Шестиклассник Алёша шёл в школу последний раз, хотя мог и не идти. Но он всё-таки решил пойти. Зачем? Если бы его спросили об этом, он, наверное, и не сумел бы ответить. Что-то притягивало Алёшку к этому ненавистному до последнего кирпича зданию. То, что здесь живёт зло, он понимал и внутренне содрогался от отвращения всякий раз, когда переступал порог этого дома.

Жёсткий ветер хлестал мальчика по лицу, как будто хотел своими пощёчинами остановить его, выбить из головы засевшую там смертную тоску, заставить вернуться домой. Снег, помогая ветру, впивался в непокрытую голову тысячами колючих иголок. Казалось, что в лице непогоды все силы добра стараются выстроить преграду на Алёшкином пути. И чем ближе он подходил к школе, тем медленнее становился его шаг.

Мимо пробегали школьники, стараясь побыстрее оказаться в тепле. Кто-то из них дал Алёшке по шее портфелем и расхохотался, кто-то толкнул, может, и не нарочно, просто спешил и не мог вовремя остановиться. Но Алёшка уже давно перестал реагировать на них. Они были частью зла, окружавшего его со всех сторон.

Школа сверкала десятками глаз. Постояв в раздумье с минуту, он вошёл в неё, и дверь тут же захлопнулась, погрузив мальчишку в обстановку лжи и лицемерия.

Через минуту кто-то вцепился ему в рукав. Алёшка знал, что этот кто-то – она. Она всегда хватала его за руку и, глядя куда-то в сторону, начинала визжать, брызгая при этом слюной ему в лицо. «Явился, свинья! И как только таких земля носит! Опять наследил! Не пущу в раздевалку, пока сапоги свои сраные не вымоешь! Тут тебе не хлев, а школа! – и тут же кричала дежурным: – Смотрите, ворьё пришло! За карманами смотрите!».

И все смотрели на Алёшку, смотрели, как на вора. А он, опустив глаза, старался поскорее раздеться и скрыться в какой-нибудь закуток – подальше ото всех. Алёшкины опущенные глаза и руки, которые почему-то всегда не находили себе места, – то оправляли рукав, то лезли в карманы брюк, то слишком долго встряхивали старое пальто, доставшееся ему от отца, – ещё больше раздражали окружающих, убеждая их в том, что он и есть вор. Что деньги, пропадающие у них из карманов, присваиваются им, хотя при частых обысках денег у Алёшки не находили. Это ещё больше злило всех, и его били. А он молчал, да и что он мог сказать! Вначале Алёшкой делались попытки оправдать себя, но эти попытки ещё больше распаляли школьников, ведь они больше верили ей – взрослому человеку, техничке, а не ему. Она же всегда любила напомнить при всех: «Лично схватила за руку!».

И были свидетели. Оправдываться было уже поздно и бесполезно.

А началось всё с того, что, возвращаясь из туалета, Алёшка увидел, как она в раздевалке шарит по карманам. Он хотел пройти незамеченным, но она вдруг резко повернулась, заметив его, вздрогнула, побледнела и чуть ли не прыжками бросилась к нему, схватила за руку и испуганно зашептала: «Ты не выдавай меня, слышь, не выдавай! На, возьми деньги, все возьми!».

Алёшке стало плохо и противно. Он замотал головой, при этом стараясь освободиться от её хватки. Но она, будто клещ, вцепилась в его руку. После нескольких секунд испуга ее недалёкий умишко сообразил невероятно паскудную мысль. Она вдруг резким движением засунула ему в карман украденные деньги и тут же, пока он не успел опомниться, схватила его за обе руки, втащила в раздевалку и завопила на всю школу: «Вора, вора поймала! Скорее, вора!».

Двери кабинетов распахнулись, и ученики с учителями тут же окружили его с ней. «Проверьте у него карманы!» – орала она.

Алёшка стал вырываться, кричать, что это неправда. Но его не слушали, деньги у него вынули, а она тут же показала пальто, из которых эти деньги были украдены. Ей вынесли благодарность за бдительность, а Алёшку в тот же день побили. Побили и дома.

Сегодня школа встретила его так же враждебно. Сняв пальто, мальчик спрятался в свой закуток под лестницей в надежде переждать там общешкольную линейку, зная при этом, что всё равно будет найден и препровождён в спортзал. Эта игра в прятки игралась между ним и другими обитателями школы уже давно. И они ещё ни разу не проигрывали.

Прозвенел звонок, и игра началась, закончившись в спортзале, где проходила линейка. Сейчас выступит директор. Будет говорить о том, что надо подналечь всем на учебу и дисциплину, что за последнюю неделю было получено столько-то двоек, и что их очень много, и что раньше такого не было, и что надо не подкачать и вывести школу на передовые позиции. Ему похлопают, хотя его никто и не слушал. Потом начнёт своё выступление заместитель директора. Она вызовет на середину зала наиболее отчаянных ребят и начнёт их казнить. Особенно достанется ему, Алёшке. Будет сказано, что он постоянно грязен, что от него вечно пахнет навозом и возле него неприятно находиться, что костюм его не чищен, а рубашка похожа на половую тряпку, что за последнюю неделю он получил массу двоек, что на переменах он позволяет другим подметать собой пол. И все снова станут смеяться, а после линейки завалят его и протащат за ноги по коридору на глазах у учителей. Учителя же, отвернувшись, заговорят о том, какой он неприятный ребёнок, и что давно пора избавиться от «этого идиота», который дурно влияет на всех остальных, собрать, наконец-то, все документы, свозить Алёшку к психиатру, создать комиссию и отправить его в заведение для умственно отсталых детей. А заняться всем этим должна классный руководитель.

Получая такие указания, Тамара Егоровна покрывалась пятнами. Она начинала кричать, что не обязана заниматься «этим быдлом», что пусть кто-нибудь другой идёт к нему домой и составляет акт, а её тошнит от «этого нужника», что с неё довольно походов в «этот хлев».

Тамара Егоровна и сама верила в то, что часто бывала в Алёшкином доме, хотя заходила туда один раз и вспоминала об этом с отвращением.

Кровати были не прибраны, бельё на них грязное, маленькие дети ползали по чёрному полу и не переставая хныкали. Особенно невыносим был запах, кислый и затхлый. Спросив, где родители, и узнав, что они на работе, она ушла.

На следующий день вся школа знала про её посещение этого дома. Тамара Егоровна поделилась своими впечатлениями даже с учениками. Ох, и устроили они Алёшке…

С того дня за мальчишкой прочно утвердилась кличка «вор-навозник».

Со временем впечатления классного руководителя обросли новыми наслоениями, как снежный ком. Она уже теперь и сама не могла отличить, что правда, а что ложь. Особенно она любила рассказывать о кучах испражнений, покрывавших пол, и тараканах, кишащих на драных обоях.

Как ненавидел её Алёшка, её и всех остальных! Мысленно он расстреливал их, представляя, как они ползают перед ним на коленях, моля о пощаде. Порой он воображал себя героем, даже генералом, и они с завистью смотрели на него и отдавали ему честь.

Но это было давно. А сейчас вязкая тоска обволакивала Алёшкино тело и тёмные его глаза были плотно затянуты плёнкой безразличия.

За партой с ним никто не сидел. Брезгливость переполняла одноклас-сников до краёв. Парта стояла в дальнем углу класса. Была она какая-то измученная, похожая на своего хозяина. За неё никто никогда не садился. Она считалась как бы прокажённой, на ней лежало клеймо, табу. Другие парты постоянно верещали, скрипели, эта же боязно молчала, опасаясь лишним звуком привлечь к себе негодующее внимание учеников. Тяжёлые камни обличений сыпались до тех пор, пока Алёшка не ронял голову на парту и не начинал обливаться слезами.

Уже все давно забыли Алёшкино имя. Для учеников он был «вор-навозник», для учителей – «дебил, «уо», «идиот», «кретин», «дурак».

– Посмотрите на этого придурка, этого дебила, – распалялась Тамара Егоровна. – Разве можно понять, что он тут нацарапал? Это же бред сумасшедшего! Не соблюдаются элементарные правила грамматики, ошибка на ошибке! Что может дать нашей Родине этот… Боже мой, боже мой! Ничего не знает и знать не желает. Идиот! Твою тетрадь в руки брать страшно, ей место в туалете!

И тут же вступали одноклассники:

– Мы же вам говорили! Он же навозник, вор-навозник! Бомжара недоделанный! У него даже мобильника нет! Тупорылый придурок! Эй, навозник, в какой куче навоза ты раскопал свои тетради?

Те, которые сидели рядом с Алёшкой, начинали почти открыто плевать на него, корчить рожи и хохотать ему в лицо. Алёшка падал на парту, закрывался руками и… В классе устанавливалась относительная тишина. Дело было сделано.

Каждый учитель поступал с мальчиком по-разному. Один постоянно хватал его за ухо и выталкивал к доске, другой заставлял Алёшку приседать под общее веселье, третья не обращала на него никакого внимания, будто он и не существовал вовсе, четвёртая кричала ему, что яблоко от яблони недалеко падает, и что сын уголовника – сам будущий уголовник, и что она запретила бы рожать таким матерям «таких уродов».

Когда-то в мыслях Алёшка убивал и эту, четвёртую, а ещё раньше представлял её своей бабушкой. У него не было бабушек, и он представлял её доброй и заботливой, своей защитницей от отца и матери.

Отец, когда не сидел в тюрьме, его часто и жестоко бил. Бил всем, что попадало под руку, бил пьяным и трезвым, бил палкой и стулом, бил головой о стену и пол, бил всегда. Он всех бил и матерно ругался. Когда отца не было, Алёшку била мать, била и обзывала «ублюдком». А он представлял ту, четвёртую, учительницу своей доброй бабушкой. Но это было давно, очень давно. Он уже забыл об этом.

Алёшка уже забыл обо всём, он только помнил, что сегодня последний его день в этой школе и вообще последний его день.

Закончились уроки, и все заспешили домой. Мальчик одел пальто и вышел на улицу. Ветер стих, ярко и холодно светило зимнее солнце. Алёшке вдруг на минуту стало грустно, грустно от того, что сейчас не лето. Но тоска задавила грусть, и он побрёл к лесу. Солнце постепенно скрылось за тучи, пошёл снег. Снег обволакивал мальчишку, заставил сесть. Алёшке стало хорошо, так хорошо, как будто его обнимала добрая бабушка. Снег укрывал его мягким тёплым одеялом.

Наутро его начали искать и, как ни странно, очень быстро нашли.

В тот же день заменили парту.

One Response to “Дмитрий ВОРОНИН. Одинокая парта”

1. Ирина says:

   September 11, 2023 at 12:38 pm

   Какой сильный и тяжелый рассказ! Вот она – НЕЛЮБОВЬ во всем своем могуществе!

   Reply