Заснеженное утро на часах,
над морем – снег,
над миром кружат птицы.
У чаек – человечьи голоса
и лица, лица… –
человечьи лица.
Средь них одна – бела,
белым-бела –
безлика, безъязыка, бессловесна…
Как черновик на краешке стола,
в котором слову и темно и тесно.
Как человек на краешке судьбы,
зимы, земли, промчавшегося года,
о всех предосторожностях забыв,
слагает дату своего ухода –
божественный набросок, черновик
с неправильностью рифмы и размера,
но и к нему господь благоволит,
была бы только вера…

Только вера.
Зачем, скажи, заглядывать за грань,
туда уходит каждый в одиночку,
живи, пиши, пока господня длань
твой черновик не упокоит точкой.
Пусть снова обещают снегопад,
пусть в грязь и воду обратятся хлопья,
пусть пешеходы смотрят исподлобья,
закутанные с головы до пят.
Над миром чайки вместо воронья
заснеженную тишину пахтают,
там белая – безликая – моя?
привычно отбивается от стаи,
пока я правлю вечный черновик,
где многоточьем время в строчках кружит,
и вслушиваюсь в тихий птичий крик
и думаю: не по мою ли душу…

 

* * *
Дом мой, подобно раковине,
выстроен по спирали –
каждый виток одинаков и
каждый виток уникален.
Нет в нём привычных комнат,
нет коридоров и кухонь,
и уголков укромных
для пересудов и слухов.
Образы полустёртые,
каждый – лицо и имя,
пусть для кого-то мёртвые –
а для меня – живые.
С ними грущу и радуюсь,
с ними веду беседу,
словно иду по радуге
к свету – за ними следом –
к дальней песчаной отмели,
где не смолкают птицы,
всё, что когда-то отняли,
там воздадут сторицей.
Радость мою,
беду мою
вижу за берегами,
со стороны подумают –
будто хожу кругами.
Ветхими подворотнями,
старенькими дворами
выйду к песчаной отмели,
где-то между мирами.
Нет ни крупицы вымысла
в этих хождениях странных.
…море на берег вынесло
раковину рапаны…

 

* * *
Открываются старые раны,
подступают к двери холода,
тонкой струйкой из старого крана
утекает куда-то вода.
Так внезапно кончается лето,
жизнью выставлен гамбургский счёт,
и отчётливей слышно, что это
не вода – это время течёт.
Погружаешься в быт, потакая
вечным прихотям от суеты,
и не чувствуешь – жизнь утекает,
и не видишь, что соты пусты.
Показалась на миг и пропала
догоревшего лета звезда,
сколько капель впустую упало
и ещё упадёт в никуда.
Вдохновенья иглу золотую
бытие притупило и быт.
Кто-то правила жизни диктует,
кто-то учит, кем следует быть,
с кем не быть –
и за это в ответе
пара ушлых «успешных» дельцов.
Только заповедь «будьте как дети»,
голос твой сохранит и лицо,
что непросто. В эпоху косплея
ролевое в чести барахло …
Кто-то скажет: оденься теплее,
и от голоса станет тепло.
Тех ли помнили?
Слушали тех ли
и пытались простить и сберечь?
Кран починит дотошный сантехник,
устранит неисправность и течь,
назовёт это всё пустяками,
вспомнит басни забытой мораль…
Кран исправен, а жизнь утекает.
Не твоя ль?

 

* * *
Осенний день, безоблачен и светел,
летел к закату, в мир спеша иной,
воспоминанья об ушедшем лете
смывало набегающей волной,
и времени, как лета, не хватает,
на то, чтоб в сентябре  д о с т а т ь  ч е р н и л;
вот облако над морем пролетает,
как будто кто-то крылья обронил
и не заметил.
Это ли потеря?
Без них не так молчание болит,
а чтоб взлететь – достаточно поверить,
и сразу оторвёшься от земли.
Земным – земное, тщетные усилия,
и ничего не изменить в судьбе,
но облако, похожее на крылья,
ещё напоминает о себе
и тает, растворяясь без остатка,
освобождая от ненужных уз,
так таяли лохмотья ваты сладкой,
и приторный горчил из детства вкус –
когда легко леталось и мечталось,
и каждый от рожденья был крылат,
но тяжелели крылья, и усталость
брала своё… Никто не виноват.
Земной удел взнуздает и пришпорит,
не до галопа – тихая трусца.
И облако летит,
летит над морем,
и нет конца потерям,
нет конца…

 

* * *

                              Истина возникнет из земли, и правда приникнет с небес
Пс. 84:12
Грустит осеннее море и песню грустную
о лете поёт, и остывает исподволь,
стою у самой воды и говорю с тобой,
а где-то на дне морском покоится истина.
Снимают зонты, палатки и указатели:
«сдаётся жильё, посуточно и недорого»,
и мне не хватает слов, чтобы рассказать тебе,
что в песнях моря слышны земные шорохи.
Осеннее море машет – как птица – крыльями
и хочет взлететь, разбрызгивая оперение,
и хочет измерить небо морскими милями,
а в небе свои единицы измерения.
А в небе свои каноны, права и правила,
ответы свои с незаданными вопросами,
ведь так не бывает, чтоб море свой дом оставило
и ринулось в небо на перекрестке осени.
Ни небо таких беглецов, ни земля – не жалуют,
у каждой стихии свои законы и таинства,
но между землёй и небом живёт душа моя –
то истину ищет на дне, то взлететь пытается.
Рождённая где-то между двумя стихиями
огня и воды, на земле – прочно с небом связана,
не выжить ей без этой простой алхимии,
а жизнь без моря и вовсе противопоказана.
А жизнь без моря – стихи и полёты побоку,
романы курортные, пляжная околесица…
Плывёт над водой иероглиф закатного облака,
несёт половинку растущего лунного месяца.
И я возвращаюсь с моря сегодня затемно,
ночная дорога пуста и полна вопросами,
мне снова не хватит слов, чтобы рассказать тебе
о том, как печальна земля на исходе осени.

 

* * *
Осенние ливни смоют
написанное от руки:
сдаётся жильё у моря,
сезонам всем вопреки.
Слова разметает ветер,
с листвою перемешав.
Как будто… жильё,
а это
сдаётся внаём душа.
Удобства, увы, частичны:
какая-то там душа…
И кто-то, вполне приличный,
не даст за неё гроша.
К комфорту тела привыкли:
чем ванна не водоём?
Но птица ночная крикнет:
сдаётся душа внаём.
Условия: предоплата,
бессонница, непокой,
от жизни далековато,
до моря – подать рукой.
Бесхитростна, беззаботна,
умеющая прощать,
просторна, чиста, свободна,
ты только пообещай
не верить радужным нимбам,
с чужих не кормиться рук,
иуд не впускать, каким бы
настойчивым ни был стук.
Сдаётся душа – южанка,
хоть с виду и холодна,
и если себя не жалко –
снимай и плати сполна
и в штиль, и когда норд-осты
безжалостны и лихи,
ей надо немного: просто
живи и пиши стихи,
огонь приручай зимою
и каждым днём дорожи…
Сдаётся душа у моря.
Цена неизменна –
жизнь.

 

* * *
У северного окна
туман тяжелей и ближе,
предчувствуешь близость дна,
где страхи живут твои же,
как эти границы стен,
как мир, что тревогой взболтан…
И только цвет хризантем
кричит отчаянно жёлтым.
Не всё ли равно, кому
шептать, обжигая губы,
двенадцатому псалму,
квадрату окна иль куба,
стихи, где таится медь,
не бронза – не позолота…
Не всё ли равно, что петь
и чьи пропускать остроты.
Не всё ли равно, о чём
писать на исходе ночи,
вчерашний день приручён,
но верить руке не хочет.
У северного окна
застынешь фаюмской фреской
в предчувствии дня, иль дна,
печаль не разделишь –
не с кем.
Потрафишь мирским страстям,
предчувствие дна всё ближе.
Не всё ли равно.
Простят.
Едва твой голос расслышат….

* * *
Поэту дом не там, где стол –
зелёное сукно,
а там, где в сумраке густом
неспящее окно.
Не там, где вечный пир горой,
и каждый пьян и сыт,
а где в родной земле сырой
живое слово спит.
Поэту дом не там, где блеск
дешёвой мишуры,
не там, где трескотня и треск
притворства и игры,
не там, где мутная вода
скрывает ил и грязь,
а там, где первая звезда
над суетой зажглась
и высветила пустоту
на сотни миль вокруг,
и одиночества черту,
где кровный враг – как друг.
Поэту дом – случайный взгляд
извне, издалека,
мгновенный ток,
мгновенный яд,
пускай потом горька
вся жизнь, что чепухи полна,
отрепья и трухи…
Бездомье – дом.
Земля, волна,
дорога и стихи.

 

* * *
Я возвращаюсь к ямбам. Мне давно
такие возвращения привычны:
в осенний день распахнуто окно,
в осеннем небе переклички птичьи.
Казалось бы, тут ямбы ни при чём,
успеть бы за танцующим лучом,
пока ещё листва не облетела,
увидеть, как он пляшет тарантеллу
на кончике кленового листа.
Над ним уже не властна суета –
под утро лист слетит к своим собратьям
осенней пятипалою печатью –
собой – замкнув октябрьские врата.
Я возвращаюсь к ямбам. Впопыхах
забыв, что жизнь – хождение по кругу.
А в доме, где кричали о стихах,
давным-давно не слышали друг друга
и спорили всю ночь – до хрипоты,
что смысла нет,
что все стихи пусты –
закончились пророки и поэты,
и, не хмелея, пили до рассвета
вино – как воду,
воду – как вино…
Осенний день заглядывал в окно.
Над стоиками утренней пробежки
с листвой летали рифмы вперемешку.
Кровь уходила в землю и ждала,
пока семь раз не пропоёт стрела,
и воздух раскалялся от полёта,
и согревало мир дыханье чьё-то.
Другую кто-то подставлял щеку,
и на бумаге выводил строку,
не убоявшись реверсов и штампов.
День уходил.
Я возвращалась к ямбам…

 

2 Responses to “Людмила ШАРГА. Сдаётся жильё у моря”

1. Валерий Жердев-Ярый says:

   March 6, 2022 at 4:12 am

   Слежу за вашим творчеством. Мечтаю побывать в Одессе, когда беспокойной время окончится. Так в письме ко мне выразился о сегодняшнем времени поляк Михал Русинек, переводы которого я издал в Ростове-на-Дону

   Reply
2. Людмила says:

   March 7, 2022 at 9:07 pm

   Благодарю, Валерий.

   Reply