Знаковым событием для имажиниста Есенина стал выход в свет в июне 1920 года в московском издательстве «Злак» сборника «Трерядница». Здесь воплотились на практике в художественных образах основополагающие идеи есенинского имажинизма, отображённые в трактате «Ключи Марии» (1918). Есенину утверждал: «Существо творчества в образах разделяется так же, как существо человека, на три вида – душа, плоть и разум. Образ от плоти можно назвать заставочным, образ от духа корабельным и третий образ от разума ангелическим»¹. В «Ключах Марии» дана характеристика каждому из этих образов и приведены примеры из фольклора, библии, из «Слова о полку Игореве» и других источников. По есенинскому определению, «образ заставочный» – это простая метафора, построенная на уподоблении одного предмета другому. Например, солнце – колесо, телец, заяц, белка. «Корабельный образ» – развёрнутая, многоступенчатая метафора, когда «заставочный образ плывёт, как ладья по воде». Яркий пример подобного образа – метафорическое уподобление битвы обмолоту снопов в «Слове о полку Игореве»: «на Немизе снопы стелют головами, молотят цепы харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизи кровави брези не бологомь бяхуть посеяни, – посеяни костьми русьскых сынов».

Вершиной в есенинской классификации стал «ангелический образ» или образ-символ. Есенин считал, что «струение» или способность образа к саморазвитию  – вершина художественного творчества и утверждал: «На этом образе построены почти все мифы от дней египетского быка в небе вплоть до нашей языческой религии, где ветры, стрибожьи внуци, “веют с моря стрелами”, он пронзает устремление всех народов в их лучших произведениях…» (5, 206). Есенин считал, что «струение» образа может «заставочный» и «корабельный»  образы  превратить в «ангелический образ».

В определённом смысле сборник «Трерядница» соответствовал есенинской классификации образов, представленной в «Ключах Марии». Само название программного для поэта-имажиниста сборника заключало в себе глубокий смысл. Трерядница – это древнерусская икона, у которой доска разделена на три ряда по горизонтали. В каждом из рядов помещено изображение, сюжетно законченное и не связанное с двумя остальными. У трерядницы был один сюжетный стержень, связанный с изображением трёх ипостасей. Верхний ряд – небесный, средний – земной мир людей, нижний – мир преисподней. «Трёхсоставная» структура образов, как отличительная черта есенинской поэтики, воплотилась в «Треряднице» в десяти стихотворениях и двух  маленьких поэмах: 1) «Я последний поэт деревни» (1920), 2) «Пантократор» (1919), 3) «Душа грустит о небесах» (1919), 4) «Устал я жить в родном краю» (1916), 5) «О Боже, боже, эта глубь» (1918), 6) «Я покинул родимый дом» (1918), 7) «Хорошо под осеннюю свежесть…» (1918), 8) «Песнь о собаке» (1915), 9) «Закружилась листва золотая…» (1918), 10) «Теперь любовь моя не та…» (1918), 11) «По-осеннему кычет сова…» (1920), 12) «Кобыльи корабли» (1919). Есенин не нумеровал страницы в «Треряднице», подчеркнув отказом от пагинации особый  смысл продуманной композиции сборника, в котором одно произведение «вытекало» из другого.  Особенности имажинистской поэтики Есенина органично соединили в себе традиции славянской мифологии и символику Священного Писания.

Уже в первой строке программного стихотворения «Я последний поэт деревни», представляющего «земной ряд» «Трерядницы»,  Есенин пророчески предрекал свою скорую гибель, связывая её с умиранием патриархальной деревни. Образы здесь построены по принципу психологического параллелизма, характерному для устного народного творчества. Автор проводит аналогию между состоянием природы и чувствами лирического героя: «Я последний поэт деревни, / Скромен в песнях дощатый мост. / За прощальной стою обедней / Кадящих листвой берез. / Догорит золотистым пламенем / Из телесного воска свеча,/ И луны часы деревянные / Прохрипят мой двенадцатый час». Обратимся к мифологической основе образов моста и свечи, играющих ключевую роль в этом стихотворении. В славянской мифологии мост «соединяет этот» и «тот свет», по нему переходит в иной мир душа умершего»² . Для Есенина «ангелический образ» «дощатый мост» – символизирует звено, связующее вековые традиции народного искусства с современностью. Хранителем тайны «словесного образа», по убеждению поэта, была деревня. О том, к каким трагическим последствиям может привести разрыв с прошлым, Есенин писал в письме Е. Лифшиц в 1920 году: «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжёлую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал…, Тесно в нём живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений» (6, 116). Это есенинское признание помогает понять, что воспетый в песнях «мост» воплощает для поэта духовную связь поколений. Особое значение в стихотворении имеет и «ангелический образ» догорающей свечи «из телесного воска», с которой ассоциируется сам лирический герой. Метафора «телесный воск» – многозначна. В славянской мифологии: «Воск – вещество, которому приписывались свойства оберега… В славянских обычаях воск использовался главным образом как “святое” вещество, противостоящее дьявольским силам, во многом благодаря тому, что из него изготовляли церковные свечи»³. Из этого толкования можно сделать вывод о том, что «последний поэт» русской деревни выступает в роли её своеобразного «оберега» от «дьявольской силы», которая появляется в полночь. Эта враждебная для деревни и её поэта «сила» персонифицирована в образе «железного гостя», демоническую суть которого характеризует эпитет «чёрная»: «На тропу голубого поля / Скоро выйдет железный гость. / Злак овсяный, зарею пролитый, / Соберёт его чёрная горсть». В стихотворении «Я последний поэт деревни» Есенин использует развёрнутые метафоры – «корабельные образы»: «И луны часы деревянные / Прохрипят мой двенадцатый час». При этом заставочный образ «колосья – кони» превращается в «корабельный», когда он становится частью развернутых метафор. Так рождается характерный для имажинистской мифопоэтики многоступенчатый образ: «колосья – кони» не только «тужат», но и «ржут».

Символическое значение обретает образ коня в следующей за стихотворением «Я последний поэт деревни» маленькой поэме «Пантократор» (1919). Она своим революционным пафосом была созвучна есенинским поэмам, созданным в 1917-1918 гг. В них нашло отражение восприятие революции «с крестьянским уклоном». Надеясь на улучшение жизни крестьянской Руси, в романтическом образе «красного коня» Есенин видел революционное преображение земли. Космический размах есенинских метафор, которых можно отнести  к «небесному ряду», сочетался с конкретными, земными реалиями крестьянской жизни. В одном образном ряду соединены здесь «полярный круг» и «шар земной» с «оглоблями» и «сбруей». Поэт верит в то, что «красный конь» революции вывезет «шар земной / На колею иную». «Ангелический образ» – символ «красного коня»  и метафора «на колею иную» отсылают читателя к «ангелическому образу» есенинской  поэмы «Инония»(1918). В ней поэт создаёт образ крестьянского Христа: «Новый в небосклоне / Вызрел Назарет. / Новый на кобыле / Едет к миру Спас» (2, 68). Эти образы символизировали утопическую мечту Есенина о крестьянском рае, который должен был наступить после революции.

О романтической духовной устремленности в «небеса» пишет Есенин в стихотворении «Душа грустит о небесах…».  Его заключительные строки «О, если б прорасти глазами, / Как эти листья, в глубину» выражают утопическую  идею о своеобразном синтезе  небесного, земного и «подземного» начал в жизни человека. В стихотворении «Устал я жить в родном краю…» отражено сложное мировосприятие поэта: воспевая радость земного бытия,  поэт предсказывал  свою скорую смерть. Трагизм раннего ухода в мир иной находит отражение в таких пророческих строках: «И вновь вернусь я в отчий дом. / Чужою радостью утешусь, / В зелёный вечер под окном / На рукаве своем повешусь». По христианским заповедям, самоубийство является страшным грехом, души самоубийц отходят к дьяволу. Но если перед тем, как решивший покончить жизнь самоубийством человек произнесёт имя Господне, Бог может спасти его от этого рокового шага.  Поэтому следующее стихотворение, которое можно отнести к «небесному ряду», начинается с обращения к Господу: «О Боже, Боже, эта глубь / – Твой голубой живот». Здесь получает развитие метафора из поэмы Есенина «Преображение» (1917): «Облаки лают,  / Ревёт златозубая высь… / Пою и взываю: Господи, отелись!»(2,52). «Отелись» – для Есенина значило – воплотись.

В стихотворении «Я покинул родимый дом» лирический герой обращается к Богу с просьбой покарать за грехи «плоть» и вознести душу в райский «скит». Но его душа, оказавшись на небесах, грустит о земле, на которой остался «родимый дом», где  «Стережет голубую Русь / Старый клён на одной ноге». В славянской мифологии  клён – дерево, в которое  переселяется душа человека, когда он умирает. Так поэт утверждает идею бессмертия человеческой души.  Только здесь душа переселяется уже не в клён, а в яблоню: «Хорошо под осеннюю свежесть /Душу-яблоню ветром стряхать».

Стихи и поэмы в сборнике «Трерядница» объединяет любовь ко всему живому на земле. Поэт  призывает  к милосердию и осуждает человеческую жестокость по отношению к «братьям нашим меньшим» в стихотворении «Песнь о собаке», где «небесный» и  «земной» ряды метафор в заключительных строках  сливаются воедино  в «ангелическом образе»: «Покатились глаза собачьи / Золотыми звёздами в снег». В стихотворении «Закружилась листва золотая» Есенин, развивая заявленный мотив любви к животным,  в соответствии с народными мифологическими   представлениями о переселении душ создаёт «ангелический образ», построенный на синтезе космического и земного: «Хорошо бы, на стог улыбаясь, / Мордой месяца сено жевать».  Особый интерес представляет стихотворение «Теперь любовь моя не та», посвящённое Клюеву. В нём Есенин, стремясь подчеркнуть собственную творческую зрелость,  критически отзывается о поэзии своего учителя и наставника:   «Ты сердце выпеснил избе, / Но в сердце дома не построил». Имажинист  Есенин утверждает здесь, что его творческие пути с новокрестьянским поэтом Клюевым разошлись.

В стихотворении «По-осеннему кычет сова…» лирический герой связывает с выпадением волос оскудение своих жизненных сил, что вполне согласуется со славянской мифологией: «Облетает моя голова / Куст волос золотистый вянет». Метафора «куст волос» представляет из себя «ангелический образ», связанный с мифологическим представлением о тесной связи между человеком и деревом, о которой писал А. Н. Афанасьев:  «Дерево (как и растение вообще) соотносится с человеком по внешним признакам: ствол соответствует туловищу, ветки – рукам,  листва – волосам…»⁴

Мотив осеннего «увядания» впервые с такой художественной силой  проявляется у Есенина именно в этом стихотворении, став в дальнейшем одним из главных в творчестве поэта: «Скоро мне без листвы холодеть, / Звоном звёзд насыпая уши».

Образная система, которую Есенин вывел в «Ключах Марии», имела единый «мифологический» источник. Поэт утверждал: «Всё – от древа. Вот религия мысли нашего народа» (5, 190). В. В. Базанов отмечал, что именно связь с историей и культурой древней Руси, с художественным фольклором и народным изобразительным искусством обусловила появление в есенинской поэзии «поэтических символов, образов и мотивов, имеющих прямое отношение к структуре мифа о мировом древе»⁵.  На самом деле, Есенин в «Треряднице» выступает как поэт-философ, который доводит до нас своё мировоззрение через образные категории. Он выстраивает стройную концепцию мира – древа, глубоко осознавая его гармонические и дисгармонические начала. В основе есенинской  мифопоэтики лежит мысль о единстве трёх начал: подземного, земного, и небесного, что соответствовало композиции иконы – «трерядницы».

Воспевание земной и небесной красоты окружающего мира готовило по принципу контраста изображение её гибели в «Кобыльих кораблях». Особое значение этой «маленькой поэмы» Есенин подчеркнул, сделав ее двенадцатой, заключительной «главкой» «Трерядницы». Если стихотворение «Я последний поэт деревни» – это предсказание о конце света, то мифопоэтика «Кобыльих кораблей» запечатлела воплощение этого предсказания в чудовищную реальность Страшного суда. Образы поэмы «Кобыльи корабли» отличает трагический пафос, экспрессия и надрыв, что соотносится с  символикой  Апокалипсиса. Усложнённость структуры имажинистских метафор  подчеркивает сложную гамму переживаний лирического героя. Название поэмы представляет из себя «ангелический образ». Это есенинская интерпретация образов коней четырех всадников Апокалипсиса из «Откровения Иоанна Богослова» – последней книги «Нового Завета»: «И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить. И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч. И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей… И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными». (Гл. 6).

 

Образный строй «Кобыльих кораблей» при всей кажущейся хаотичности и несвязности был строго продуман и отвечал авторскому замыслу, понять который можно, лишь зная мифологическую основу образов. Обратимся к началу поэмы: «Если волк на звезду завыл, / Значит небо тучами изглодано. / Рваные животы кобыл, / Чёрные паруса воронов». Начальные строки поэмы напрямую связаны с её названием. В славянской традиции конь (кобыла) – одно из самых мифологизированных животных, в котором древние славяне видели «проводника на тот свет»⁶. Здесь содержится образный код поэмы. Вой волка и туча не небе традиционно воспринимаются как предвестье  войны. С войной соотносится и символика чёрного цвета «воронов», на которую ложится особая смысловая нагрузка. В славянской мифологии в вороне  видят воплощение нечистой силы: «Чёрт может принимать облик чёрного ворона…Души злых людей предстают в виде чёрных воронов»⁷.

Мифопоэтика есенинских образов связана с библейским мифом о вороне, проклятом Богом за то, что он, посланный из Ноева ковчега, чтобы узнать – не кончился ли потоп, не вернулся назад. В «Ключах Марии» Есенин обращался к этому образу для того, чтобы подтвердить собственное неприятие тех законов, по которым творилось новое пролетарское искусство: «То, что сейчас является нашим глазам в строительстве пролетарской культуры, мы называем: “Ной выпускает ворона”. Мы знаем, что крылья ворона тяжелы, путь его недалек, он упадет…» (5, 213). Есенин наполняет образ «чёрные паруса воронов» остросовременным содержанием, усложняя его в соответствии с принципами модернистской поэтики. При этом сохраняется мифопоэтическая основа, связывающая его с языческими преданиями славян и христианской символикой. Поэт выражает свой протест против «умерщвления личности как живого» с помощью метафоры, связанной по смыслу с образом, лёгшим в основу названия поэмы «Кобыльи корабли»: «Веслами отрубленных рук / Вы гребетесь в страну грядущего» (2, 77). «Корабельный образ» этой  развёрнутой  метафоры  передаёт резко отрицательное отношение поэта к «красному террору», которым большевики ответили на «происки» врагов революции. Именно  Гражданская война толкнула  Русь в  адскую бездну, что отражает в «Треряднице»  символика «подземных образов» из «преисподней».

Поэма «Кобыльи корабли» отличалась от «маленьких поэм» Есенина, созданных в 1917-1918 гг. тем, что в ней библейские образы не играли доминирующей роли. Тем не менее гуманистический пафос её связан с христианской традицией, переосмысленной по-есенински в мифологическом ключе. Лирический герой поэмы «Кобыльи корабли» одинок в стане людей, которые отталкивают его своей жестокостью. Так рождается антитеза, построенная на противопоставлении очеловеченного мира зверей озверевшей людской стае: «Сестры-суки и братья-кобели/ Я, как вы, у людей в загоне / Не нужны мне кобыл корабли / И паруса вороньи» (2,79). Чувствуя своё родство с миром «братьев наших меньших», Есенин, эпатажно заостряя свою мысль, восклицает: «Если хочешь, поэт, жениться, / То женись на овце в хлеву».

Для поэта «овца» – символ Божественного животворящего начала мира. Младенца Христа называли «Божьим агнцем», потому что он родился в хлеву.

Лирический герой «Кобыльих кораблей» не может принять «страны грядущего», путь к которой ведёт через кровь и страдания. Поэт осуждает тех, нарушает заповедь Христа: «Не убий!». Поэтому его лирический герой отказывается «с любимой поднять земли / В сумасшедшего ближнего камень». Особое значение в поэме «Кобыльи корабли» приобретает образ «злого октября», который является не просто обозначением времени года – осени, а символизирует революцию: «Злой октябрь осыпает перстни / С коричневых рук берез». То, что Есенин подразумевал под «октябрем» революцию, можно доказать, обратившись к его более позднему стихотворению «Воспоминание» (1925), где есть такие строки: «В стране, где свищет непогода / Ревел и выл / Октябрь, как зверь, / Октябрь семнадцатого года» (4,199). Можно отметить определенное сходство в интерпретации ключевого образа Апокалипсического Зверя в двух этих произведениях поэта. Характеризуя пафос поэмы «Кобыльи корабли», О. Е. Воронова справедливо отмечает: «Забвение современным миром заповедей божеских и человеческих неотвратимо приближает его к катастрофе, к Страшному суду – таков главный нравственный смысл этого произведения»⁸.

Из приведенных примеров можно сделать вывод о том, что усложнённые  имажинистские образы «последнего поэта деревни»  Есенина стали приёмом эзоповой речи и формой протеста против того, что было «неорганично» для жизни крестьянской России. Так стремление утвердить «силу образа» соединилось с активной гражданской позицией поэта. В финале автор «Трерядницы»  приходит к убеждению о необходимости противостоять жестокости окружающего мира, видя в этом смысл своего гуманистического творчества: «Буду петь, буду петь, буду петь! / Не обижу ни козы, ни зайца».   В конце поэмы вновь возникает образ «октября»: «В сад зари лишь одна стезя, / Сгложет рощи октябрьский ветр». Но теперь «октябрь» уже не страшен лирическому герою, которому открылась высшая истина:«Всё познать, ничего не взять / Пришёл в этот мир поэт». Здесь наблюдается явная смысловая перекличка с заглавным стихотворением «Я последний поэт деревни». Как мы убедились, особенности имажинистской мифопоэтики Есенина представляли из себя органичный синтез  традиций славянской мифологии и символики  Апокалипсиса. Есенин, выражая свой протест против подавления человеческой личности, видит  мессианское предназначение поэта в том, чтобы   утверждать христианские истины, открывая их людям: «Он пришёл целовать коров. / Слушать сердцем овсяный хруст. / Глубже, глубже, серпы стихов! / Сыпь черёмухой, солнце-куст!»

В заключительных строках «Кобыльих кораблей», завершающих сборник  «Трерядница», Есенин обращается к приему образной антитезы: ночь сменяется днём, тучи – «кобыльи корабли»  «уплывают» с неба, открывая солнце как символ Божественного начала. Ключевой становится есенинская метафора, связанная с мифологическим образом – древом жизни.

Обратимся к тексту «Апокалипсиса»:  «И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца.
Среди улицы его, и по ту и по другую сторону реки, древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой; и листья дерева — для исцеления народов.  И ничего уже не будет проклятого; но престол Бога и Агнца будет в нем, и рабы Его будут служить Ему. И узрят лице Его, и имя Его будет на челах их. И ночи не будет там, и не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их; и будут царствовать во веки веков» (Гл.22). В Откровении Иоанна Богослова рождение нового мира наступает после Страшного суда и конца света. В соответствии с мифопоэтикой «Апокалипсиса» поэма «Кобыльи корабли» завершается  предвестьем  торжества Божественного света над   адской тьмой!

 

1. Есенин С.А. Полн. собр. соч: в 7 т. М., 1995-2001. Т. 5. С. 116. В дальнейшем цитируется это издание с указанием в скобках тома и страниц.
2. Славянская мифология. Энциклопедический словарь.  М., 1995. С. 267.
3. Славянская мифология. С. 119-120.
4. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу.  М., 1968. Т.2.  С.308.
5. Базанов В.В. С. Есенин и крестьянская Россия.  М., 1982. С.186.
6. Славянская мифология. С. 228.
7. Славянская мифология. С. 116
8. Воронова  О.Е. Сергей Есенин и русская духовная культура. Рязань. 2002. С.389.