* * *
Где детство с карамелькой за щекой,
Глядит в окно и ловит миг неспешный,
Туда войду со взрослою тоской,
Со взрослою тоской, пустой и грешной.

С пластинки поцарапанной стряхну
Седую пыль, услышу дух сосновый…
А захочу, и вовсе не вернусь
В наш мир расшатанный и бестолковый.

Спроси ту девочку, о чем она,
Сознанье распахнув, наивно грезит…
Нет ничего безжалостней окна,
В которое война и пошлость лезет.

А в том окне – ещё клубится снег,
Ещё снегирь краснеет опереньем…
Ты не буди меня, вдруг в том окне
Я почерпну доверье и смиренье.

 

* * *
Так близко подойти к оконному стеклу,
Что кажется – пройдешь насквозь и птицей станешь,
Чтоб небо бороздить, доверившись теплу,
И пусть царит закат, как полог златотканный.
Так близко подойти к древесному стволу,
Что пить захочется душе, как пыльным веткам,
И будет осень звать своих гостей к столу,
И резвый дождь гулять – по крышам и беседкам.
Так близко подойти к скользящему лучу,
Что кажется: ты – он, ты – невесом и вечен.
Несёт тебя Господь, как тонкую свечу,
И суть твоя ясней – в холодный, темный вечер.

 

* * *
Наш мир – лишь яблоко, скатившееся с ветки,
Наш мир – лишь яблоко. Попробуй – удержи…
Течет упрямый сок, мерцает в каждой клетке
То горько-горькая, то сладостная жизнь.
Наш мир – лишь яблоко, законам притяженья,
Как мы, подвластное. Медовые бока…
Распробуй, тронь рукою, сделай одолженье.
О, терпкость нежная, и кожица тонка.
Вот-вот расторгнется молекул притяженье,
Вот-вот окончится горячий летний день,
Но крови мерное, незримое скольженье
Не верит сумрачной, таинственной беде.
Жизнь не кончается… Я семена бросаю
В ладонь земли, молитву тихую творю.
Наш мир – лишь яблоко… И я его спасаю
От зла неистового и Тебе дарю.

 

* * *
Сидеть, как Будда, в золотой пыли
И видеть море синее вдали,
Сомкнув уста, но сколько неотложных
И важных дел…Вот сердце. Вот река.
Вот за порог ведущая тоска.
Вот ветер, в спину дующий тревожно.
Сидеть бы, право, да не усидеть…
Сквозь пыль дорог все очи проглядеть
Возможно. И вскочить. И спохватиться.
Покуда в мире буйствуют ветра,
Не спит печальный Будда до утра.
И я не сплю. И мне, мой друг, не спится.
Давай в ночи все царства обойдем.
Давай траву целебную найдем.
Давай приложим к ранам подорожник.
А после – скрестим ноги, замолчим,
И станем тише и светлей свечи.
Давай спасём друг друга, если сможем.

 

* * *
Одинокий Гауди ещё не попал под трамвай…
Он идёт между пальм и платанов, и мысль его вьется
Кружевными узорами, мысль его дерзко смеётся
Над трехмерным и плоским, в нем дико растут, как трава,
Марсианская готика, пена волны налетевшей,
Это камни его, он других не желает камней…
Как ребенок, он их подбирает с пустых площадей,
Чтобы строить свой мир – пучеглазый, святой, сумасшедший…
Видит Гауди – рельсы прямые, прямые углы,
Знает Гауди – линий прямых не бывает в природе…
Он срезает их взглядом, глазами от сердца отводит,
Так углы эти все тяжелы, бесполезны и злы.
Он же так не умеет, он лёгким стрижом в никуда
Улетает кружиться, трёхмерность и плоскость отбросив…
Улетающий Гауди и барселонская осень
Тихо лепят в друг друге из камня улыбку Христа.

 

СОКРАТ

Не покидай Афин, старик Сократ,
Умрет, тебя приговоривший к смерти,
А ты, слов не бросающий на ветер,
Лишь драгоценней станешь во сто крат.
Что чаша с ядом? Глупость, пустяки…
Ты, как ребенок, сладко спишь в темнице
И смерти ждёшь… Тебя убьют тупицы,
Предатели, лгуны и дураки.
Кто без тебя Афины уведет
От пошлости, от лени, от проказы?
Старик молчит, и не вздохнув ни разу,
Глядит на нас и чашу с ядом пьет.

 

* * *
А где-то только просятся снега
Водою стать, и хрупкие кристаллы,
Теряя форму, начинают таять,
И снятся веткам стужа и пурга.
Везде, в какой мирок не забреди,
По-своему земная жизнь вершится,
По-своему для каждого кружится
Наш шар земной, по-своему летит
Хмельная чайка, рыжая пчела,
И к каждому в свой час неявный, грешный,
Заглядывает ангел белоснежный
И спрашивает тихо: “Как дела?”
Для каждого, от сна на волосок,
Штрихом простым он тихо обозначит
Лишь главное, его глаза прозрачны,
И на запястье тонком нет часов.

 

* * *
Бог – в тихом ветре, не желай грозы
И пламени – разящих, беспокойных…
Бог – тихий ветер, светлый ветер в поле
Бескрайнем, полном неги и росы.
Бог – тихий ветер, что пройдет насквозь
И сдует пыль, и одолеет страхи,
Он в облаке, как в голубой рубахе,
Несёт по небу винограда гроздь.
Привыкший плакать, каяться, дрожать,
Себе понятен ты – наполовину…
А Он же – ветер, тот, что дует в спину,
Когда тебя не может удержать.

 

* * *
Я – фонарь, который Ты зажёг,
Дунул раз – и вспыхнул свет янтарный…
Может быть, вне чисел календарных
Этот ясный, тихий огонек.
Я – фонарь, горящий вопреки
Тьме ночной, я поджидаю счастье…
Дышит мир стремительно и часто,
А Твои касания легки.
Я – фонарь, и сердце фонаря –
Это свет и ничего иного…
Если станет сказанное слово
Светом, значит, я живу не зря.

 

* * *
Синий лёд колокольного звона,
Быстро тающий в пламени дня…
Этот миг – непоседа ворона,
Что притихла в руках у меня.

Чернокрыло нахохлясь, заснула,
Жёстким клювом души не дробя,
И тогда я ладонь протянула,
И чуть слышно коснулась Тебя.

А ворона во сне закричала,
А ворона открыла глаза…
А вороне приснилась сначала
Боль Земли, а потом – небеса.