На землю опускаются поэты,
И засыпают крылья нафталином,
И засыпают в воздухе голимом
На глиняных окраинах планеты.

Присмотришься – их больше нет на свете, —
Бесшумные фантомы, привиденья,
Считающие жизнь искусством смерти,
А смерть простой работой провиденья.

«На смерть поэтов» Евгений Мякишев

Наверное, когда-то он пил, не пьянея. Наверное. А ведь как всё красиво начиналось. Стихи, талант, слава, победы на конкурсах. Давно это было. Еще в восьмидесятых. Стихи приходили сами по себе. Ему казалось, что он пишет под диктовку. Стихов было много. Окружающие хвалили, славословили, почти носили на руках. Именно так. Его носили на руках. Такого большого, двухметроворостого, с огромной головой и плечами, шумного и яркого. Ему помогали. Его любили. Он купался в славе. Поэту льстило внимание и поклонение эстетствующей публики. И он был уверен, что ему позволяется совершать эпатажные поступки. Никому нельзя, а ему можно. Ведь поэтам всё позволено. Он ощущал себя гением. И многие видели в нём гения. Постепенно ему не стало хватать алкоголя. Пить надо было всё больше и больше. Стопка поэтических сборников росла, и вместе с ней увеличивалась его зависимость.

Я увидела его на мероприятии в дамском клубе. На солидных женщин поэт не произвел впечатления. Он прочитал стихи, держа руку с телефоном на отлете, ему жидко похлопали. Потом он азартно фотографировал. Мне выпала честь удостоиться отличного снимка. И в этом он был талантлив. Но всё равно я скорбно поджимала губы. Что-то в нём было отталкивающее. Неприятие вызывала чрезмерная уверенность в богемной безнаказанности.

С поэтом дружил мой коллега по цеху и секции в писательском союзе. Поэт часто появлялся с Николаем Прокудиным на творческих мероприятиях. Зрелище было ещё то, огромный мужчина в шортах и красной куртке с капюшоном, с выкаченными наружу глазами и его спутник среднего роста с военной выправкой. Они были завсегдатаями выставок, творческих вечеров, заседаний секций. А меня беспокоил вопрос, отчего поэт не числится за секцией поэзии? Но этот вопрос так и остался без ответа. Не числится, ну и не числится. Значит, так надо.

Шли годы, менялись политические концепции, взрывалась и гибла планета, а творческая жизнь города шла своей дорогой. Ни шатко, ни валко. В общественных неурядицах поэт окончательно испортил себе репутацию. Постепенно его имя обросло жуткими слухами и сплетнями. Часто его называли подонком, насильником и абьюзером. В основном, злословила женская часть творческой молодёжи. Впрочем, и мужчины не отставали, иногда подозревая поэта в мелком воровстве. Но всё это были лишь слухи. Никто за руку не поймал. Слухи множились, росли, пухли, имя становилось нарицательным, но всё это мало кого волновало, пока поэта не обнаружили мёртвым в его квартирке, прозванной им «норой». Он пролежал там всеми брошенный, забытый. Сколько пролежал, никто не знает. Сначала вдогонку смерти понеслись те же слова, что сопровождали его при жизни. Разумеется, умерший был и подонком, и насильником, и сволочью, и вместо смерти в тюрьму бы его.

Я позвонила Прокудину и сказала, что перечислю на похороны небольшой взнос, остальные деньги надо собрать с членов секции. Получится солидная сумма. «Только не вздумай отдать деньги бывшим и нынешним жёнам. Пропьют!» – воскликнула я. Тут же выяснилось, что у умершего поэта жён нынешних нет, а бывшие находятся в бедственном положении. Подписать разрешение на захоронение некому. Получается, безродный он, неприкаянный. Есть дочь, но она за границей. Придётся хоронить поэта, как бомжа в общей могиле. Денег нет, разрешения нет, близкой родни нет.

Прокудин рассказал, как поэт много лет пытался избавиться от алкоголизма. Он ложился в психбольницу, зашивался, кодировался, ходил по врачам. И это были не одноразовые действия. Всё-таки, поэт пытался остаться человеком на краю бездны. Я успокоила Прокудина, сказав, что в истории России всегда были запойные пьяницы и поэты, и художники, и музыканты. К примеру, похороны вконец опустившегося от пьянства художника Алексея Кондратьевича Саврасова были скудными и малочисленными, зато проститься с гением пришли сам Третьяков и ученик Саврасова Левитан. Пусть похороны поэта будут скромными, главное, чтобы всё по-людски было. На этом мои хлопоты закончились. Я была уверена, что Николай Прокудин всё сделает, как надо. Всё-таки, они дружили с умершим, много времени проводили вместе. Я знаю, что поэт прислушивался к мнению Николая, но пристрастие к алкоголю выше любой мужской дружбы. Эта зависимость сильнее любого человека.

Уже через неделю мне позвонил Прокудин и рассказал, как прошли похороны. Я слушала и потрясалась. В зрелом возрасте мало чем можно удивить, а уж потрясти до глубины души вообще нечем. Можно лишь стоически переносить внешние обстоятельства. И тем не менее, жизнь мудрее всех нас. Она преподносит события неожиданно, совершенно не задумываясь, как мы отреагируем.

В секции поэзии Петербургского союза писателей есть поэт Сева Гуревич. Я о нём никогда не слышала, и стихов его не знаю, но неведомый мне Сева Гуревич оказался героем современной творческой России. Сева дружил с умершим поэтом больше тридцати лет. Помогал ему, заботился, не бросал. Сева от начала и до конца прошёл тернистый путь, получая разрешение на захоронение неприкаянного поэта. И во всех инстанциях платил-платил-платил. Тех денег, которые с трудом собрал Прокудин с членов секции не хватило даже на поминки в доме писателей на Звенигородской. Всеми расчетами занимался тоже Сева. Он упорно шёл по ступеням финансовой пирамиды, созданной служителями ритуальных услуг, от инстанции к инстанции, медленно, шаг за шагом, но разрешение на захоронение всё-таки получил.

А когда всё было готово к скорбной процедуре, выяснилось, что требуются новые расходы. Покойник обладал нестандартной фигурой. Могила и гроб должны быть больше, чем у рядовых сограждан. И снова Гуревич вышел из трудного положения с честью. Он заказал бригаду могильщиков для рытья могилы. Он заказал нестандартный гроб. Заказал поминальную панихиду, а это весьма дорогостоящее мероприятие. Сева за всё заплатил сполна и даже выше.

Отпевали поэта на Красненьком кладбище. Теперь там редко хоронят. На похороны пришли почитатели и хулители поэта в равных пропорциях, но в большом количестве. Провожающих было больше ста человек. Это много. Мало к кому приходит проститься толпа. Люди стали ленивыми и равнодушными. Толпа провожает только гениев.

Во время отпевания мимо кладбищенского забора на дороге к переезду появился призрак поэта, он шёл не спеша, с интересом поглядывая на скорбную процедуру. Со слов Прокудина, это был человек такого же роста, как покойник, в приметной красной куртке с капюшоном. Поэт словно решил присутствовать на собственных похоронах. Он-то точно знал, что его похоронят по высшему разряду, как министра, а не как безродного бомжа.

В этой истории со смертью поэта меня потрясает личность Севы Гуревича. Это же не просто человек. Это титан! С какой силой надо любить людей, чтобы отдать христианский долг в полном соответствии с совестью. Я не знаю никого, кто настолько самоотверженно отнёсся бы к процедуре захоронения. В поэтической среде всегда присутствует зависть, а творческая зависть жёсткая, она не знает пощады. У прозаиков подобных чувств гораздо меньше. Гуревич не испытывал зависти к собрату по цеху. Он считал поэта великим. Сева хоронил не друга, не знакомого, не родню – он провожал на тот свет гения. Тратил не только личные средства, но и своё время, делая все с большой ответственностью. А иначе не справился бы с похоронами.

Об этой истории я рассказала всем, кого знаю, и никто мне не поверил. Все стали искать какой-то подвох, выгоду, профит, но их нет и не было. Два атеиста – один еврей, второй русский – похоронили поэта, как человека. По христианским законам. По совести. Прокудин воевал в Афганистане. Дважды орденоносец, а в горячих точках ордена просто так не давали. Николая я понимаю. А Севу не понимаю, но восхищаюсь.

Деньги на похороны поэта не собрали. Лишь несколько человек внесли небольшую лепту. И если бы не Гуревич с Прокудиным, лежать бы поэту в общей могиле.

Я уверена, что у моей страны есть великое будущее, пока у нас есть ответственные мужчины. С ними нам нечего бояться. Они всегда дадут надежду на светлый исход. Потому что они знают, что каждый человек – Божий.