На землю опускаются поэты,
И засыпают крылья нафталином,
И засыпают в воздухе голимом
На глиняных окраинах планеты.
Присмотришься – их больше нет на свете, —
Бесшумные фантомы, привиденья,
Считающие жизнь искусством смерти,
А смерть простой работой провиденья.
«На смерть поэтов» Евгений Мякишев
Наверное, когда-то он пил, не пьянея. Наверное. А ведь как всё красиво начиналось. Стихи, талант, слава, победы на конкурсах. Давно это было. Еще в восьмидесятых. Стихи приходили сами по себе. Ему казалось, что он пишет под диктовку. Стихов было много. Окружающие хвалили, славословили, почти носили на руках. Именно так. Его носили на руках. Такого большого, двухметроворостого, с огромной головой и плечами, шумного и яркого. Ему помогали. Его любили. Он купался в славе. Поэту льстило внимание и поклонение эстетствующей публики. И он был уверен, что ему позволяется совершать эпатажные поступки. Никому нельзя, а ему можно. Ведь поэтам всё позволено. Он ощущал себя гением. И многие видели в нём гения. Постепенно ему не стало хватать алкоголя. Пить надо было всё больше и больше. Стопка поэтических сборников росла, и вместе с ней увеличивалась его зависимость.
Читать дальше 'Галия МАВЛЮТОВА. Каждый человек божий. Документальный рассказ'»
Он никому не верил. Никогда. Ни одной минуты. Все всегда врали. Они улыбались, сюсюкали, а сами врали.
Алексей родился покладистым. В детстве его часто били. Все синяки и шишки мальчик терпел, иногда мог и ответить, но чаще ложился на спину и ждал, когда всё закончится. Так и жил. Худо-бедно окончил школу, поступил в техникум, получил специальность электрика. Дома было скудно и бедненько, и сразу после армии Алексей завербовался на север. Тогда ещё вербовали. И на севере не повезло. Сначала жил в промёрзшем общежитии, потом выделили комнату в коммуналке в довесок крепкой рабочей семье. Как-то пришло известие, что родители умерли, сначала мать, потом отец. На похороны Алексей не поехал. На работе не отпустили, а он не стал перечить. Родителей похоронили по социалке. Жильё у них было ведомственное. Богатства не нажили. Как жили – тихо и незаметно, так и ушли ни с чем.
Читать дальше 'Галия МАВЛЮТОВА. С миру по нитке'»
Она проснулась от озноба, потрясла головой. В комнате холодно. На улице трескучий мороз. Кажется, что стены промёрзли. Странное происходит морозной ночью.
Что-то толкнуло её в плечо. Грубо, резко, словно кто-то хотел разбудить её, но она же одна, никого нет рядом. Бессонница уже посещала её, и не однажды, но в этот раз причиной была точно не бессонница, что-то другое. Всё, больше не усну, а впереди долгая бесконечная ночь. В шесть утра нужно вставать, чтобы ехать в командировку, а тут проснулась непонятно зачем, – подумала Вита. Накинув длинный шарф, она поднялась и вышла из комнаты.
В бесконечном коридоре тускло светилась лампочка Ильича. Она всегда светила, даже летом в белые ночи. Соседи по коммуналке спят. Никто не шумит, ни наверху, ни внизу. Вита щёлкнула выключателем, яркий свет заставил ее зажмуриться. Старая проводка, старые выключатели. Всё щёлкает, будто взрывается. Вдоль стены несколько столов в ряд, по углам два холодильника. Самые смелые соседи не боятся оставлять главное хранилище продуктов на общественной кухне. Вита тоже смелая. Её холодильник слегка дребезжит от пустоты. Продуктов в нём нет. Хозяйка из Виты никудышная.
Читать дальше 'Галия МАВЛЮТОВА. «Нежная, ласковая девочка моя!»'»
Устюшкина мать
собиралась помирать,
помереть не померла,
только время провела.
Она часто приходила. Настолько часто, что к ней можно было привыкнуть. В первый раз явилась, когда Любоньке исполнилось четыре года. Внезапно навалилась и захрипела, лишив девочку памяти и чувств. Много лет спустя Люба вспоминала тот страх, приобретший со временем реальные очертания. Ужас, испытанный во время кори, имел форму, был осязаем, обладал острыми гранями. Страх умел причинять боль. Он выглядел как графитный карандаш, шестиугольный, с тупыми краями, с толстым зарисованным стержнем. Люба вспоминала, как больно поворачивался этот мифический карандаш в душе, почти физически вырывая куски мышц и кроша в мелкие осколки суставы.
Ей было четыре года. В доме никого. Любочка любила быть одна. Тогда она ещё не знала, что такое одиночество. А ещё она любила рисовать. И не знала, что на свете есть корь. Всё началось неожиданно. Девочка провалилась в беспамятство с карандашом в руках. Температура поднялась до критической отметки. Обрывки сознания перемежались с забытьём. Сквозь смертельную муку Любочка ощущала, что она больше не одна. Кроме неё в комнате был ещё кто-то, невидимый, неосязаемый. Именно тогда обычный карандаш превратился в смертельную мясорубку, но он был всего лишь подручным средством и послушным орудием. А сама гостья так и осталась невидимой, но чувствовалось, что она была женщиной. В детской памяти застыл бесплотный образ чего-то тёмного и дрожащего. Любу вытащили с того света, вернули к жизни, но она ещё долго не могла уснуть одна, а если и засыпала, то лишь в присутствии взрослых. С тех пор любой карандаш олицетворял полузабытый детский ужас, напоминавший о пережитых муках.
Читать дальше 'Галия МАВЛЮТОВА. Рефуа Шлема. Повесть'»
RSS
Comments (0) 
