RSS RSS

Игорь ПОТОЦКИЙ. Десять стихотворений о Париже

1

Тебе среди парижской сутолоки
не выдам скорбных мук своих,
чтоб не плутала и не путала
с ноктюрном мой последний стих.
Боюсь его дыханьем льдистым
ворваться в жизнь твою, как в круг,
где, зачарованная Листом,
ты не боишься зимних вьюг.
Ты вновь легко находишь пристань –
Париж, не хочется домой,
ведь где ещё сыграешь
Листа
на мостовой?

2

Стать поперёк Парижу в одночасье,
срываясь, как Целан, уйти в ничто,
но перед этим нацарапать наспех
последний стих – огромный, как метро.
Как будто там столкнулись два состава,
и ничего уже не разберёшь,
и мысли то налево, то направо
бегут толпой сквозь вымысел и ложь.
Дрожит стиха последняя молитва,
блестят сурово недругов штыки.
Проиграна решающая битва –
вниз головой летишь на дно реки.

3

Здесь нищие поэты жили
в чаду трагических утрат,
им годы подрубили крылья,
не выдав премий и наград.
Летят стихи разноязыкие,
устраивая тарарам,
о волны Сены мрачно тыкаясь
и разбиваясь тут и там.
Так и не ставшие великими,
давно почили их творцы,
не озарив своими ликами
музеи, площади дворцы.

4

Клошарная мука без звука
отпугивает на лету
умеющих слушать в два уха
чужую тоску и беду.

Вступив в состязанье с Равелем,
замедлила вьюга шаги.
И кровь уже на акварели,
как возглас “скорее сожги!”.

Заминкой, случившейся в хоре,
я горе чужое приму,
как в детстве – не Чёрное море,
а только холодную тьму.

5

Безумный всех начал тех траурных симфоний,
где близок час разлук и где
поникла медь,
в последний раз твой смех, как в трубке телефонной,
услышал и поник, готовясь умереть.
Прощай, прощай навек, уже мне не приснится,
как ты лежишь нагой на смятых простынях,
таинственней дождя,
влекущею страницей,
мелодией утрат, запрятанной в стихах.
Мне подарил Париж не просто твоё тело,
а виражи любви, где каждый твой изгиб
то скрипкою звучал,
не ведая предела,
то барабана дробь бросал в сердечный всхлип.
И лунный луч парил над музыкальной строчкой,
где нота, как ладья, возвышенно плыла,
когда настала ночь и ты в одной сорочке
легко ко мне вошла, исчезла сразу мгла.
Нас подхватила страсть – и струны зазвенели,
беря любой трамплин и уходя в зенит.
И замолчал Париж, как голос пустомели,
чья речь иссякла вдруг и больше не гремит.
В любовную игру, отгородясь от боли,
не видя ничего, помимо старых крыш,
играли мы с тобой, забыв другие роли,
любили мы навсхлип,
как нам велел Париж.

6

Буду помнить тебя в двух обличьях – и жалкой и жаркой,
населившей собою почти беспредельную тьму,
словно в граде ночном, ты одна, становясь парижанкой,
мне шептала Рембо, доверяя лишь мне одному.
От степи черноморской почти ничего не осталось,
ведь её удержать невозможно в ладонях пустых,
почему же одесское солнце слепящую ярость
всё струило с небес наподобие пуль холостых?
Почему же Париж не казался ночной Молдаванкой,
где безоблачен смех, где ирония вечно парит,
где я в детстве любил наблюдать голубей спозаранку,
забывая внезапно тревожную тяжесть обид.
Помнишь, шли мы с тобой мимо домиков старых, невзрачных,
ты прижалась ко мне, словно боль всю свою отдала,
что, как белый флажок, прицепилась однажды на мачте,
а потом уплыла, прошумев, как под ветром, ветла.
Тут, в военные дни, на погибель евреев собрали,
на убой повели,
полицейские рыла тупы,
но тогда в тёмном небе облака безутешно рыдали,
закрывали глаза,
расшибали в отчаянье лбы.
Отгремела война, расцвела Молдаванка весною,
зашумели акации гордой своею листвой,
но опять мне казалось, что серой и страшной толпою
проплывают евреи, которых ведут на убой.
Но теперь – прочь виденья!
С тобою мы бродили Парижем,
а потом – ты моя. Навсегда! И холодная тьма
отступает бегом, понимая – её ненавижу,
но рассвет настаёт. Как прекрасны над Сеной дома!

7

Плачь, башня Эйфеля, что от меня ушла,
похожая на осенний дождь,
возлюбленная, хлопнув дверью, ушла
и её теперь не вернёшь.
Взгляды её – кругами по Сене дрожат,
В реке обретя наконец-то покой,
они спустились на самое дно,  их невозможно достать рукой.
Они между камешками залегли, как в памяти годы, и только один
камешек в кармане моём, но он холоднее всех вьюг и льдин
Плачь, башня Эйфеля, пусть кругом траурный зазвучит ноктюрн,
как будто ветер стал смычком, и кроны дерев коснулся, как струн.
И эти струны нам говорят, что каждый из взглядов твоих
прошелестел, проскрипел а потом превратился в траурный стих.
Плачь, башня Эйфеля, слёз не жалей, глаз своих не смыкай,
пускай донесётся твой скорбный плач в мой черноморский край.
Плачь, башня Эйфеля…

8

Париж в тебе, а ты сейчас во мне
и повторяешь, как стихотворенье,
что площади Вогезов нет прекрасней.
Стоит февраль. Я плакать не готов.
“Возьми меня!” – ты шепчешь. Я не слышу.
Я фонарям читаю о закате
какие-то совсем чужие строчки.
Читаю и смотрю, как твоё платье
становится афишей. Улетает.
Не улетай, ведь нагота прекрасна.
Ты лишь ресницы совмести. Скорее!
Возьми меня или себя отдай!
Вонзи в меня не просто свои чары,
ведь мне до них нет никакого дела –
Париж их гасит прямо на лету,
а что-нибудь существеннее.
“Тело?” – ты спрашиваешь.
Я не отвечаю.
Кругом цветы. И ты уже – ромашка.
Но, став цветком, ты вырвалась наружу.
И я в тебе. И рядышком Париж.
И пауза длиннее двух столетий,
где войны, революции стихи
немыслимо мне близкие – Целана.
Я цепенею, снова их услышав,
а ты отводишь губы
и ресницы – две стаи диких уток,
что всё дальше
летят, легко сливаясь с горизонтом.

9

В Люксембургском саду я возлюбленной тень повстречал –
не своей, а чужой, и её колыхались ресницы,
отгоняя тоску, прогоняя навечно печаль,
закрывая глаза, где огонь ничего не боится.
Этой тенью прекрасной, возникшей под фонарём,
был я заворожён, потому мне деревья листвою
напевали про сон, где мы долго бродили вдвоём –
всё кружились по саду, сведённые вместе тропою.
Та тропа – как судьба, почему же шептала с тоской
тень возлюбленной голосом ветра, где много печали:
– Забери меня, слышишь, от злобного ветра укрой,
своё сердце открой, хоть тебя я увижу едва ли.
Тень лицо закрывала, и плакала долго навзрыд,
вспоминая мужчин имена, чьи крамольные руки
проиграли на ней марш любви и сонату обид,
и пропали в саду, где рояля высокие звуки.

10

Твоя любовь достойна Сены,
она не ведает измены
и моей жизни перемены
просты, как реплики шута,
как в театре пламенные речи.
Тебе в Париже не перечу,
так дай скорей свои уста.
Пусть пропадают все печали,
недаром Пруста мы читали,
звучал Кокто из твоих уст.
На небе звёзды замолчали,
я потерять Париж боюсь.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Игорь Потоцкий

Игорь Потоцкий родился в Одессе в 1950 году в семье военного врача. 17 лет с родителями прожил на Дальнем Востоке. В 1970 году вернулся в Одессу. Окончил филологический факультет Одесского государственного факультета. Автор более 30 книг стихов и прозы. Среди них книги стихов "Лицо на небесах" (2000), "Крупицы нежности" (2001), избранные произведения в 2 томах (стихи и проза, 2006), "Мой кот" (стихи для детей, 2006), "Просто стихи" (2009), "Стихи Тебе" (2010), "Имровизации" (2010, Париж). Рецензии и отклики на книги И. Потоцкого опубликованы в Москве, Киеве, Нью-Йорке, Торонто, Иерусалиме. Стихи передавались по радиостанции "Юность" (Москва), Международному радио Франции (Париж). Стихи и проза печатались в журналах "Аврора", "Смена", "Сельская молодежь", "Советиш Геймланд", "Радуга" (Киев), "Мурзилка", "Кукумбер", "Солнечный заяц", альманахе "Поэзия. Графика" (Киев), "Дерибасовская-Ришельевская" (Одесса) и др. Член редколлегии альманахов "ОМК" и "Мория" (Одесса). Редактор альманаха "Звукоряд" . Лауреат муниципальной премии "Твои имена, Одесса" за книгу прозы "Три улицы" (2004). Руководитель литературной молодежной студии "Поток" при Одесском объединении молодежных студий. Стихи переводились на французский, финский, испанский языки.

Оставьте комментарий