вы очутились в наших краях? Куда Вы собрались ехать?

– В Питтсбург. Это теперь оживший город, с университетской и театральной жизнью. Я интересуюсь его жилищным строительством. Может что-нибудь приобрету, может буду что-нибудь продавать.

– Поездка срочная? Или дела могут подождать?

– Ну, как Вам сказать? День-другой могут ждать.

– Вот и прекрасно. Отложите Ваши дела. Погостите у меня, сколько сможете.

– Спасибо. Но я право не рассчитывала…

– Ну так пересчитайте или, как правильно сказать, рассчитайте?

Маша рассмеялась.

– Спасибо, конечно, за гостеприимство, Сол. Но, честно говоря, у Вас здесь слишком хорошо, чтобы отказаться.

– Ну и замечательно. Тогда давайте ещё по рюмочке, и я Вам покажу Вашу комнату.

Что это со мной? – думал Сол, возвращаясь с утренней прогулки. – При моей нелюдимости, при моей любви к одиночеству, размеренному и незыблемому укладу жизни, мне вдруг захотелось общения с незнакомой женщиной. Правда, она интересна, умна, безусловно сексапильна, но я-то? Какое отношение ко всей её притягательности могу иметь я? Смешно и нелепо. И тем не менее она внесла в мою жизнь какую-то энергетическую струю, бродильный фермент, волнение, ожидание завтрашнего дня, желание показаться занимательным… Или, может быть, в соответствии с теорией этологов Лоренца и Дольника, вызвала к жизни запрятанную иную генетическую программу?

Вчера они устроили музыкальный вечер. Сначала сыграли вдвоём: он на скрипке, она, аккомпанируя ему на рояле, грустную и нежную «Мелодию» Глюка из «Орфея и Эвридики». И Маша обернулась к нему с распахнутыми зелёными глазами, блеснувшими слезинкой.

– Чудесно, Сол. И какая изумительная скрипка!

– Ещё бы! Скрипка непростая! Изготовлена во Франции где-то между 1839 и 1850 годах. Не Страдивариус, но чудесный инструмент. А купил я эту скрипку за гроши, хоть не пожалел бы заплатить любые деньги. Наткнулся на неё случайно на распродаже одного дома, куда заехал по пути просто проезжая мимо. Взял даже не разглядывая, почему бы и нет? Люди, занимавшиеся продажей, сами не знали, что они продают. И только приехав домой, обнаружил, что держу в руках сокровище. Ну, что ещё поиграем?

Решили – «Чардаш» Монти, и она заразила его своим темпераментом настолько, что он почти пританцовывал во время игры. И, закончив, каждый почувствовал себя так, словно встретил родственную душу. Потом она пела. У неё не очень большой, далеко не оперный, но приятный голос.

– Что Вы любите? Старинные романсы, цыганщину? Знаете ли Вы песни наших бардов?

– Ну давайте что-нибудь из каждого жанра.

Она спела «Не искушай меня без нужды», «Гори, гори моя звезда», потом «Вернись в Сорренто», кубинскую «Голубку», потом неожиданно, на еврейском языке, «Аидише мама». Спела песни неизвестной ему Новеллы Матвеевой, рассказывала много о целой плеяде бардов, сочинителей и исполнителей, создавших новую песенную эпоху шестидесятых годов.

– Я их, собственно говоря, сама не помню, была ещё ребёнком, но моя бабушка таскала меня на все их концерты и у неё было множество магнитофонных записей, которые я могла слушать.

Сол сказал:

– Маша, это был прекрасный вечер, я и не знал какая у меня талантливая родственница. Спасибо Вам, – и, уже совсем неожиданно для себя, поцеловал ей руку.

Они шли по лесу втроём: Сол твёрдым, размеренным широким шагом, Маша чуть быстрей, шаг её был короче, Дан, забегая вперёд и возвращаясь.

– Сол, это же естественный лес, кто проложил пешеходные дорожки?

– Ваш покорный слуга. Иначе, как бы я мог следить за своим лесным хозяйством? Вот видите, я обвязываю ствол цветной липкой лентой, мой лесник увидит и поймёт: что-то неладно, надо осмотреть дерево.

– А что именно здесь неладно?

– А ну, посмотрите внимательно.

Маша оглядела ствол и его длинные голые ветви.

– Это, кажется, клён.

– Клён, верно. И что с ним?

По стволу снизу доверху проползала темная мохнатая ветвь.

– Лиана?

– Умница! Её надо убрать, иначе этот паразит задушит дерево. А этот стих знаете?

Клён ты мой опавший, клён заиндевелый,

Что стоишь нагнувшись под метелью белой.

– Ну ещё бы! Есенин. – И подхватила:

– Или что увидел? Или что услышал? –

Словно за деревню погулять ты вышел.

Сол вздохнул:

– Сам себе казался я таким же клёном,– снова начал он

– Только не опавшим, а вовсю зелёным .

И Маша поспешила добавить:

– И утратив скромность, одуревши в доску,

Как жену чужую, обнимал берёзку.

– Кстати, почему обнимают только чужую жену?

– Маша, – осторожно спросил Сол, – Ваша личная жизнь не сложилась?

– Можно сказать и так… – И тут же, как бы спохватившись, добавила, – мой муж три года, как умер.

– Соболезную. Я тоже вдовец.

– Скажите, – переменив тему, начала Маша, – Вам не кажется, что в нашем человеческом воображении, деревья имеют пол? Вот, например, дуб. Он мощный, стойкий, выносливый – настоящий мужчина, великан, властелин, как писал Пушкин «патриарх лесов». А берёза, берёзка – она у нас всегда в ассоциации с девушкой, «в платьице белом». Или вот взгляните на лиственницу, вот она женщина, во цвете лет. У нее и очертания женской фигуры, никому не придёт в голову писать о ней в мужском роде. И даже сосна, огромная, разлапистая сосна – никогда не представлялась никому мужчиной.

Сол рассмеялся и коснулся пальцем кончика её носа:

– Фантазёрка! Что ж, интересная мысль. Но учтите, что в русском языке сами их названия женского и или мужского рода тоже влияют на восприятие. А какое ваше любимое дерево, Маша?

–- Любимое дерево? Гм… Я люблю берёзы. И хотя берёзы считаются неотъемлемой принадлежностью России, настоящие березы не там, а в Карелии. А в Пенсильвании они встречаются не так уж часто. Что-то им у нас не нравится, они быстро чахнут. Ещё я люблю платаны. Это деревья моего детства. ВКрыму, называли их бесстыдницами за их гладкие, как кожа стволы.

– Вы жили в Крыму?

– Ну да, я родилась в Симферополе.

– А Женя?

– Женя?

– Ваша мать. Она мне, кажется, говорила, что жила в Киеве.

– Но это уже потом, после войны. Ещё я люблю вязы. Их особенно много в Аспене. У них такие высокие гладкие, ровные, светлые, сияющие стволы, словно колонны гигантских храмов.

– Что делали в Аспене?

– Каталась на горных лыжах.

– Ну-ну! А что скажете о тополе?

– Тополь? Он всегда шевелит своими листочками, словно пальчиками. Вот-вот пустится в пляс. Листья у него с одной стороны гладкие, а с другой – с серебристой, словно шерстистой подкладкой. Но я не терплю этот назойливый тополиный пух. Просто не знаешь, куда от него деться.

– Ну, а липа? – уже смеялся Сол.

– О, Липа! Я зову её Линдочка! Вот уж настоящая дама, нарядная, обвевающая вас своим ароматом, словно духами. А её деликатные тонкие листья, её лимонно-жёлтое цветенье! Прелестница, чаровница.

– Ну, хорошо, – расхохотался Сол, – Вы меня действительно позабавили. На этом остановимся. Мы уже подходим к дому. Дан, вперёд!

Мне кажется, что я задержалась здесь до неприличия, – думала Маша, – Сол как будто бы рад моему пребыванию, но всё-таки… Правда и то, что мне самой здесь нравится. Мне уже полюбился этот великолепный дом. Его чрезмерный размах сбалансирован вкусом и комфортом, без роскоши, мещанской показухи, хотя во всё, что в нём есть, вложены немалые деньги. И мне нравится, что он как бы открыт природе. Сегодня из окна моей комнаты, – Господи, как это звучит: «моей комнаты», – я видела ланей. А вчера, виляя из стороны в сторону, пробежала лиса. И тишина, такая тишина! Ни автомобильных гудков, ни полицейских сирен. И давно мне не спалось так глубоко, так спокойно и даже без снов.

Ну а уж если быть предельно честной с самой собой, мне нравится дядюшка Сол. Казалось бы, смешно: восьмидесятилетний старик. Хотя, если не знать, то больше шестидесяти и не дашь. Высокий, спина, как доска, мускулистый, поджарый. Ни седины, ни лысины, густая бронзовая шевелюра. В молодости, судя по фотографиям, был красавец. Да он и сейчас еще очень интересный мужчина. Были моменты, когда я чувствовала такое волнение, как будто ко мне вернулась юность. И потом, мне кажется… Нет, я не ошибаюсь, любая женщина всегда чувствует какое впечатление она производит, я чувствую в его голосе, во взгляде, что я ему нравлюсь. И что дальше? Мне надо остановиться. Я понимаю, что мне надо остановиться. И, в то же время, а почему? Собственно почему?

После обеда Сол предложил:

– Не хотите ли пройти в мой кинозал? Мы можем посмотреть какой-нибудь кинофильм.

– Почему бы нет?

– Тогда жду Вас в гостиной в семь ноль-ноль. Я возьму билеты.

Маша появилась точь-в-точь в назначенное время, в чёрном коротеньком бархатном платье, «маленькое чёрное платье для коктейля», так оно рекламировалось, замшевых лодочках на каблуках, нитка жемчуга на шее. Сол окинул её довольным взглядом

– О, какие мы нарядные! Признайтесь, милочка, для кого Вы везёте такой наряд в Питтсбург? Наверняка, Вас там ждёт дружок.

– Ошибаетесь, Сол. Никакого дружка там нет и в помине. Но меня так давно не приглашали в кино, что захотелось принарядиться.

– В таком случае, мадам, разрешите предложить Вам руку.

И церемонно взяв её под руку, Сол повёл её в комнату, называемую им кинозалом. Впрочем, это и правда был кинозал с телевизором во всю стену и рядом стульев перед экраном. Для кого они? – подумала Маша, и словно отвечая на её мысленный вопрос, Сол сказал:

– Когда-то думал приглашать гостей, но так ни разу этого и не сделал. Выбирайте фильм: вот они, на вертушках. Собраны по тематике: научные, театральные постановки, военные, детективы, приключения – на все вкусы. И что желаете: попкорн или шоколад?

– Шоколад.

Она выбрала фильм Спилберга «Мюнхен» об организованном Моссадом убийстве участников теракта во время Мюнхенской олимпиады. Маше хотелось узнать отношение Сола к этой операции.

Но инициатором обсуждения оказался Сол.

– Ну, и как? – спросил он после окончания фильма.

– Мне кажется, что это была запоздалая акция, – ответила Маша. – Немедленно последовавшие убийства были бы понятны, но эти убийства через столько лет… Нет, не могу с этим согласиться. Мне кажется, что они разрушительно действуют на психику самих исполнителей и не могут быть оправданы.

– Вот как? Вы считаете, что преступление должно было остаться безнаказанным?

– Нет, я вовсе так не считаю. Но наказание должно было быть немедленным, а не откладываться на годы.

– А Вам не кажется, что для установления личности преступника может понадобиться длительное время

– А Вам не кажется, что на террор не надо отвечать террором?

– Но разве не должно быть возмездия?

– Возмездие может исходить только от Бога, а не от людей.

– А Вы верите в Бога, Маша?

– Верю.

– Какую веру Вы исповедуете: иудейскую, православную?

– Почему Вы спрашиваете? Это имеет для Вас значение?

– Никакого. Лично я не религиозен, хоть и происхожу из еврейской семьи. В синагогу я не хожу, но Ветхий Завет знаю хорошо. Читаю и говорю на иврите. И в Израиле бывал не раз.

– Что касается меня, то я тоже не исповедую никакой религии, т. е. не хожу ни в церковь, ни в синагогу. Для меня Бог – это некая энергетическая сила, назовём ли мы её Мирозданием, Провидением, это Всеобъемлющая, Всевидящая, Единая управляющая миром энергия, которой мы подвластны, независимо от вероисповедания.

– А как относились к религии Ваши родители?

– Мои родители и я жили в стране, где религия не поощрялась и о религиозном воспитании не могло быть и речи. Мы и в глаза не видели библии, мы не знали религиозных праздников: ни православных, ни еврейских.

– А Вы сталкивались с антисемитизмом?

– Лично я? Нет. Но я родилась уже в послесталинское время. Мама мне об этом говорила.

– А отец?

– Отец нас оставил.

– Извините, что затронул эту тему.

– Да нет, ничего. А разве моя мама Вам не рассказывала?

– Что-то вскользь. Откровенно говоря, я не запомнил. Но, скажите мне, где Вы получили Ваше музыкальное образование?

– Я занималась в музыкальном училище, потом в Гнесинке…

– О, я слышал об этой школе. Ну и что случилось с Вашей музыкальной карьерой?

– Лопнула. В Америке музыканты не востребованы. Пришлось переучиваться.

– Жаль, жаль.

– Нет, я не жалею. Я всё равно не смогла бы здесь пробиться. Не тот уровень.

Сол промолчал. Потом вдруг поднялся и неожиданно обхватил Машины плечи, и слегка притянул её к себе.

– Ладно, пойдёте, покажу Вам свою мастерскую.

Они спустились в полуподвальную часть дома. Маша поразилась легкости, с какой Сол сбежал вниз по ступеням довольно крутой лестницы.

– Осторожно! – обернулся он к Маше, не поспевающей за ним на высоких каблуках. Он щёлкнул выключателем и осветил вытянутую в длину комнату. Узкие стеклянные полоски окон разрезали обитые светлым деревом стены. Каменные плиты пола оказались неожиданно тёплыми.

– Внизу проходят отопительные трубы, – объяснил Сол.

Посреди комнаты стоял длинный, широкий деревянный стол со множеством заготовок. По углам лежали распиленные куски дерева и кучи веток. Вдоль стен тянулись низкие шкафы для инструментов, а наверху стояли уже готовые изделия: сова из еловых шишек с глазами из орехов, крокодил, вырезанный из толстого сука, танцовщица на одной ноге, другая поднята кверху. Ещё был отполированный женский бюст с ожерельем из ягод шиповника на шее. Слон на кубе из чёрного мрамора, зацепивший хоботом хобот другого слона, словно помогая и ему взобраться.

– О, какой красавец! – Маша загляделась на пёстро раскрашенную деревянную фигуру: черноволосый, чернобородый повар с поварёшкой в защитной перчатке. – Какое тонкое, иконописное лицо и эти длинные восточные брови!

– А, это Сант Паскуале, покровитель поваров и кухонь. Я увидел такую фигурку в Гватемале, ручная работа неизвестного автора. Решил и сам сделать подобную по памяти. А вот, поглядите, на мою чеканку.

Чеканка лежала и висела в другом конце комнаты. Маша переводила восхищённый взгляд с одной работы на другую:

Раввин с шофаром, Нефертити с тройным ожерельем из центов, ваза с осенними листьями.

– Сол, Вы просто чудо! Можно Вас поцеловать?

– Не можно, а должно, дорогая моя, и пожалуйста, трижды.

И Маша, став на цыпочки, поцеловала его в обе щеки.

– Ну, что ж, стоило и потрудиться ради такой награды.

– Я хочу Вам кое-что показать, – сказал Сол на другой день после завтрака, – наденьте шубку, мы немного пройдёмся.

– С удовольствием, – откликнулась Маша, – я буду готова через минуту.

Сол повёл Машу к своему озеру. Оно было ещё во льду, только у самого обрывистого берега появились две небольшие проталины.

– Попробую сегодня порыбачить, – сказал Сол. – Как Вы насчёт рыбного блюда к обеду?

– Чудесно! Только, дорогой хозяин, позвольте мне сегодня повозиться в Вашей кухне. Хоть раз сама угощу Вас обедом. Разрешаете?

– Как я могу в чём-либо отказать прекрасной даме? Воля Ваша, кухня – в Вашем распоряжении.

– Ну, спасибо! – Маша захлопала в ладоши и даже подпрыгнула. – Вы такой милый, просто душенька.

– Тогда принесу свои рыболовные снасти. Подождите меня. Оставляю Вам Дана. Сидеть, Дан!

– Нет, зачем сидеть? Мы будем играть. Правда, Дан? – И она швырнула, как могла дальше, свою рыжую меховую шапку. – А ну-ка, Дан!

Сол, смеясь, повернул к дому, бормоча по дороге:

Нету в мире царицы краше польской девицы,

Весела, как котёнок у печки,

и как роза румяна, а бела, как сметана,

очи светятся, словно две свечки.

– Есть ли в Вас, девушка, какие-то капли польской крови? – спросил Сол, возвратясь с удочками и ведерком.

Маша взглянула на него своими огромными и, как ему показалось, испуганными глазами.

– С чего Вы взяли?

– Да просто так, Вы похожи на полячку.

– Я похожа на отца.

– А кто отец?

Подбежал Дан с шапкой в зубах и начал крутиться возле Маши.

– Молодец, Дан, спасибо. Хороший, хороший пёс.

– Вот, Вы меня спрашивали, что это за строение? – Сол указал на полукруглую каменную стену. – Идёмте, покажу. Вы там подождёте меня, пока я буду удить рыбу.

– Но, Сол, стоять на месте холодно.

– Идёмте, идёмте, не замёрзнете. Ну-ка прислонитесь к стене.

– Ой! Да она горячая!

– Ну, вот видите! Ладно стойте, грейтесь, а я пойду на промысел. Пожелайте удачи.

– Ни пуха ни пера! Или, как у вас говорят, break your leg!

Сол направился было к озеру, но обернулся:

– Ты что, Дан?

Дан нерешительно топтался на месте.

– Смотри-ка! Впервые не бежит за хозяином. Приворожили, милочка? Эй, Дан, живо!

Дан вопросительно оглянулся на Машу: как мол быть? Но она только улыбалась, и он виновато последовал за Солом.

– Ну, что, пёс, не выдержало твоё собачье сердце? Конечно, я тебя понимаю. Ты хоть и пёс, но всё-таки мужчина. Но, видишь ли, старина, она – не про нас. Вот уедет, и мы опять останемся с тобой вдвоём. Так что будем держаться друг за друга. Понял? А пока давай-ка нароем червей.

Как ни странно, но улов был, и несколько сомиков плескались в ведре.

– Вот Вам на ваш обед, хозяйка!

– Сол, я посмотрела: Вы разжигали костёр в этом полукруге.

– Конечно. Он горел всю ночь, разогревая стену. Поэтому я и позвал Вас в это место.

– Но для чего это Вам?

– Честно говоря, просто так, баловство. Дело в том, что я увидел это строение, путешествуя по Африке. Туземцы жгли костёр по ночам, а утром грели у стен спины и животы. Я построил это возле озера, греюсь и сушу плавки после плаванья. Такое вот ребячество.

Маша сварила уху и испекла пирог с грибами и картошкой. Сол вытащил из холодильника бутылку польской водки.

– Ну, хозяюшка, пируем! Это впервые, после смерти жены, я сижу за столом с женщиной, и это впервые я наслаждаюсь обедом, приготовленным женскими руками. Спасибо, милочка, всё очень вкусно. Надо взять у вас рецепт этого рыбного супа.

– По правде говоря, Сол, это некая имитация ухи. Настоящая уха готовится на костре, варится на рыбном отваре изо всякой мелкотни, которая затем выбрасывается, а уж потом в бульон кладётся настоящая рыба. Мы когда-то варили уху в лодочных походах по озёрам Карелии. Это было такое чудесное время, незабываемое.

– Скучаете по России?

– По России? Нет. Ностальгия у меня по юности. По друзьям, по московским театрам, по белым ночам Ленинграда, когда мы ходили смотреть на разведение мостов, по песням у костров, по вечерним свиданьям в аллеях парка, по первой любви. Вот по таким вещам.

– Да, понимаю, понимаю.

– Нет, Вы не можете понять. Вы не знаете, что такое стоять ночью в очереди за подпиской на книги. После рабочего дня, всю ночь на ногах, на улице, в толпе людей, которые мечтают о книгах. Я понимаю, что и в Америке читают книги. Но кому придёт в голову их собирать? А ведь это была часть нашей жизни: стоять за книгами, читать стихи по ночам друг другу.

– А ещё, что вспоминаете?

– Сейчас скажу только не смейтесь.

– Не буду.

– До слёз вспоминаю петушиные крики на рассвете…

– Где кричали ваши петухи? На улицах Москвы?

– Ну, вот, а обещали не смеяться.

– Я не смеюсь, я серьёзно спрашиваю: где Вы общались с петухами?

– В деревне. Детей в России летом обычно вывозили в села на чистый воздух, парное молоко. Я любила спать на чердаке, на сене. На рассвете открывала оконце, и врывался утренний холодный, звенящий воздух, и перекликались петухи из соседних дворов.

– Знаю, знаю. А воду тащили вёдрами из колодца, туалет во дворе, навозные лепёшки на дорогах… Так, что ли?

– Да, но в детстве это всё не имело значения.

– Ну и как? Хотели бы вернуться?

– Вернуться? Нет.

– А, скажите, какое впечатление на Вас произвела Америка?

– В самом начале? По приезде?

– Ну, начнём с этого.

– Первое, что меня поразило – отсутствие пешеходов: потоки машин, а людей не видно. Я, конечно, много читала об Америке, но как-то не ожидала увидеть, что она всё ещё одноэтажная. И вот это меня обрадовало. Меня многое поражало, восхищало первые годы: дороги, пространства, комфорт, но главное – природа, Америка необычайно красивая страна. И люди окружены природой. Помню, в какой я пришла восторг, увидев за окном оленя.

– А Вы бывали в других странах?

– О, конечно! Я обмотала всю Европу на машине и на велосипеде. Была в Мексике. В Канаде. Где ещё? На островах, конечно. В Италии, в Испании. В Англии. Ну, конечно, во Франции. Была в Турции. В Израиле. Хочу полететь в Китай.

– Молодец. Посмотрела мир. Ну и как? Где-нибудь захотелось осесть?

– Уехать из Америки? Мне это и в голову не приходило. Мне кажется, это единственная страна, где все меньшинства перемалываются в американцев.

– Ну, а как Вы пробивались, Маша? Как Вы достигли того уровня, на котором Вы сейчас находитесь?

– Вначале было нелегко. Надо было зарабатывать. Ну, я не гнушалась чёрной работы: убирала квартиры, работала на подсобке в магазине, по вечерам работала в баре, вот там хорошо платили. Учила язык. Потом поступила в колледж. Работала по ночам в пекарне.

– А мама?

– Мама?

– Ну да, Ваша мама. Вы же приехали вдвоём.

– Мама закончила компьютерные курсы, работала программистом. Она потом хорошо продвинулась. Попала в большую страховую компанию.

– М-дда, детка. Нелегко Вам далась эмиграция.

– Я не жалею.

– Ну, а Ваша личная жизнь? Не хочу задавать вопросов. Расскажите сами, что можете.

– Я вдова. Муж работал в туристическом агентстве. Поэтому я и смогла попутешествовать. Он три года, как умер. Рак. Детей не было. Поначалу не планировали: хотели подзаработать, построить дом, ну а потом болезнь – уже не до детей. Вот и всё.

– Знаете, что, Маша, сегодня Вы были моим поваром, а завтра я Вас приглашаю в ресторан. Здесь недалеко есть неплохой греческий. Как Вы относитесь к греческой кухне?

– Обожаю их слоёный пирог со шпинатом и сыром. И мусаку.

– Ну и прекрасно. Сегодня же позвоню и закажу столик. Завтра, семь часов вечера. Устраивает?

– Устраивает. А послезавтра я Вас покину. Я уже и так злоупотребила Вашим гостеприимством.

– Ну, не так сразу. Сегодня пятница. Подождите до понедельника. Отдохните ещё пару дней. Погуляем, помузицируем, хорошо?

– Уговорили. Вы меня вконец разбалуете. Как говорится: Spoil me to rotten.

– Зачем Вам такая большая машина, Сол? – спросила Маша, увидев стоящий перед домом «Линкольн».

Сол засмеялся:

– Обычно я вожу джип, но для такой женщины, как Вы, нужна более шикарная машина. Джордж, хозяин ресторана, ожидает нас к семи часам. Так что будем собираться.

– А какой Dress Cod?

– Никакого. Одевайтесь, как захочется.

Маша появилась в шерстяном костюме цвета топлёного молока с ожерельем и браслетом из дымчатых топазов.

Сол оглядел её одобрительным взглядом:

– Вы очень элегантны, моя дама. Очень.

Маша провела рукой по твидовому пиджаку Сола:

– Вы чудесно выглядите, мой кавалер.

Владелец ресторана, носатый, усатый грек, Джордж Анастополос встретил их у входа. Он галантно поцеловал Машину руку и подхватил её пушистый шерстяной

кардиган в коричневую и белую клетку.

– Рад видеть тебя, Сол, – сказал он, пожимая Солу руку, – прекрасно выглядишь. А племянница твоя просто очаровательна.

– Внучатая, внучатая, Джордж, я слишком стар, чтобы быть дядей такой молодой дамы.

– Кто считает годы, мой друг? – постучал себя в грудь Джордж, – Важно, чтобы душа оставалась молодой, не так ли, my lady?

– Несомненно, – улыбнулась Маша, поворачиваясь лицом поочередно к каждому из мужчин, предоставляя обоим полюбоваться её неизменной ямочкой. – Я предпочитаю зрелых мужчин с юным сердцем.

– Умница! – воскликнул Джордж. – Ваш обычный столик, Сол? Прекрасно. Сегодня вас обслужит Кристофер.

– О, Кристофер! Как он оправился после автокатастрофы?

– Оправился, оправился. Спасибо Вам, Сол! Прошу Вас, мисс. Прошу Вас, Сол.

Маша села на мягкий, покрытый шерстяной тканью диван и оглядела полукруглый мягко освещённый зал. Стены были обиты деревянными панелями тёмно-красного и коричневого цвета с медной росписью фигур из греческой мифологии. На столиках в вазах в виде амфор стояли букеты из синих, красных и жёлтых соцветий. Официанты – в чёрных шароварах, белых рубашках и расшитых бисером жилетах, с широкими поясами со свисающими до колен кистями.

К столу тотчас не подбежал, а подлетел, сверкая улыбкой, Кристофер, широкоплечий плотный юноша с чёрными длинными, до плеч, прямыми волосами.

– Рад тебя видеть, греческий бог! – весело приветствовал его Сол, протянув ему руку. Надеюсь, больше не будешь лихачить?

– Постараюсь. И большое Вам спасибо, Сол. Я Вам очень благодарен и обязан на всю жизнь. Анжела мне рассказала…

– Ладно, ладно, Крис, лучше скажи, когда свадьба?

– Ещё точно не определились, но, наверное, не раньше лета будущего года. Анжела хочет окончить колледж.

– Ну, дай Бог. Как видишь, я сегодня с гостьей.

– Очень, очень, приятно, – Кристофер поклонился Маше, обратив к ней широкое смуглое с раздвоенным крепким подбородком, лицо.

Сол пробежал глазами меню.

– Что Вы предпочитаете, Маша, мясо или рыбу?

– Рыбу. Я не мясоедка.

– Тогда я бы порекомендовал Дораду. А мне, пожалуй, баранью ножку.

– Что будете пить?

– Что бы Вы хотели, Маша?

– Ну, конечно, что-нибудь греческое.

– Хорошо. Тогда, Крис, угостим даму Роболой, а к десерту бутылочку Мавродафни.

– Отлично, Сол… Закуска, как обычно? Благодарю.

– Вы часто бываете в этом ресторане, Сол? Я вижу, что Вы здесь почётный гость.

– Нет, бываю я не очень часто, примерно два-три раза в году. Но в течение уже десяти лет. За эти годы мы с Джорджем подружились. В общем, меня здесь знают. Кроме того, я помог Кристоферу, у него была тяжёлая авария, понадобилась серьёзная операция. Он сам не смог бы её оплатить. А вот и наш Крис уже несёт закуски.

Крис раскладывал на столе блюда: горячую питу, долму, буреки со шпинатом и сыром, греческий салат с сыром фета. На столе появилась бутылка охлажденной Роболы.

– Ну, за работу, Маша. Знаете, греки обычно не завтракают, только пьют кофе. Ланч у них тоже лёгкий, как правило, овощной. Зато обед – это ритуал, поздний, но многочасовый и обильный.

– Я знаю. Мне кажется, это во всех средиземноморских странах. В Испании рестораны открывались после девяти. Ну, скажите тост, Сол.

– Тост? Ну, что ж… Давайте выпьем за нашу встречу, за наше позднее, к сожалению, знакомство. Но хорошо, что оно всё-таки состоялось. И должен Вам признаться, что я очень рад познакомиться с Вами. Честно сказать, я не ожидал,

что моя племянница окажется такой очаровательной и интересной женщиной. Я хотел бы и я надеюсь, что эта наша встреча не последняя, что я буду рад Вас принять в своём доме, в любое время, как только Вы пожелаете. Вам не кажется, Маша, что это похоже на некое нелепое старческое признание в любви?

– Нелепое? Сол, нелепо называть это старческим. Потому что Вы не должны и не смеете называть себя стариком. Вы моложе многих молодых мужчин. И я тоже жалею, что не узнала Вас раньше, хотя…

– Что «хотя»?

– Хотя я ни за что не приехала бы к Вам раньше, когда была не устроена, не стояла на своих ногах. Мне претило показаться бедной родственницей, чтобы Вы заподозрили во мне просительницу, рассчитывающую на подачку от богатого дядюшки. Это было бы унизительно. Ну, выпьем. Чудесное вино! Никогда раньше не пробовала греческих вин. Как называется? Робола? Очень тонкий и деликатный вкус. Надо запомнить.

– Неуверен, что Вы найдёте его в наших винных магазинах. Джордж выписывает вина из Греции. Так что придётся Вам приехать ещё раз и мы посетим снова этот ресторан.

– А я и не отказываюсь. Я вот думаю переселиться в Питтсбург. Буду гораздо ближе к Вашему имению.

– А у Вас в Филадельфии свой дом?

– Да, таунхаус небольшой, но в хорошем районе – в Уорингтоне. Я его уже почти выплатила. Всё так вкусно, особенно эти пирожки буреки, так они называются? Но надо оставить место в желудке и для рыбы. Кстати, что это за рыба Дорада?

– Морской карась. Средиземноморская рыбка, очень популярная в Греции и на Кипре. На Кипре бывали?

– На Кипре – нет.

– Побывайте. Вы знаете, что там родилась Афродита?

– О, вот почему – Киприда!

– Маша, а что, если мы перейдём на «ты»? Мы же, как-никак родственники.

– Ну конечно, говорите мне «ты», Сол, я буду только рада. Но обращаться к Вам на «ты» я не сумею.

– Это ещё почему?

– Ну, не знаю… Это было бы как-то не уважительно.

– Глупости! Я предлагаю… Ага, вот уже Крис несёт нам горячие блюда. Я продолжу позже. Давайте-ка допьём Раболу и попробуйте Вашу Дораду. Они её начиняют ломтиками лимона и маринуют в лимонном соке, готовят на гриле и подают под винным соусом. Ну, как?

– Что Вам сказать? Объедение!

– Ну а я примусь за баранью ногу.

– Вы, кажется, хотели что-то сказать, Сол? – Маша аккуратно отделяла рыбью плоть от костей.

– Давно не ел баранины, – Сол промокнул губы салфеткой, – чудесно приготовлена, Джордж выписал шеф-повара из Афин. Да, я собирался кое-что предложить, но теперь уже подождём Мавродафние для следующего тоста. Ну, так как Ваша дорада?

– Очень и очень.

– Между прочим, Машенька, могу я так Вас называть? Да? Спасибо. Так вот, я всё хочу Вас спросить, как бы Вы мне посоветовали распорядиться моим домом, усадьбой и прочим после моей смерти?

– Что? Я не понимаю…

– Милая моя, в мои годы надо подумать о том, в чьи руки отдать принадлежавшее мне имущество, в том числе и недвижимость. Вы наверно знаете, что я одинок: жена умерла, детей у нас не было, близких людей у меня нет, да я и не стремился с кем-то сближаться. Как Вы, наверное, заметили, я – одинокий волк.Всё, что я скопил за свою жизнь, я завещал городскому муниципалитету на школьное образование. Но вот, что делать с домом? Вы имеете дело с недвижимостью, что посоветуете?

– Сол, у Вас слишком дорогой дом, чтобы его выставить просто так на продажу. И он, конечно, не рассчитан на обычного покупателя, он – на любителя. Его можно было бы переоборудовать на небольшой курортный отель. Это первое, что мне пришло в голову.

Сол некоторое время, задумчиво смотрел на Машу.

– Ну, что ж, может быть, это и неплохая идея. По крайней мере, стоит поразмыслить. О, вот и мой адвокат. Он тоже любитель этого ресторана. – Сол поднял руку:

– Привет, Алберт!

К их столику приблизился тучный мужчина лет пятидесяти, в темносером пиджаке, застёгнутом только на одну пуговицу, красной бабочкой, с животом, выпирающим над поясом чёрных брюк.

– Привет, Сол. Начинаешь изменять своим отшельническим привычкам? –Маленькие черные глазки Альбета хитро блеснули, когда он окинул Машу быстрым взглядом. Слишком мелкие черты для такого широкого толстощёкого лица, – подумала Маша, – оно кажется блинообразным. И маленький ротик между чёрными усиками и короткой треугольной бородкой, как красненький крохотный пятачок.

– Алберт, это моя родственница Маша Сосновски, с которой я имел удовольствие познакомиться. Маша, это Алберт Бергман, блестящий и весьма успешный адвокат, клиентом которого я имею честь быть.

– Очень приятно познакомиться, мистер Бергман.

– Очень приятно, пани Сосновски. Надеюсьувидеть Вас ещё. Я здесь с друзьями, Сол. Небольшой междусобойчик. До встречи.

И Алберт удалился довольно легкой, несмотря на полноту, походкой.

– Почему он обратился ко мне, как к пани?

– Я думаю, потому что Вы похожи на полячку. У Алберта очень намётанный глаз.

– Но я не полячка.

А к их столику уже спешил Кристофер с десертом на подносе.

– Ну вот, пробуйте Мавродафние, красное сладкое вино, – сказал Сол, когда Кристофер откупорил бутылку, – я думаю, оно неплохо сочетается с бахлавой. Как Вам кажется?

– Сол, вы, кажется, собирались обращаться ко мне на «ты».

– Ах да, конечно, и даже хотел предложить выпить за это на брудершафт. Ну так как? Не откажетесь?

– Как я могу отказаться, Сол? – с притворной шутливостью отозвалась Маша, хотя внутренне насторожилась: «мы, кажется, очень быстро побежали», – подумала она.

– Ну тогда… – Сол поднялся с бокалом в руке и подошёл к Маше. – Поднимите свой бокал, вот так, скрестим руки, пьём до дна. А теперь… – и обняв Машу, Сол поцеловал её не по-родственному, а так, как её уже давно не целовал мужчина. «Боже мой, – подумала Маша, в то время как ей казалось, сердце подскочило у неё к горлу, и горячая волна разлилась по телу, – я, кажется, совсем запуталась.

– Всё равно, Сол, я не осмелюсь сказать Вам «ты», – стараясь продолжить свой шутливо беспечный тон, сказала Маша.

– Ладно, – Сол глядел на неё пристальным и тяжёлым взглядом, – мне просто захотелось тебя поцеловать.

– Мадам, просыпайтесь! Нам предстоит лыжная прогулка.

Что это? – Маша открыла глаза, – это во сне или наяву? – и снова услышала нетерпеливый стук в дверь.

– Я сейчас. Да что случилось?

В спальне было необычно светло. Она взглянула в окно и ахнула: всё бело, крупными хлопьями валил снег. Она поспешно накинула халат и открыла дверь.

– Боже мой! Что это?

– Зима, крестьянин торжествует, – весело улыбался Сол. Он был в лыжном костюме. – Но прогулка состоится только на лыжах.

– Но у меня нет с собой лыж.

– Понятно, что нет. Но дядюшка Сол обо всём позаботился. Глядите, – и он протянул ей свёрток.

Лыжный шерстяной костюм, вязаная шапочка, ботинки, толстые шерстяные носки, непромокаемые перчатки.

– Сол, откуда?

– Получено срочной доставкой ещё вчера, как только я узнал о прогнозе. Как видишь, март – хитрый месяц, верить ему нельзя. Ты, случайно, родилась не в марте?

Маша растеряно смотрела на свои неожиданные лыжные принадлежности.

– Одевайся быстрее! – поторопил её Сол. – Пора.

– Но я же собиралась сегодня уезжать…

– Какое уезжать! – рассмеялся Сол, – дороги занесло, снегопад усилится к вечеру. Нет, ты теперь моя пленница. Пленница Лесного Царя.

– Хорошо, – вздохнула Маша, – делать нечего.

– Одевайся! – торопил Сол.

– Слушаюсь, Ваше Величество, Лесной Царь. Только разрешите чашку кофе.

Сол молодцевато легко и быстро скользил на лыжах, Маша восхищалась его спортивной выправкой. Дан весело бежал то рядом, то впереди, то кувыркаясь в снегу.

Поравнявшись с Солом, Маша крикнула ему на ходу:

– Как красиво! Прямо волшебная сказка!

И правда: снег окутывал деревья, лежа широкими пластами на еловых лапах, узкими лентами на голых ветках деревьев.

– Сказочный зимний лес! – восторженно кричала Маша.

Сол остановился и, вытянув из кармана куртки красную пластиковую ленту, прикрепил её старому высохшему стволу, тесно привалившему к соседнему вязу.

– Хотите его срубить?

– Ну, а что с ним ещё делать, старым паразитом?

– Паразитом? Сол, оно, словно старая мать, ищущая опоры у сына.

Сол наклонился и, сняв перчатку, смахнул неожиданную слезу с Машиных ресниц.

– Ты что, девушка? Что ты так расчувствовалась? Какая ещё старушка-мать? Это просто старое дерево. «То вётлы седые стоят в стороне». Помните Гёте?

– «Лесной царь» в переводе Жуковского? Да я Вам его наизусть прочитаю.

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой.

К отцу, весь издрогнув, малютка приник;

Обняв его, держит и греет старик.

Сол, опершись на лыжные палки, слушал Машу.

– Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?

– Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул;

Он в тёмной короне с густой бородой.

– О нет, то белеет туман над водой.

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;

Весёлого много в моей стороне:

Цветы бирюзовы, жемчужны струи;

Из золота слиты чертоги мои».

Сол напряжённо слушал, прищурившись, словно пытался что-то вспомнить.

– Маша, тебе никогда не приходилось смотреть фильм: «Лесной Царь»? – спросил он, когда она закончила. – Собственно, он был снят в Польше под названием «Krol lasu». Там играл Ежи Стешински? Не видела?

Ему показалось, что в лице её что-то дрогнуло.

– Нет, – покачала головой Маша.

– А хочешь, я прочту тебе в немецком оригинальном варианте?

Wer reitet so spät durch Nacht und Wind?

Es ist der Vater mit seinem Kind.

Er hat den Knaben wohl in dem Arm,

Er faßt ihn sicher, er hält ihn warm.

Начал читать он звучным хорошо поставленным голосом.

И Маша подхватила:

«Mein Sohn, was birgst du so bang dein Gesicht?»

“Siehst Vater, du den Erlkönig nicht!

Den Erlenkönig mit Kron’ und Schweif?

«Mein Sohn, es ist ein Nebelstreif»

– Sprechen Sie Deutsch?

– Нет, но мы учили немецкий в школе.

Наутро снег почти полностью растаял.

– Мой плен закончился, Лесной Царь, я – свободна.

– Да, к сожалению. Ну, что ж, не смею удерживать, – грустно сказал Сол, – Но, обещай вернуься. Обещаешь?

– Обещаю.

– Непременно?

– Непременно.

– Скоро?

– Постараюсь.

– Заверни ко мне на обратном пути из Питтсбурга. Хорошо?

– Хорошо.

– Ну, смотри!

Он вышел проводить её к машине. И когда она села, Дан вскочил и уселся рядом.

– Ты что, Дан? Вылезай немедленно! Ишь ты, какой изменник! А это тебе, Маша, – и он положил ей на колени свёрток, завернутый в подарочную бумагу.

– Что это?

– Святой Паскуале, покровитель поваров и кухонь. На память.

– О, Сол!

И Маша выскочила из машины и обняла Сола.

– Поцеловать и троекратно!

И Сол крепко прижал её к груди. Ну, с Богом!

Он пошёл вслед отъезжающей машине до конца путевой дорожки. Маша коротко нажала прощальный гудок и скрылась за поворотом.

– Ну всё, Дан. Отправляемся на прогулку. Пошли.

Сол шагал по лесной дорожке.

– Ну, так, – мысленно говорил он себе, – надо постараться забывать её, не сразу, конечно, но постепенно. Что говорить, она затронула моё сердце, я чуть не наделал глупостей. Как это говорится у русских? «Седина в бороду, а бес в ребро»? Но ничего, справимся, выбросим дурь из головы. А если она приедет? Она не приедет. Ну а если? Если она всё-таки приедет? Ну, не знаю… Перестань об этом думать! Слышишь? – рассердился он на себя. – Ты ничего не станешь менять в своей жизни. И она не приедет. Точка.

Она не поехала в сторону Питтсбурга, а повернула назад в Филадельфию.

«Ты совсем окосела! – говорила она себе. – Забросила все дела. Теперь навёрстывай, пока не вылетела в трубу. Но надо же: встретить впервые в жизни именно такого мужчину, о котором мечтала всегда. Но так поздно! Как бы он ни выглядел, как бы ни был крепок, но девятый десяток – это девятый десяток. Так что успокойся, дорогая. А то ты готова уже была размечтаться. Успокойся. Да и кто бы тебе поверил, что ты влюбилась? И в первую очередь он сам! Все будут считать: польстилась на богатство, ждёт его смерти. А ведь неправда! И никогда бы ради денег! Ей хотелось ему понравиться, это правда. И он волновал её, её тянуло к нему. Как ни к кому, пожалуй. Впервые за столько лет. Она, конечно, больше к нему не приедет. Продолжения не будет. Да и он не ждёт её. Через несколько дней он перестанет о ней думать. Он даже не спросил номер её телефона. Да и не предложил записать свой. Всё. Закончили».

И в течение последующих недель, она всё повторяла себе: не вспоминать, забыть, не думать. Но вдруг обжигающей волной пробегала мысль: «А почему – нет»? Ты же обещала! И вообще…

И в один день пришло решение: плевать на всё! Хочу его видеть. Поеду. Не буду откладывать. В следующий уикенд. Решила.

Она снова купила коньяк, он ему, кажется, понравился, и конфеты «Птичье молоко», это единственное, чего Вам не хватает, Сол. Потом долго перебирала свои туалеты: в этом чёрном платье он меня уже видел, в этом костюме – тоже. Говорят, мужчины не запоминают, в чём была одета женщина, но всё равно, не хочу повторяться. Она выбрала тёмно-зелёный костюм из тонкой шерсти, мне идёт зелёный цвет, коричневый замшевый жакет. И вот этот широкий шифоновый шарф в салатных и лимонных разводах… Я скажу ему:

– Здравствуйте, Лесной Царь! Я соскучилась по Вам.

И я его обниму. Я первая его обниму и поцелую. Нет, я просто прижмусь к его груди, и пусть он поцелует меня сам.

А вдруг он не обрадуется? Холодно взглянет: «Опять проездом?»

Тогда я немедленно уеду.

– Проездом, проездом, по пути. Заглянула к Вам только на минутку, сказать «Хэллоу». Нет, нет, заходить не буду. Пока, пока.

И тогда уже всё. Да, вот тогда уже безвозвратно. Будет больно, стыдно… Но всё равно. Что будет, то будет. Я еду.

В пятницу утром Машу разбудил телефонный звонок. Незнакомый мужской голос:

– Пани Сосновски? Я Алберт Бергман. Адвокат мистера Сола Сосновски. Нам необходимо встретиться.

Она подъехала к дому Сола в 12 часов дня. Перед домом стояли чьи-то машины.

Наверное, здесь ещё люди, убирающие его дом, – подумала она. – Значит, Сол ещё не вернулся с прогулки. Обождать в машине или зайти в дом? Сол появится с минуты на минуту… А впрочем, зайду.

Но подходя к двери, она заметила и полицейскую машину.

– Что это? – Ледяная дорожка протянулась вдоль её позвонков. – Что-то случилось! – И она панически нажала на кнопку звонка.

Дверь моментально отворилась. На пороге стоял уже знакомый ей адвокат Сола.

– Пани Сосновски, так быстро! Я даже не ожидал…

– Где Сол?

Алберт, словно оторопев, глядел на неё.

– Где Сол? – повторила, уже повысив голос.

– Но я же Вам сказал…

– Ничего Вы мне еще не сказали. Где он? Что случилось?

– Алберт оглянулся, и тотчас двое сидевших позади мужчин, один из них полицейский, встали и окружили её.

– Усадите её сначала, – сказал кто-то, – и хорошо бы воды.

Алберт взял её под руку и осторожно, словно невменяемую, подвёл к креслу.

– Маша, Сола больше нет. Я сообщил Вам об этом утром по телефону.

– Нет, – повторила она потрясенно. – Нет, я ничего не понимаю. Никто не звонил.

– Нервный шок, – сказал кто-то за её спиной.

– Ну, хорошо, – терпеливо сказал Алберт, – я повторю. Сола нашли мёртвым в лесу. Вчера, убиравшие дом люди, услышали доносившийся из леса вой собаки. Позвонили его лесничему. Он и нашёл тело. По данным экспертизы, Сол упал: перелом черепа. Это случилось, по-видимому, днем раньше. Дан оставался при нём всё это время. Теперь Вы поняли? Вы меня слышали?

Она молчала.

– Маша?

– Я должна была приехать раньше, – сказала она, – тогда бы ничего не случилось.

– О чём Вы?

– Я должна была приехать раньше, – тупо повторила она.

Видно, услышав своё имя, в комнату вбежал Дан и, немедленно бросившись к ней, положил голову ей на колени.

– Я также сообщил Вам, что несколько дней назад, Сол в моём присутствии несколько изменил своё завещание. Часть своих денег в размере двух миллионов он завещал Вам, – как своей единственной родственнице по отцовской линии. Вы вступите в наследство, после прохождения всех формальностей. Ясно?

– Нет.

– Что – нет?

– Я не Маша Сосновская.

Если бы было возможно взвешивать молчание, то это, наступившее, оказалось бы пудовым. Первым встрепенулся полицейский:

– Прошу предъявить ваши документы, леди.

И она протянула ему свои водительские права.

И начался утомительный допрос: когда, зачем, на каком основании, с какой целью?

– Вы можете не отвечать, – предупредил её Алберт. – Свяжитесь со своим адвокатом.

Но она только махнула рукой:

– Я – не преступница. Господи, почему я не приехала раньше.

– Офицер, – обратился Алберт к полицейскому, – я, кажется, кое-что начинаю понимать. Мой клиент оставил письмо на имя Марьяны Стешинской, и есть еще изменения в завещании, касающиеся этой дамы. И он вытянул конверт из своего портфеля. С Вашего разрешения? – и протянул его Марьяне.

– Можно мне перейти в другую комнату? – спросила она, – Я хочу прочитать его наедине. Да? Спасибо. Пойдём, Дан.

– Кстати, он просил Вас позаботиться о собаке, – крикнул ей вслед Алберт.

Марьяна разорвала конверт.

Сол напечатал письмо на компьютере, на английском языке, но предшествующая ему приписка, была написана по-русски его рукой.

Я говорю свободно на русском языке, но пишу плохо. Кроме того, у меня нет русского шрифта в компьютере, поэтому буду писать по-английски. Знаю, что Вас (зачёркнуто) тебя это не затруднит.

Саул.

Милая моя обманщица!

Как ты увидишь, старый дядюшка Сол не такой уж простак, чтобы не разгадать, кто ты на самом деле. Я мог бы разоблачить тебя в первый же день, но мне хотелось подольше задержать тебя и поближе с тобой познакомиться. И если твоя цель была очаровать меня, то признаюсь сразу: ты этого достигла.

Я влюбился в твои зелёные глаза, цвета омута, в твою ямочку на правой щёчке (до сих пор вспоминаю её с удовольствием), в твои длинные стройные ножки, в твой живой нрав, и, если бы я был моложе хоть на десять-пятнадцать лет, ты бы не ушла из моего дома. Но, как ты и сама понимала – не судьба.

Ну а теперь к делу.

Ты постаралась сплести себе удачную биографию, но, дорогая, допустила промахи, и старый Сол не оставил их без внимания.

Начнём с твоего приезда: ты сказала, что завернула ко мне внепланово. Но на самом деле твой приезд был спланирован: куплен дорогой коньячок, не для деловой же поездки, не так ли? Ты срывалась на мелочах: на своём местожительстве (ты действительно родилась в Симферополе, а Маша – в Киеве). Это был тоже маленький прокол. Я также знал, что Маша не была студенткой музыкального училища, она заканчивала математическую школу. Это мне рассказала её мать. Ты не ожидала, что я запомню такие подробности, но я запомнил. У меня хорошая память, а визит её матери я запомнил хорошо, потому что он оставил во мне неприятный осадок: я же прекрасно понимал, что она надеялась на мою денежную помощь. Скажи она прямо, я бы ей помог, а прикрываться родственными чувствами не следовало. Кстати, я пару раз ловил тебя врасплох, когда ты забывала про свою вымышленную мать.

Но полностью ты выдала себя, когда у нас зашла речь о стихотворении Гёте. Да, лукавый Лесной царь поймал тебя, как у вас говорят, «с ходу». Милая моя, когда ты начала читать его по-немецки, я уже понял, кто есть кто. Дело в том, что я лично был знаком с Ежи Стешинским, твоим отцом. Я был в Германии, где он снимал свой фильм «Лесной царь», кстати, встречался там и с твоей матерью. И видел тебя, тогда маленькую девочку, тебе было тогда сколько? Лет 7 – 8. Он снял тебя в этом фильме, ты читала на экране этот стих. Я вспомнил этот эпизод сразу, когда ты начала читать его в моём зимнем лесу. Немецкий был по сути твой родной язык, потому что ты говорила на нём с детства. Я знаю, что в Россию ты попала гораздо позднее, после развода родителей, когда мать вернулась и поселилась с тобой у бабушки в Москве. Знаю, что она умерла и ты жила попеременно то в гостях у отца, в Польше, то у бабушки в Москве. А после смерти отца ты потеряла связь с Польшей.

Глупышка, тебе даже не приходило в голову, что имея перед глазами твою машину, мне ничего не стоило узнать имя её владелицы. И неужели ты думаешь, что мне нетрудно было узнать, куда ты отправилась, расставшись со мной? Ни в какой Питтсбург ты и не собиралась.

Но не думай, что я сердился, я на самом деле забавлялся нашей игрой: твоим обманом – моим его разоблачением. Какой итог? Я действительно укорял себя, что не помог в своё время Маше, когда прослушал рассказ о твоих первых годах в этой стране. Я сказал себе: Сол – ты свинья. Поэтому изменил своё завещание и оставил часть своего капитала Маше Сосновской. И, признаюсь, не без злорадства: прикидывалась Машей – ну вот и получай!

Правда, наблюдая за тобой, я был уверен, что не деньги тебя привели и привлекли ко мне, а твой живой и авантюрный характер, а главное, любопытство. Ты пошла в отца. Такая же натура была у Ежи. Но мне хотелось и тебя наградить за то удовольствие, которое ты мне доставила «на склоне лет моих» (ария Гремина). Оставляю тебе мой дом и все мои угодья. Мне понравилась твоя идея о его использовании. Ну что ж, даю тебе карт-бланш – действуй. И забери Дана. Он тоже влюбился в тебя, бедняга.

Ах, «нету царицы краше польской девицы».

Твой Шерлок Холмс, Сол.

 

P.S. Позволь Алберту вести твои дела, не пожалеешь.

– Будем пить чай, – сказала она Алберту в конце дня, когда часть дел была закончена.

– Марьяна, расскажите, как вы познакомились с Машей? Какими судьбами?

– О, это целая история. Какой чай предпочитаете? Зелёный, чёрный, ягодный?

Чёрный? Хорошо. Сахар? Нет? Отлично. Вам надо отказаться от сладостей.

Так вот, я познакомилась с Женей, Машиной матерью, в Польше, это было где-то в 80-х. Она отправляла на почте посылку в Америку, где уже проживала. Я помогла ей, как переводчик, мы разговорились. Женя дала мне свой американский адрес и телефон: «Случится быть в Америке, милости просим». Я этим и воспользовалась, когда осталась в Америке нелегалом и мы подружились. Вот так.

В это время раздался звонок в дверь.

– Вот это уже настоящая Маша, – сказала Марьяна. – Дан, стой, не беги, она может испугаться.

Маша остановилась в дверях и остолбенела:

– Марьяна? Ты? Что ты здесь делаешь?

– Что я делаю? Ну, для начала, я сделала тебя обеспеченной на всю твою жизнь.