не горизонт а среднерусская
необозримая тоска
в густом саду тропинка узкая
и лёгкий дым от костерка

жизнь веточкой в руках сломается
сгорит и превратится в прах
и дым всё выше поднимается
и мы от дыма все в слезах

идём сквозь сад из рая нашего
в пути не разнимая рук
куда любимая не спрашивай
не оборачивайся вдруг

 

* * *
                                                                  памяти Геннадия Бодрова
Прощёным будет воскресенье,
в убийстве не найдут мотива.
И в поле снег, и в поле зрения —
смерть из-за фотообъектива.

Весь белый свет зальётся красным,
проявит зверя в человеке.
Душа бессмертна и прекрасна,
хоть за душою ни копейки.

О, чёрно-белая Россия! —
числа нет снимкам без названия.
Как больно, как невыносимо
твоё в любви признание.

 

* * *

Я щи с фасолью и грибами
в канун Страстной томил всю ночь.
В обед горючими слезами
рыдает над тарелкой дочь.

Ей плохо всё: грибы, капуста,
морковь, петрушка и фасоль.
И сознавать до боли грустно:
суповарение — искусство,
а ты попроще быть изволь.

В Страстную пятницу блажен и
свят, кто гордыне вопреки,
поймёт, что сам несовершенен,
как щи и эти вот стихи.

…Не зарастёт на сердце рана,
но твой ребёнок сам в семь лет,
готовит первый свой обед:
зелёный лук, вода из крана
и соль — вкуснее точно нет.

 

ПЕРВОЕ ИЮНЯ

Крик матери и гнев отца,
а я один за всё в ответе.
И горю не было конца,
ведь больше всех страдают дети.

Я ничего тогда не знал
о жизни и животном страхе,
но худо-бедно мир стоял
на трёх слонах и черепахе.

Со школы памятный рубец:
будильник в семь утра разбудит,
а в зеркале глядит отец,
и страшно думать, что же будет,

нет, не со мной, а с ней и с ней,
и с этими двумя помладше.
Мир оказался не прочней
ночных кошмаров детских наших.

…У приграничья рёв арты,
молчат сурово терриконы,
а я готовлю у плиты
шебекинские макароны.

 

* * *
По аллеям и бульварам,
с юных лет и до седин,
с головой-воздушным шаром,
ходит тихий гражданин,
а его на этом свете
мама за руку ведёт,
а не то — подхватит ветер
и на небо заберёт.

День придёт — и свет забрезжит
сквозь густые облака:
сына больше не удержит
охладевшая рука,
ветром в небеса подхвачен
улетит он — и опять
будет по аллеям мальчик
с мамой за руку гулять.

 

ВЫХОДНОЙ

Сегодня миру был я очень нужен,
чтоб разгрести весь ворох новостей,
но вместо этого сварганил ужин,
помыл посуду, искупал детей.

Под вечер распогодится. Пока мы
семьёй гуляем в сад, потом – назад,
на всей земле, нон-стопом, без рекламы
творится натуральный ад.

Ни дня без сводок из горячих точек.
И эту жизнь, в бессилии своём,
любить до смерти, сыновей и дочек
обнявши перед сном.

 

* * *

Как бельмо у города на глазу
старый дом стоит на юру.
Я воды из колонки домой принесу,
будет мама купать сестру.

Я большой совсем в сапогах отца,
на затылок ушанка сползла.
А собака соседская из-за угла
и рычит, и бросается.

Плачь не плачь — иди за водой давай.
Нет к колонке другого пути.
Мама станет ругаться: ты где ходил?
Хоть за смертью тебя посылай.

А собака лохмата была и зла,
но куда-то пропала потом.
Я за смертью ходил, я глядел ей в глаза,
мальчик-с-пальчик с пустым ведром.

 

ПАКЕТ

Рылся в коробках, в шкафу обыскался:
фотоальбома семейного нет —
от переездов совсем истрепался,
мама все фото сложила в пакет.

Вот они, снимки, где мама моложе
(держишь в руках её — руки дрожат),
в этом пакете, где дядя Серёжа,
бабушка с дедушкой — рядом лежат.

 

В ПАРКЕ ИМ. ПЕРВОГО МАЯ

Небес на сумеречном фоне —
как будто много лет назад —
закрытые аттракционы
печально на ветру скрипят.
Февральский зажигает вечер
сырой фонарь над головой.
Снежинки кружатся навстречу —
и я один иду домой
вдоль облупившихся фасадов,
в ночную темень вперив взор,
а за чугунною оградой
белеет Знаменский собор.
Выходят люди из собора,
где раньше был кинотеатр
«Октябрь». Когда умолкнут хоры
и ангелы уснут, хотя б
на час побыть опять ребёнком
и вместе со своим отцом
прийти сюда смотреть «Кинг-Конга»…
…Вот оборвалась киноплёнка,
а мы ещё чего-то ждём.

 

* * *

Жизнь по-мещански грезит о высоком
и следует начертанному плану.
По вечерам с женою и ребёнком
хожу к фонтану.

Покуда истлевает сигарета,
я мысленно всё посылаю к чёрту:
опять бездарно прожитое лето,
свою работу,

усталый раб. Найти бы только средства
и навсегда с долгами рассчитаться,
на берег моря я замыслил бегство,
чтоб там остаться.

И так, в одну уставившийся точку,
иду. А моря нет, как не бывало.
Жена рукой поддерживает дочку:
чтоб не упала.

И всё земное меркнет на их фоне.
И, закусив губу, чтоб не заплакать,
я нажимаю кнопку на смартфоне:
вот кадр на память.

Вот так выходит просто, безыскусно
запечатлеть мгновение детально.
И смутное подсказывает чувство,
что всё нормально,

что счастья быть не может без трагедий,
что мы его не замечаем сами,
что радости и горести, как дети,
растут с годами.

 

* * *

Как-то так, любимая, быстро у нас срослось,
всё само собой закрутилось да понеслось,
промоталась в ускоренном времени плёнка — и глядь,
у нас дочь родилась и уже начала подрастать.

Чередуются дни на верёвке сплошной бельевой.
Выходные под вечер противной звенят мошкарой,
а с утра на работу выходишь — и снег лежит.
Ничего себе, думаешь, время-то как бежит.

Впрочем, всё относительно это. И, может быть,
я полжизни истратил на то, чтобы прикурить,
затянуться и утонуть в горьковатом дыму,
лишь бы снова на лестничной клетке побыть одному.

Я нарочно растягиваю и усложняю стих,
ты отсюда не делай выводов никаких.
Но покуда вращается наша планета-дом,
всё идёт своим чередом, всё идёт чередом.

И когда вы спите, родные мои, и когда
с мезозойской эры подмигивает мне звезда,
я, на краешке неба её заприметив одну,
через сотни столетий махнув, вам с неё подмигну.

 

* * *
во дворе где кончается лето
по линейке стоит детвора
молодые беретки береты
ходят строем с кричалкой у рта

сотрясается в лозунгах воздух
первый ряд окропляют водой
неприкаянный сын девяностых
я пришелец из фильма чужой

мне ли эти рассказывать сказки
учат в школе а сказки все врут
вырастает лес рук по указке
и колышется на ветру

 

БЕЛЫЙ НАЛИВ

Молодость зелёная — постой-ка,
наливайся соком добела.
…Вместо сада будет новостройка,
заревёт бензопила.

Или неминуемая осень
от родных ветвей наверняка
оторвёт тебя, ударит оземь
и намнёт бока.

Этот вкус забудется едва ли,
кисло-сладкий. Во дворе у нас
падалицу в детстве собирали
на грядущий Спас.

 

* * *
                                   Антону Васецкому
В светоотражающих робах
супротив снега и льдин
выйдет ангелов рота,
с лопатами все как один.

Каждому снега хватит,
оскален сосулек редут,
но зиму перелопатит
их благородный труд,

который вознаграждает
с задержкой и задним числом,
который не освобождает,
но побеждает зло.

Будет светлей и чище,
снег не попадёт башка,
покуда живут на крыше
ангелы ЖКХ.

 

* * *
Жизнь прожив до известного кризиса,
вижу робкой надежды просвет:
десять лет безлимитного фитнеса
предлагает мне пёстрый буклет.

Маркетологи верят, я вынесу
эти десять прекраснейших лет
с тараканами всеми своими, со
всем, чем страшен диагноз «поэт».

 

НОЧНОЕ КУПАНИЕ

Приняв на грудь у водоёма,
на ощупь в воду мы зашли —
и тотчас стали невесомы
и оторвались от земли.

В глубокой тьме и в звёздной пыли,
в открытом космосе вдвоём
за горизонт событий плыли,
за наших жизней окоём,

за ту черту, где берег виден
и лодка старая, — туда,
где из воды сухими выйдем
иль в воду канем — навсегда.