* * *

Не скрипнет засыпающий засов –
лишь маятник потрёпанных часов,
вися на волоске, качнувшись в полночь
от шестерёнок звёзд и сна пружин,
назойливо комариком кружит,
колёсиком звенит тебе на помощь.

Ну что за жизнь в бессмертии таком?
Под мерный стук ты возишься с замком,

проклятых стрелок приближая залежь.

Убив кукушку, смерть не обмануть –
макнёшь перо в сиреневую муть
и облако над домом продырявишь…

* * *

 

…и у нас в России рождался бог –
то ли был с Толстым, то ли с Достоевским,
но всегда в такие подтексты влёк,
что нам в эти бездны и падать не с кем.

Он такую трудную правду нёс
и такие истины словом плавил,
что распял себя, и себя вознёс,
и был принят нами как новый Авель.

Вот невинной крови забрезжит свет,
полоснёт по сердцу строкою рваной,
и вот эта кровь, что на всё ответ –
навсегда излечит людские раны.

Вновь придёт творец, и его свеча
озарит поэтовых домочадцев.
Ах, какое счастье: молчать, молчать –
и до бога нового домолчаться.

* * *

 

Сон бумажный смят и брошен
в неразбитое окно,
он давно уже раскрошен
на кино и не кино.

Отмотай немного плёнку:
скоро кофе закипит.
По столу ползёт клеёнка,
зайчик солнечный летит.

Перья в бок, строка на лыко,
я ещё не этим шит.
Мышью буквы не накликал,
горе в горле не першит.

Вот и здравствуй, постоянство.
Не вино, так всё равно.
И унылое пространство
рубят шашки домино.

* * *

 

Перейдя на запретный язык,
потрясая основы,
плавишь горлом немые азы
в клёкот странный и новый.

И когда инородную вещь
больше выплакать нечем –
голос твой вдруг становится вещ,
буквы разве что мельче.

* * *

Кессонной ночью, влажной и млечной,
всплывая к высотам рыб,
в крови закипают стихи,
конечно,
когда ты уже охрип.

И воздух хватая рукой бумажной,
цепляясь за звёздный грунт,
стихи разрывают висок,
и каждый
вздымает мёртвую грудь.

И бьётся плавник о поверхность стали,
и вывернут странно рот
у тех, кто поверх перископной дали

проходит по небу вброд.

* * *

 

В клещах делового дензнака,
в тисках неусыпной тоски –
и зычный косяк Пастернака,
и водочный хвостик трески,

и пни ослепительных буден,
что с тёмной аллеи видны,
и всем расплатившийся Бунин
за все окаянные дни,

и чёрное небо запоя,
и солнца счастливый глоток,
и первой строки громобоя
по сердцу пропущенный ток,

и всё, что случилось, и точно
уже не наступит весной –
всего лишь последние точки
над буквой поющей седьмой…

* * *

 

Окно – милосердное эхо
погасших квадратных небес,
для беглой свободы прореха
во мрачной квартире словес,

колючая прорубь в иное,
что острою рябью стекла
моё любопытство льняное
вспороть до затылка могла.

Окно – путеводная нитка,
ведущая в пропасть ушка –
как первая к смерти попытка
последнего в жизни прыжка,

и млечная оторопь света,
и ночь задушевной брехни,
в губительный мир без ответа
раскрытые настежь стихи.