Продолжение. Начало в выпуске №12

УБИЙЦА
Студент попал  под горячую руку властям,
Насмотрелся в тюрьме на разбойников и убийц.
Подивился на досуге их неразвитым лобным костям,
Решил, что каждый с мощной челюстью – рецидивист.
И теперь мы знаем уверенно ху из ху
В тёмном углу, в шапке натянутой до бровей.
Пусть говорят, что Ламброзо писал чепуху,
В тёмном углу, конечно же, нам видней.
Лучше останемся дома кино смотреть
Про супергероя, что может спасти весь мир.
А он из кармана с улыбкой достанет смерть,
Как дохлого зайца из шляпы пьяный факир.

 

ФАКИР
Он стареет, как все простые мужи,
И живёт как все – нельзя по-другому,
А соседка жалуется управдому
На то, что он глотает ножи,
Пугая  престарелую соседкину  мать.
Но «Советский цирк» донёс до народа:
При наличии тренированного пищевода
Каждый способен шпаги глотать;
Что эти факиры все просто смешны,
Пусть даже имеют ловкие руки,
Что все эти несколько мрачные трюки
Не очень-то людям советским нужны.
……………………………………….
Никто не пойдёт по его стопам.
Властитель чуда уйдёт последним,
Оставив миф о себе и сплетни,
Тупые шпаги прочий хлам.

 

ХЛАМ
Художники, литераторы, артисты и музыканты –
Не очень-то сочетаются с нашей алчбой.
Маша торгует рыбой, Пётр ходит в запой,
А эта – каждый вечер встаёт на пуанты.

Добро бы солистка, а то ведь – кордебалет,
Пятая лебедь. Всю жизнь ничего не ела.
Поставили в холле как-то велосипед –
Боялась за ноги… Господи, надоела.

Сколько жила – ни хлама, ни денег, ни пыли;
Ни мужа, ни деток – зря занимала жильё.
Пришёл старьёвщик, пуанты не взял – «старьё».
Срезав ленты, в балетках и похоронили.

Теперь заживём. Поставим комод в прихожей,
Никто не заноет, что место ему не то.
Мария ходит на рынок в её пальто.
Она в нём немного на цеппелин похожа.

 

ЦЕППЕЛИН
«Гинденбург»  покидает ангар, государство-тюрьму,
Водород поднимает махину в родную стихию,
И ещё неизвестно из будущих жертв никому,
Что кресты на хвосте – это знаки для жизни плохие.
Над квадратами крыш, лоскутами цветочных долин,
Над Ла-Маншем плывёт, словно странная жирная птица,
И какая-то девочка звонко кричит: «Цеппелин!
А тебе не хотелось бы, мама, на нём прокатиться?»
Над Парижем нельзя, и над Лондоном тоже нельзя,
Но зато над Нью-Йорком сегодня пока ещё можно.
И хотя мы с Берлином немножечко вроде друзья –
Держим фиги в карманах, но шпаги пока ещё – в ножнах.
Дирижабль и фельдмаршал, вы были надеждой страны,
Но по-своему оба надежды её обманули.
У бесстрастной истории нет перед вами вины,
А надежды не умерли, просто навеки уснули.
Не должно повториться ничто, никогда и никак,
Но оно повторяется. Ба! Вновь знакомые лица.
У истории, видимо, тоже есть где-то чердак,
И на том чердаке неуместная память хранится.

 

ЧЕРДАК
Хорошо бы иметь полноценный чердак,
Где царят растерянность и полумрак,
Где в углах пауки проживают семьями,
А в шкафу есть скелет – провокатор драк
Меж котами  и приведеньями.

В древнем бабушкином сундуке –
Платье, шитое из пике,
Застиранное до тлена;
Старомодный отрез кримплена,
И винтажные кружева,
И парчовые рукава.
Можно в нем отыскать полмира,
Даже рукописи Шекспира.

Завершилась эпоха черепичных крыш,
Не грызёт стропила домашняя мышь,
И чердаков культура ушла в историю;
А в бетонных домах  под плитами  крыш
Лишь технические территории.
Я хочу этот чёртов построить чердак,
Где б устроился мой душевный хомяк,
Где смогла бы я между старыми книгами
Оставить потомкам какой-нибудь знак,
Охраняемый кошками и шишигами.

 

ШИПИГИ
Взошла луна над тёмным водоёмом,
И наше время наступило вновь.
О как же нам не повезло с фольклором!
Рыдаем хором.
За что, за что такая нам морковь?!
Как хороши русалки и наяды!
Их голоса нежны, прекрасен лик.
В их честь слагают песни и баллады
И шьют наряды.
А в нашу честь – назвали грузовик.
Так помните: над словом вы не властны,
И в час ночных свиданий и побед
Не все нагие девушки прекрасны
И безопасны,
А очень часто вовсе даже нет.
Горбатые, чумазые, седые…
Ну ничего, вот пьяный мужичок
Ползёт по наши души чумовые,
А мы такие
Беднягу хвать, и в щёчки чмок да чмок.
Привет инфаркт, инсульт и дно речное.
Прощай жена и здравствуйте, лещи…

Не надо было сочинять такое
Про нас плохое,
Сидели б дома и варили щи.

 

ЩИ
Открыла книгу и попала в щи
(Так, наугад, и вот смешно немножко) –
Не в буйабес и даже не в окрошку,
Не в красные-зелёные борщи.
И сразу детство вспомнилось, и в нём
Кастрюля на плите и щи густые.
Мать говорила: «Люди мы простые,
Но мясо и сметану в щи кладём».
В твоей семье – двенадцать детских душ.
Мальчишки дразнят маму: «В огороде…»
И падает с велосипеда вроде
Твой муж. Хотя пока ещё не муж.
Он притащил охапку жёлтых звёзд
На день рожденья. Кто-то – шоколадку,
Влюблённый Вадик – толстую тетрадку,
А он тебе – какой-то жёлтый хвост.
С капустой пирожки – весь «детский» стол…

Муж удивился, что ж в кастрюле пусто?
А ты ему: «Не выросла капуста,
Но эремурус, милый мой, расцвёл».

 

ЭРЕМУРУС
По двору разлетелись блёстки небесной пыли.
Звездопад случился что ли, падёж комет?
Но сосед-ботаник просто ответил: «Нет,
Эремурус вырос на клумбе у тёти Дили»
Он не просто вырос, знаю, и есть ответы,
О которых знать не ведает эрудит.
Это наш полковник старый слегка чудит –
По ночам на крыше ловит сачком кометы.
Бесполезный труд, ему бы лежать в постели,
Но порой ему удаётся поймать одну.
Он трепещет от счастья – он любит свою жену
И цветы создаёт, как волшебник, из сбитой цели.
Он втыкает их в клумбу, и мир оживает, что ли.
А жена не выходит на улицу много лет,
Но каким-то чудом видит их жёлтый свет,
И считает, что видит Бога в своей юдоли.

ЮДОЛЬ
Одна вода пустая в неводах,
Танцует лодка на семи волнах,
Жена пеняет мужу: «Вот своячник…
А ты… И рыбы нет, и денег нет,
А лодка стоит тысячу котлет…»
Гудят шмели над ухом: «Неудачник!»

Рыбак бранится: «Чёртова юдоль!»
А рыба молча думает: «Позволь!
По ком из нас сейчас заточен ножик?
Не для меня ли с этим червяком?»
И рыба ловит воздух красным ртом,
Но выразить свой эпик фейл не может,
Поскольку не владеет языком.

 

ЯЗЫК
– Покажи язык, – дразнит она его, показывает язык,
А в ответ чудовищный раздаётся рык.
Потому что он – не корова с языком на вес,
А царь зверей, и точно не деликатес,
Который в кафе ест толстяк, рассуждая зло:
– У той коровы язык, что помело,
Его жена соглашается: «Ты прямо снял с языка…»
Да, жизнь языка нелегка.
Сколько раз звучало: «У тебя язык без костей»,
«Язык мой – враг мой» (но друг тупиц и вождей),
«Язык беседует с Богом»… И что же Ему говорит?!
Ведь знает он больше меня, даже мёртвый санскрит.
А вдруг он Богу раскроет мой самый страшный секрет?
А если Ему наплетёт он того, чего вправду нет?
И я не смогу защититься, язык превратится в клык.
Но Бог – справедлив и честен, Он знает любой язык.