*  *  *
Как на нечетком фотоснимке
лицо возлюбленной твоей,
с утра пораньше – солнце в дымке,
без видимых полутеней.

Сегодня холодно и влажно.
Замерзла в воздухе вода.
Но солнце светит – это важно.
А то, что дымка – не беда.

Свет преломляется,
сверкают
кристаллы льда в морозной мгле,
манят и взоры привлекают
людей, живущих на земле.

Поскольку люди верить склонны
игре природы,
чудесам
и доверять во всем бездонным,
нерукотворным небесам.

 

*  *  *
Крик подняли вороны.
Хоть и остры на глаз,
за важные персоны
сочли, должно быть, нас.

И то – шагаем важно,
форс держим, грудь вперед,
подчеркнуть вальяжно
хохочем в полный рот

Назло тем, кто за нами
поставлен надзирать
природой ли, властями,
взялись мы подыграть.

Пусть думают, пусть знают,
трепещут и дрожат,
и нами пусть стращают
крикливых воронят.

 

  *  *  *
Внезапно лампы разноцветные
иллюминации зажглись,
ракеты, словно в дни победные,
сгорая, устремились ввысь.

Такое светопреставление
не то, чтоб нас повергло в страх,
но ощутили на мгновение
мы дрожь в коленях, резь в глазах.

Мир изменялся столь стремительно,
что тщетно гнал я мысли прочь,
как все на свете относительно –
и тьма, и свет, и день, и ночь.

Как будто с акварельной фабрики
подуло – на глазах у всех
стал ярко-красным в полисаднике,
а следом – темно-синим снег.

 

   *  *  *
Метель метет, а вьюга вьюжит.
Но кто-нибудь, наверняка,
свою особость обнаружит,
сказав решительно:
Пурга!

Пурга, конечно!
Как мы сами
не догадались, что к чему.
Киваем дружно головами.
Глядим, глядим в ночную тьму.

Ни зги не видно, разве только
в неярко свете фонарей –
руина, или новостройка,
мираж, фантом, игра теней.

Игра теней – я полагаю –
ничто, оптический обман.
Хотя всей правды я не знаю.
Ни в чем подвох. Ни где изъян.

 

  *  *  *

Валокордина рюмку на ночь,
затем лишь, чтоб забыться сном,
махнешь и все забудешь напрочь,
чем жил минувшим зимним днем.

Я знаю, есть другие средства –
почище, чем валокордин,
но память – это, как наследство:
дом, мельница, кот-сукин сын.

Она над нами тяготеет,
вдруг замечаешь за собой,
что точка зрения левеет
твоя на социальный строй.

Что поутру я сигаретой
дымлю на кухне, как отец,
что тягощусь я жизнью этой,
но, чтобы оттянуть конец –

до полусотни пьяных капель
зараз, с водой смешавши, пью,
пусть после – судорожный кашель
всю сотрясает плоть мою.

 

*  *  *
Люди, головы втянув
в плечи, бегают – морозно.
Вот и я спешу свой клюв
спрятать в шарф, пока не поздно.

В прорезь узкую – в зазор
между шарфом и ушанкой
устремляю я свой взор
за молоденькой гражданкой,

обгоняющей меня
быстрой, легкою походкой,
мысли черные гоня –
в магазин пойти за водкой.

Что за прихоть – пить вино
без компании в Сочельник,
или сам себе давно –
собутыльник и подельник?

У тебя давно с собой
выяснены отношенья,
разговор пойдет пустой,
не сулящий облегченья.

 

  *  *  *

Приемником обзавелись.
Поскольку крайне небогата
жизнь наша, ходом увлеклись
футбольного чемпионата.

Охочие до новостей,
метеосводкам внемлем жадно,
как будто списку кораблей,
а слухам всяким – и подавно.

Спроси меня, и я тотчас
тебе отвечу без запинки:
4 + Москве у нас,
и – 25 в Дудинке.

А если спросишь про любовь,
скажу, что чувства не остыли,
дай только повод – вспыхнут вновь,
что мы еще в уме и в силе.

 

  *  *  *
Видно, остановка скоро –
время понемногу стало
по сигналу семафора
тормозить, загромыхало.

Рощи, скверы, башни, зданья,
елки-палки замелькали,
на которые вниманья
прежде мы не обращали.

Вышел стрелочник из будки
и, как маршал, жезл высоко
вскинув, замер.
Незабудки.
Мальвы пыльные. Осока.

Как не замечал я раньше
эти цветики-цветочки,
уносясь все дальше, дальше
день за днем, от точки к точке.

 

*  *  *
Поле голо, лес темен, река
для ее обитателей, верно,
мелководна и неширока.
А для нас – велика непомерно.

Мы сажёнками плаваем в ней,
по-собачьи и по-лягушачьи,
полагая, что этот ручей
здесь течет для услады ребячьей.

Лес затем существует, чтоб в нем
собирать поутру землянику,
поле, чтоб у костра вечерком
вслух читать интересную книгу.

Если б все было именно так,
как себе мы рисуем порою,
разве стал бы курить я табак,
пить вино и браниться с женою?

Стал бы ссориться по мелочам
я с друзьями, на власть обижаться,
и больничным не верить врачам,
и сирен полицейских пугаться?

 

  *  *  *

                            «Среди жасминовых кустов».
Под фотографией привычна
такая подпись – пара слов.
Все ясно, просто. Лаконично.

Но сколь за этой простотой
скрывается переживаний,
как за оградой – сад густой,
жизнь полная надежд, мечтаний.

Мы можем лишь предполагать,
что от сторонних глаз сокрыто.
догадываться, но не знать.

Как будто перевод с санскрита,
иль с греческого языка
читая,
мы понять не можем,
как сад тенист, как глубока
петляющая бездорожьем

река в траве в обход камней,
лишь слыша гул воды невнятный
и шум давно прошедших дней,
и времени ход беспощадный.

 

  *  *  *
Третий глаз, в удел мне данный,
видит то, что зуб неймет,
как на землю сквозь стеклянный
купол неба дождь идет.

Дождь слепой через дорогу
хочется перевести,
руку дать ему в подмогу,
поддержать его в пути.

Долго ль, коротко по свету
будем мы бродить, Бог весть.
Кто-то кинет нам монету,
кто-то вынесет поесть.

Нас неверно принимая
за слепца с поводырем,
только нас судьба иная
поджидает за углом.