RSS RSS

avatar

Валерий Сухов

СУХОВ Валерий Алексеевич (р. 1959) – поэт, литературовед, с 2004 года – член Союза писателей России. Окончил историко-филологический факультет ПГПИ имени В.Г. Белинского, после чего работал учителем в селе Павло-Куракино и Городищенском педагогическом училище. Свою педагогическую деятельность он совмещал с активной творческой работой, овладевая секретами поэтического мастерства под руководством своего наставника, поэта Николая Куленко, в литературном объединении «Поиск». С 1988 года Валерий Сухов работает на кафедре литературы и методики Пензенского государственного педагогического университета имени В.Г. Белинского. С этого времени его стихотворения часто публикуются на страницах пензенских газет «Молодой ленинец», «Пензенская правда», «Пензенские вести», «Наша Пенза». Поэт выступает с чтением своих произведений на пензенском радио и телевидении, на Лермонтовском празднике поэзии. В 1996 году Валерий Сухов окончил аспирантуру при Московском педагогическом университете, а в 1997 году получил звание кандидата филологических наук. Его работа стала первой диссертацией, посвящённой русскому имажинизму в России. 12 июня 2003 года, в День независимости России, на главной площади Городища впервые прозвучал гимн этого города, словами которого стало стихотворение Валерия Сухова, сочинённое им 23 года назад. В июне 2005 года поэт был награждён премией губернатора Пензенской области за достижения в литературе по итогам 2004 года. С июля 2006 года Валерий Сухов был включён в Общественный совет журнала «Сура». Он отвечает за творческие взаимосвязи издания с другими региональными литературными журналами. Кроме литературного творчества Валерий Сухов активно занимается научной деятельностью. Он неоднократно участвовал в международных научных конференциях, посвящённых изучению поэзии Сергея Есенина. В настоящее время Валерий Сухов изучает проблемы современного есениноведения и готовит монографию по теме, связанной с влиянием Михаила Лермонтова на есенинское творчество. Валерий Сухов – автор четырёх сборников стихов: «Вербное воскресенье» (Москва, 1995), «Благословение» (Пенза, 2000), «Неопалимая полынь» (Пенза, 2003), «Родное Архангельское» (Пенза, 2005). Тема большой и малой Родины – главная в творчестве поэта.

Валерий Сухов: Публикации в Гостиной

    Валерий СУХОВ. «Не назад к Пушкину, а вперёд от Пушкина»

    Пушкинские традиции в творческом осмыслении Анатолия Мариенгофа

    В творческих исканиях поэта-имажиниста А. Мариенгофа особую роль сыграло обращение к пушкинским традициям. Эпатажный призыв кубофутуристов  «бросить Пушкина… с Парохода современности» получил своё развитие в утверждении В. Шершеневича, сделанном в трактате «2×2=5» (1920): «Когда мы отрицаем Пушкина, Блока, Гёте и др. за их несовершенность, на нас сначала изумлённо глазеют, потом те, кто не махнул безнадёжно рукой, пробуют доказать: ведь это прекрасно. Пусть это было прекрасно, но ныне это не искусство» 1. Оценивая искусство прошлого с позиций имажинистского «самоцельного образа», Шершеневич делал далеко идущий вывод: «с появлением имажинизма оно превратилось в «мнимую величину» (П.И. С.23).

    Рассчитанное на эпатаж ниспровержение Пушкина превращалось в способ утверждения имажинистского принципа «образ как самоцель», «образ как тема и содержание» (П.И. С.27). Но вскоре имажинисты поняли, что для утверждения своих идей им необходим авторитет Пушкина. В связи с этим вполне уместно вспомнить один характерный эпизод из истории имажинистских эпатажей, который приводил М. Ройзман в своих воспоминаниях о Есенине: «Художник Дид Ладо сообщил о том, что по просьбе Шершеневича и Мариенгофа написал картонный плакатик: «Я с имажинистами» — и ухитрился повесить его на шею памятнику Пушкина. Узнав об этом, Сергей рассердился и велел его сейчас же сорвать. Это была первая чёрная кошка, которая пробежала между Есениным и левым крылом имажинизма» 2.

    Читать дальше 'Валерий СУХОВ. «Не назад к Пушкину, а вперёд от Пушкина»'»

    Валерий СУХОВ. Лермонтовские демонические мотивы в творчестве имажинистов Сергея Есенина и Вадима Шершеневича

    Имажинистов Сергея Есенина и Вадима Шершеневича сближал с Лермонтовым бунтарский дух творчества, выразившийся в стремлении отстоять свободу искусства в эпоху укрепления новой тоталитарной идеологии.  Лермонтовский демонизм, воплотивший в себе  «яд отрицания» и «холод сомнения» (В.Г. Белинский), явно импонировал имажинистам. Не случайно Шершеневич утверждал, что «в эпоху государственного коммунизма должно родиться в искусстве такое индивидуалистическое течение, как имажинизм. Это вытекает из вечной необходимости для искусства протеста и предугадывания…» 1

    В творчестве Шершеневича в это время образ лермонтовского Демона получает новую интерпретацию в стихотворении «Ангел катастроф» (1921). Отражая трагедию России, которую терзал страшный голод, имажинист посредством необычных метафор  рисует такую картину: «Выщипывает рука голодухи / С подбородка Поволжья село за селом» (С.299).

    О репрессиях Советской власти, одной из жертв которых стал Н. Гумилев, здесь сказано с пронзительным лаконизмом: «Как свечка в постав пред иконой, / К стенке поставлен поэт» (С.299). Шершеневич делает вывод о том, что  символом страшной эпохи и её апокалиптическим знаком становится «чёрный ангел катастроф»: «Над душой моей переселенца / Проплывает, скривясь, прозвенев / Бубенцом дурацким солнца, / Чёрный ангел катастроф!» (С. 300). Имажинистов с их характерным романтическим мироощущением, как и Лермонтова,  не могло не волновать то, что «немытая Россия» – «страна рабов, страна господ» вновь оказывается жертвой новой деспотии. Отсюда горькое признание Шершеневича: «О, великое наше холопство! / О, души мелкорослой галдеж! / Мы бормочем теперь непотребство, / Возжелав произнесть «Отче наш» (С.300).

    Каждый из имажинистов по-своему выражал своё несогласие с Советской властью. Усложненный метафоризм их творчества был той маской, за которой скрывалось имажинистское фрондёрство. В этом отношении имаж Шершеневича «чёрный ангел катастроф», ставший оригинальной модификаций образа Демона, особо показателен с точки зрения новаторского переосмысления романтических традиций.

    В имажинистский период у Есенина именно «хулиганство»  становится формой протеста «против умерщвления личности как живого»2. В стихотворении «Хулиган» (1919) Есенин сравнивает поэта с ветром.  В славянской мифологии «ветер наделялся свойствами демонического существа. Считалось, что с ветром летают души больших грешников» 3. В образе поэта-хулигана Есенин стремится обозначить  черты демонической личности, что характерно было для его романтического мировосприятия: «Бродит чёрная жуть по холмам, / Злобу ветра струит в наш сад. / Только сам я разбойник и хам / И по крови степной конокрад» (I, 154). Обращаясь к «безумному ветру», лирический герой заявляет: «Не сотрёт меня кличка «поэт», /Я и в песнях, как ты, хулиган» (I,154). Для Есенина, как и для Лермонтова, было очень характерно стремление соединить несоединимое в творчестве и в жизни.

    Е.В. Логиновская справедливо подчёркивала: «Ярчайший образец романтизма, поэма «Демон» вся построена на антитезах… Но диалектическая сложность лермонтовского видения мира не ограничивается этим противопоставлением. Поливалентные образы и символы поэмы находятся в исключительно сложном соотношении, то переплетаясь, … то контрастируя, то сливаясь в новом синтезе» 4.   В есенинском  программном стихотворении «Мне осталась одна забава»(1923) в духе лермонтовского соединства образных антитез афористично было сформулировано человеческое и творческое кредо имажиниста:

    Дар поэта – ласкать и карябать,
    Роковая на нём печать.
    Розу белую с чёрной жабой
    Я хотел на земле повенчать (I,185).

    Отметим, что в славянской мифологии с образом жабы связывают демоническое  начало: «Лягушка, жаба – нечистое животное, родственное змее и другим «гадам»…  Лягушка, семь лет не видевшая солнца, превращается в летающего змея…» 5.  П. А. Фролов в книге «Лермонтовские Тарханы» приводит  тарханскую версию зарождения лермонтовского сюжета о Демоне: «Вскоре обнаружилось, что змей и впрямь навещает вдову. … Летающий змей – злой дух, дьявол. Это он, воспользовавшись неутешным горем вдовы и ее временной слабостью, принимал обличье покойного, коварно обманывал измученную горем женщину…» 6.  Возможно, именно из мира народных преданий, что окружали Лермонтова в Тарханах и Есенина  в Константиново с детства, пришли демонические мотивы в их произведения. В этом смысле Есенин по своему национальному архетипу мышления был ближе к Лермонтову, чем его собрат-имажинист Шершеневич. Есенинская поэтическая формула гениально отразила характерное для имажинистов стремление соединить «чистое» и «нечистое» в образе, за что ратовал А. Мариенгоф в трактате «Буян-остров. Имажинизм» (1920), и отразить их   противостояние. Сопоставив его с противоборством Демона с ангелом за душу Тамары в поэме Лермонтова, мы можем отметить принципиальное сходство в трактовке извечной проблемы борьбы добра и зла. Образно говоря, и Лермонтов и Есенин отражают победу ангела над демоном:

    Пусть не сладились, пусть не сбылись
    Эти помыслы розовых дней.
    Но коль черти в душе гнездились –
    Значит, ангелы жили в ней (I,186).

    Не случайно в финальных строках с потрясающей исповедальной силой  у Есенина воплощена идея  покаяния: «Я хочу при последней минуте / Попросить тех, кто будет со мной, – / Чтоб за все за грехи мои тяжкие, /  За неверие в благодать /  Положили меня в русской рубашке /  Под иконами умирать» (I, 186).

    Демонический бунт против Бога и христианских истин привел Есенина в конечном итоге к внутренней раздвоенности, что нашло отражение в поэме «Чёрный человек» (1923-1925). Вспомним, как в его поэме «Инония» (1918) лирический герой уподоблялся богоборцу-демону: «Грозовой расплескались вьюгою / От плечей моих восемь крыл» (II,62). Можно предположить, что ироническое обыгрывание этого демонического мотива в духе самопародии мы видим в самом причудливом и гротесковом образе поэмы «Чёрный человек»: «Голова моя машет ушами, /Как крыльями птица, / Ей на шее ноги /Маячить больше невмочь» (III, 187).

    Восприятие «Чёрного человека» как демонического двойника лирического героя поэмы помогает понять одну из главных причин нравственной трагедии и самого Есенина. В «Чёрном человеке» Есенин дал глубокое философское осмысление проблемы «двойничества», что позволило ему осознать роковой характер своей раздвоенности, которая привела поэта к гибели:
    «Чёрный человек! / Ты – прескверный гость! / Эта слава давно/ Про тебя разносится». / Я взбешён, разъярён, / И летит моя трость / Прямо к морде его, / В переносицу» (III, 193).

    Отметим сходство в символике синего света, который в традициях христианства ассоциируется с божественным началом, в «Демоне» Лермонтова и «Чёрном человеке» Есенина. У Лермонтова: «В пространстве синего эфира / Один из ангелов святых / Летел на крыльях золотых, /   И душу грешную от мира /   Он нёс в объятиях своих» 7.  «У Есенина: «…Месяц умер, / Синеет в окошко рассвет» (III,194).

    У Лермонтова борьба «адского духа» с ангелом за душу Тамары завершается торжеством посланца Бога над Демоном: «И Ангел строгими очами / На искусителя взглянул / И, радостно взмахнув крылами, / В сиянье неба потонул. / И проклял Демон побежденный / Мечты безумные свои, / И вновь остался он, надменный, / Один, как прежде, во вселенной / Без упованья и любви!» (II, 402). Отметим, что и у Есенина лирический герой остаётся в конце поэмы в полном одиночестве: «Я один…» (III,194).   У поэм «Демон» и «Чёрный человек» – открытый финал. Сравнивая развязки   конфликтов, построенных на противостоянии между ангелом и Демоном в поэме Лермонтова и противоборством лирического героя со своим демоническим антиподом – «Чёрным человеком» в есенинской поэме, мы можем отметить в них определенные черты сходства. В. Н. Аношкина-Касаткина в статье «Религиозное добро и зло в поэме “Демон”» писала: «Эта поэма – предупреждение человеку о демонической опасности, о близости Злой силы, которая сторожит человека. Автор указал на оборотничество злого духа, именно Лермонтов создал антитезу пушкинскому Моцарту … Демон назван «Злым гением»…» 8.

    На самом деле, Лермонтов и Есенин в своих поэмах отразили вечный процесс борьбы Добра и Зла в душе человека.  Их образная система художественно запечатлела духовное движение авторов, связанное со стремлением избавиться от демонов гордыни, индивидуализма, безверия, цинизма через обращение к Богу. По пути, проложенному Лермонтовым, через покаяние и «самоочищение» души шёл и Есенин к новому обретению веры. Не случайно, в октябре 1925 года, незадолго до того, как была закончена поэма «Чёрный человек», родились выстраданные и исповедальные  строки есенинского стихотворения «Ты ведь видишь, что небо серое…»: «Ты прости, что я в Бога не верую – / Я молюсь ему по ночам» (IV, 280).
    Таким образом, «лермонтовский подтекст» итоговой  есенинской поэмы позволяет сделать вывод о многообразии форм творческого диалога Есенина с Лермонтовым  через  различные вариации и интерпретации   демонических мотивов.

    Демоническое начало получило своеобразную   трансформацию и в поэме М. Ю. Лермонтова «Сашка» (1835-1839), многие мотивы которой нашли свое развитие в поэме С. Есенина «Чёрный человек». Так, например, Лермонтов характеризует своего героя Сашку с достаточной долей иронии: «Пусть скажет он, что бесом одержим / Был Саша, — я и тут согласен с ним, /Хотя божусь, приятель мой, повеса, / Взбесил бы иногда любого беса» (II, 298).  У Есенина в финале поэмы «Чёрный человек» демонический двойник своей дьявольской иронией доводит лирического героя  до крайнего бешенства. Он сам признаётся в этом: «Я взбешён, разъярен» (III, 193). Можно предположить, что одним из прообразов есенинского Чёрного человека был герой поэмы Лермонтова «Сашка» Зафир. Вот как рисует его внешний облик поэт:  «…Зафиром» наречён / Его арап. За ним повсюду он, / Как мрачный призрак, следовал, и что же? – / Все восхищались этой скверной рожей» (II, 317). Здесь, несомненно, Лермонтов намекает на образ чёрного человека из маленькой трагедии А. С. Пушкина «Моцарт и Сальери». Именно поэтому, как и Пушкин, Лермонтов сравнивает его с тенью: «И тот исчез быстрей китайской тени» (II, 317).

    Лермонтов проводит прямые аналогии между Заиром и гётевским Мефистофелем, что ещё очевиднее проявляет его демоническую природу: «Он жил у Саши как служебный гений, / Домашний дух (по-русски домовой); / Как Мефистофель, быстрый и послушный, / Он исполнял безмолвно, равнодушно, / Добро и зло. Ему была закон /Лишь воля господина…» (II, 317-318).  Можно предположить, что образ Зафира в поэме Лермонтова «Сашка» – это своеобразная трансформация романтического образа Демона.  Зафир исполняет любую прихоть своего господина, потакая его слабостям и порокам. В конечном итоге это приводит к нравственному перерождению главного героя.  Неслучайно поэма Лермонтова «Сашка» обрывается на упоминании зеркала: «Везде фарфор китайский с серебром, / У зеркала…» (II, 325). В связи с этим мы не можем не вспомнить и есенинское «разбитое зеркало» в финале поэмы «Чёрный человек». Как известно, зеркало в «Славянской мифологии» помогало выявить демоническое начало и использовалось для защиты от нечистой силы.

    Лермонтов в черновых набросках оставил запись: «написать сатирическую поэму: приключения демона» (IV, 344). Раскрывая тему демона, поэт прошёл сложный путь от возвеличивания демонического начала в душе человека до его иронического развенчивания. В этом направлении шёл и Есенин. Ранняя смерть помешала автору «Чёрного человека» выйти из демонического тупика.
    Интересно отметить тот факт, что Шершеневич вновь   обратился к демоническим мотивам в постимажинистский период своего творчества. Так, например, в его стихотворении «Реминисценция» (1931) мы вновь встречаем знаковый демонический образ, которому придан особый трагический смысл: «И я не раз твой голос слышал, / О чёрный ангел катастроф» (С.353). Символический «пресиний плащ» его обладает страшной властью над человеком, отнимая у него жизнь: «Уже успел коснуться дважды / Моих избранниц ты плащом» (С.353).   Образ «чёрного ангела катастроф» из стихотворения «Реминисценции» перекликается с образом демона из раннего стихотворения Шершеневича «Берег», но его идейная нагрузка намного трагичнее. Лирический герой теперь связывает с ним приближение своей смерти и с отчаянием восклицает: «Сгинь, пропади, здесь место свято! / Кричу и бормочу одно:/ Иль нет тебя вблизи, проклятый, / Иль прибыл ты теперь за мной»(С.353).

    Как известно, в последние годы жизни Шершеневич работал над переводами «Цветов зла» Шарля Бодлера. В переводе стихотворения «Гимн красоте» он воссоздает образ демона, который не отделим от гибельной сущности красоты. Характерное соединение противоположностей привлекало Шершеневича в творчестве французского «проклятого поэта», который, как известно, высоко ценил поэзию Лермонтова: «Приходишь ты из бездн иль с горнего селенья, / Краса? И божество, и ад в зрачке твоем…/ И Демон, точно пёс, за юбкою твоею; /Ты выйдешь к нам из бездн иль со звезды слетишь? …/Сирена ль, Ангел ли, иль Бог, иль Сатана ты» …» 9. Так Вадим Шершеневич «закольцевал» свой творческий путь, вновь обратившись незадолго до своей смерти к теме демона.

    Рассмотрев в общих чертах развитие лермонтовских традиций, связанных с различными модификациями демонических мотивов в творчестве Есенина и Шершеневича как характерную для русского модернизма неоромантическую тенденцию, можно открыть дальнейшие перспективы исследований в данном направлении.

    Валерий СУХОВ. Библейский и мифологический подтексты романа М.Ю. Лермонтова «Вадим» и трагедии С. А. Есенина «Пугачёв»

    Содержание неоконченного романа М. Ю. Лермонтова «Вадим» и «трагедии в стихах» С. А. Есенина «Пугачёв» не ограничивается лишь изображением одного пугачёвского бунта. Библейский и мифологический подтексты, позволяющие провести определенные творческие параллели между двумя этими произведениями, заключают в себе глубокий пророческий смысл. Не случайно в Лермонтовской энциклопедии подчеркивается, что «черты идеологического, философского романа преобладают в «Вадиме» над приметами исторического повествования <…>» 1Характеризуя особенности есенинской трагедии, есениновед Н. И. Шубникова–Гусева проницательно отмечает, что «историческим или историко-документальным характером есенинский «Пугачев» не исчерпывается, напротив, эта поэма созвучна не только событиям, происходящим в послереволюционной России, но имеет универсальное значение» 2

    Читать дальше 'Валерий СУХОВ. Библейский и мифологический подтексты романа М.Ю. Лермонтова «Вадим» и трагедии С. А. Есенина «Пугачёв»'»

    Валерий Сухов. М.Ю. Лермонтов и С.А. Есенин: творческий диалог

    Проблема изучения творческого диалога поэтов, связанная развитием традиций и их интерпретации – одна из наиболее актуальных задач современного литературоведения. В «Лермонтовской энциклопедии» особо подчеркивается: в «творчестве зрелого Есенина традиции Лермонтова получили новаторское воплощение, проявляясь не столько генетически <…> сколько типологически…».1

    Читать дальше 'Валерий Сухов. М.Ю. Лермонтов и С.А. Есенин: творческий диалог'»

    Валерий СУХОВ. Cергей Есенин – «русский Байрон». Байронические мотивы в есенинских «маленьких поэмах» 1924-1925 годов

    Cергей Есенин      Интерес к романтической личности Байрона у Есенина зародился ещё в начале его творческого пути, когда поэт стремился создать соответствующий имидж. Его знакомый В. С. Чернявский вспоминал: «В наружности Сергея – под разными последовательными влияниями – скоро проявился внешне профессиональный отпечаток… Некоторые советовали ему, отпустив подлиннее свои льняные кудри, носить поэтическую бархатную куртку под Байрона. Но народный поддёвочный стиль восторжествовал»1 Байронический подтекст можно открыть в «маленьких поэмах», созданных Есениным в зрелый период творчества в 1924 -1925 годах. На это обратила внимание критик В. Дынник, проницательно отметившая, что в поэме «Возвращение на родину» «…на фоне мирного, неприглядного быта рязанской деревни повторяется ситуация из «Чайльд-Гарольда»… деревня встречает его, как «угрюмого пилигрима». В личной судьбе своей, в отчуждённом одиночестве среди родного когда-то села, поэт умеет показать трагический смысл смены поколений». 2 Исследователь зарубежной литературы А. Д. Михайлов, сравнив многочисленные переводы поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда» на русский язык, пришёл к выводу, что Сергей Есенин хорошо знал эту поэму Байрона. 3

    Читать дальше 'Валерий СУХОВ. Cергей Есенин – «русский Байрон». Байронические мотивы в есенинских «маленьких поэмах» 1924-1925 годов'»

    Валерий Сухов. Холмы земные. Стихи разных лет

    Сухов_Холмы земные_ОбложкаВ книгу известного пензенского поэта Валерия Сухова вошли стихи разных лет и статьи литературных критиков о его творчестве.
    © В. А. Сухов, Пенза, 2019.

    ДЕТИ РОССИИ
    Мы – заблудшие дети России.
    Сколько раз нас сбивали с пути
    Новоявленные мессии!
    Новопризванные вожди!

    Возносились они над нами
    И калифами были на час.
    Русь насиловали, распинали!
    А она – молилась за нас.

    Чтоб бесовством переболели
    И душой исцелились навек.
    Перед Родиной на колени
    Упадём покаянно в снег.

    Посреди её бездорожья
    На распятии всех путей.
    И Россия, как Матерь Божья,
    Не оставит своих детей.

    1991

    Читать