Он ушел в небыль 12 лет назад со своим необыкновением и странностями, потрясающей эрудицией, добрым отношением к ближним, с мечтой о Нобелевской премии. Взамен оставил свои стихи. И ─ память, хотя сегодня не много найдется людей, хорошо знавших его, внимательно читавших его публикации. Может, потому что для новых поколений литераторов «шестидесятники», из которых он вышел в поэтический свет, стали архаикой. Может, потому что интернет своей вездесущностью снизил принципиальность творческих поисков, заменив их критерии стремлением к призовым местам в многочисленных конкурсах. А теперь поэт и вовсе не в фаворе у широкого читателя, поскольку остался в ареале культурной традиции русского стиха, пропустив сквозь её вязь жизнь дорогих ему одесских двориков.
Но для ценителей поэзии он ─ любимый и мудрый Игорь Павлов. Это ─ устойчивое словосочетание. Да, к нему за всю жизнь так и не пристала солидность, чтобы его величали Ивановичем. Игорьваныч или Диваныч, как он аттестовал себя. А в шутку или всерьез? Так никто и не понял.
Замечательный одесский журналист, культуролог, составитель и комментатор многих книг Евгений Голубовский, друживший с Игорем Павловым, отмечал, что «его человеческое своеобразие сочеталось с оригинальностью его стихов». И представлял, что «Игорь Иванович был прямым потомком Рыцаря печального образа, благороднейшего Дон Кихота Ламанчского».
Павлов, который гордился тем, что родился под Одессой на берегах Хаджибеевского лимана, не стал возражать, но уточнил: Дон Кихот Лиманский! Кто была его Мадонна? По словам Е. Голубовского, Одесса! Так он и вошел в историю одесской литературы, а шире ─ в анналы Южно-русской литературной школы.
Лептой в это направление было его творческое кредо, которого он по-рыцарски свято придерживался всю жизнь.
─ Нужно писать простые стихи, ─ говорил он. ─ Люди устали от вычурности. Модерн еще воспринимается, постмодернизм – это игра в бисер для снобов. Нет, поэзия обязательно вернется к простоте.
И при этом повторял слова Пастернака, с которым не разлучался, о том, что «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, // В неслыханную простоту».
Соглашались ли с его точкой зрения? Кто как! Круг общения у него был широк. По воспоминаниям его друзей, Павлов знал всех одесских литераторов. Но ни в какую группу, компанию, как теперь сказали бы – тусовку не входил.
Вот несколько отзывов о нем.

“…Стихи Игоря далеки от традиционного взгляда на литературный авангард – его поэтика, на мой взгляд, вполне традиционна. Павлов перегружает стихи метафорами, некоторые стихи совершенно «бытовые», некоторые можно отнести к разряду «философской лирики». Рифма точная, всегда элегантна” – говорил художник Александр Ройтбурд.

“…стихам его безоговорочно веришь, они сильны, талантливы, и даже, страшно сказать, красивы… ” – это актриса Наталья Оленева.

“…Надо только открыть его последнюю книгу «Акаций белое вино», изданную и составленную его друзьями, – и на читателя хлынут и город, и весна, и море, и акации, и грохот прибоя, и шум большого мира, и «творильня мастера»… И тишина – тишина могильных цветов и травы” – это слова поэта Ефима Ярошевского.

А вот стихи Игоря Павлова. Судите сами.
Как пишет поэтесса Галина Маркелова, многие из них слагались под крепленое вино и расстроенное «Алиготе», под чёрствый бублик и кильку, в дыму сигарет «Примы»:

Старый дом, не ведающий срама,
старый двор, разнузданный, как яма,
весь в моче ханыг, в дерьме собачьем,
сядем-ка с тобой вдвоём, поплачем,
я морщины ветхие разглажу…
Кто ж для нас с тобой придумал лажу?

Уже достаточно, чтобы поверить: и остальные стихи Павлова отличает поэтическая самостоятельность. Она сформирована судьбой, трудной и трагической. С болью ему пришлось пережить гибель дочери. Проходимцы от власти, воспользовавшись его «безбытностью», лишили его жилья, он вынужден был обходиться без паспорта, как следствие ─ без пенсионного пособия. Поэт жил на гроши. По воспоминаниям, «ходил в дешевом одеянии с чужого плеча, мятой шляпе и стоптанных туфлях». Но ─ невозмутимый, с поднятой головой, невольно вызывая к себе уважение!
Его друг рассказывает, что он был красивым человеком, высоким, статным, возвышенно говорил, нравился женщинам. Но вызывал неприятие других, потому что не сглаживал углы в общении, был неудобен тем, что всегда говорил правду в глаза. Не признавал надуманности в стихах. Этим и был интересен.
По словам Галины, «в пуританские времена соцреализма» он позволял себе «неприятие розовощёкого оптимизма «текущего момента». Чистая словесность была для него «единственным смыслом и утешением»:

За каждым словом – тишина,
за каждым словом – боль.
Тут и неверная жена,
и верный алкоголь.

По сочному выражению поэтессы, «одновременно его стихи… были пропитаны воздухом европейской культуры, как одесские дворы духом акаций и сломанной канализации»:

Смещенья образов и лиц,
бесчисленна листва.
-Что Вы читаете, мой принц?
– Слова, слова, слова…

 

Он был очень требователен к стихам, к своим ─особенно. Вдохновения не ждал, писал каждый день, поражая работоспособностью. В магической стихотворной лаборатории слова утончались до изящества и тайны, им придавало масштабность подсознательное «достоевское» желание спасти мир красотой:

Да это знак! Да это весть
от муз, от аонид…
За каждым словом что-то есть,
а что – не говорит

На 81 году жизнь добила Игоря Павлова, он попал в больницу с обширным инсультом. 5 июня 2012 года его не стало. И разлетелись по свету стихи.

Повинуясь высшему порядку,
Я своей строкой не дорожу:
То теряю новую тетрадку,
То листок забытый нахожу.
В жизни нет покоя и отсрочки,
Но среди непомнящихся дней
Все пишу свои слова и строчки
На листве, слетающей с ветвей.

Ему не было присуще желание печататься. А на просьбы принести подборку в самую читаемую городскую газету «Вечерняя Одесса» он давал в редакцию 4-5 стихотворений. Еще его публикации были в альманахе «Дерибасовская-Ришельевская», в газете «Вестник региона». Параллельно ─ в журналах «Арион». «Октябрь», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Артикль».
К 70-летию поэта друзья издали две маленькие книжицы его стихов «Избранное» и «Еще избранное». Остальные стихи разбросаны Бог знает где.

P.S. Одно из последних
Пройдут и Офир, и Освенцим,
Забудутся Рим и Рени…
И старцы пройдут. И младенцы,
Когда постареют они…
Конец презираю – в начале
Едва проявившихся дней.
На свете так много печали,
Что можно не думать о ней…
Печаль – и в движеньях, и в позах,
В сплетении душ и имён.
Печаль незаметна, как воздух
Во всём пребывая, как он.
И послана во искупленье
За бред, за дурные дела,
Как осени благословенье,
Прозрачная старость пришла…

И ─ другие. В частности, из сборника, изданного в год его ухода из жизни «Акаций белое вино»

КАРМЕН РИЭРЕ

Дорогая, сядем рядом.
Поглядим в глаза друг другу
С. Есенин

Ты мне скажешь в этот вечер,
Что изюм не так коричнев,
Что мой дом не так беспечен,
Поцелуй – не так привычен,
Упрекнешь, что мало значишь
Для ленивца и бродяги,
Отвернешься и заплачешь
В мои белые бумаги.
Ты мне скажешь, что сегодня
Нет того, что было прежде,
Что пора увять бесплодно,
Что пора уйти надежде,
Что ничто не очевидно
И ничто, увы, не ново.
Что о прошлом плакать стыдно,
Ибо жили бестолково.
Что же я тебе отвечу?
Обниму, прижму шутливо
И скажу чистосердечно:
– Ты права. И ты красива.
Улетело наше лето,
Отшумели. Отшутили…
Не расстались! И об этом
Я скажу в высоком штиле:
– Дорогая! Ваши плечи
Пахнут утренним туманом.
А когда-то наши встречи
Пахли снегом и обманом.
Это значит – мы коснулись
Некой тайны… нежной тайны…
Это значит – ветры с улиц
Преднамеренно случайны.
Это значит – мы любили,
Это значит – мы летели,
Это значит – нас забыли
Снегопады и метели.
Это значит – я оправдан,
Это значит – все по кругу.
«Дорогая, сядем рядом,
Поглядим в глаза друг другу!»

* * *
В декабре – в неизвестном году –
Я приду к тебе, снова приду.
Я приду к тебе вкрадчив, как врач,
Я приду к тебе нежен, как нож.
Прикачусь, как доверчивый мяч,
И замру, успокоюсь у ног…

Я приду к тебе – истинный бард
С полумертвой седой бородой.
Отрекусь от созвездий, от карт,
Буду счастлив забытой игрой.

Я приду к тебе. Ночью приду…
………………………………….

Ты почуешь меня, как беду.
Вспомним город о двух головах,
Где душа поднимается в рост,
Ибо в зданиях – множество плах.
А над ними – бесчисленность звезд.

Перепутаем – март ли, февраль?
Перепутаем – ночь ли, рассвет?
Я приду к тебе легкий, как враль,
Безнадежный, как утренний свет.

* * *
Затерявшись в рыбачьей хибарке
На пустынном морском берегу,
В той низине, где краски неярки,
Я осенний покой берегу.

А ночами медлительный дождик
Осторожно царапает толь.
Это мрак мою душу тревожит
И морская безлунная голь.

И наутро – проснувшийся ветер
Монотонно и зло говорит.
Что на бледном холодном рассвете
Недовольное море горит.

Что туманятся астры, продрогнув,
Потихоньку в себя приходя,
Что ненастье кладет на дорогу
Сиротливые капли дождя.

* * *
Меркнет слива. Сияет синица…
Звездный дым проникает к весне.
Мне, как легкому лету, приснится
По ручьям убегающий снег.

Машет мальчик пустым пистолетом,
В олеандрах уснул селенит.
Попугай под морщинистым веком
Запотевшее солнце хранит.

Ходят куры, желтея ногами,
И ливанский песок – горячей
Там, где девочка пляшет нагая
В ореоле июньских ночей.

Это все небывалостью бреда
Завещало мне детство: тот сад,
Где бывает сиренево лето.
И лиловые шарики спят.

* * *
Подобрал, подыскал, подытожил –
Знанье зыбко. Тут нечем пенять.
До высот понимания дожил,
Где уже – ничего не понять.

И влечет, колыхаясь, перина,
И душа – забывается сном.
Хохочи же светло и невинно
Над старьем, над истертым сукном!

Над пустой головой седовласой
Хохочи, не жалея меня!
Хохочи над последней гримасой
Уходящего алого дня!

Хохочи над судьбой Арлекина,
Потерявшего жизни ключи.
Над дурманом безверья и сплина
Хохочи, моя боль, хохочи.

* * *
Ты придешь нежеланна, незванна,…
То, что было, случится и впредь.
Я приму тебя, Аннушка, Анна,
Чтобы наши сердца отогреть.

Чтобы руки сплести ледяные.
Выходя из столетнего сна,
Чтоб послышались клики земные
И в губах шевельнулась весна.

Запылают песчаник и глина…
Будет город витальный, мирской,
И вечерней зарей анилина
Обольется пейзаж городской.

Чернобелые Птицы Абсурда,
Издеваясь, вдали пропоют.
Мир окончен, абсурдна посуда,
Вам приснился домашний уют.

Ваши скверы травой обнищали,
Оголились кварталов тела,
И стоит, никого не прощая,
Вне уюта, любви и тепла.

И гнилые трущобы очнутся,
И чужо отмахнутся века,
И опять по подъездам начнутся
И от дыма зачнут облака.

* * *
Все тихо, замкнуты засовы.
Огни в азарте. Ночь свежа.
Не спят безмолвные, как совы,
Одни ночные сторожа.

И мы. Спокойно и устало
Бредем к окошкам, где темно.
Где ночь по камню расплескала
Акаций белое вино.