Если представить жизнь в виде хайвея, то наступает момент, когда пора перестроиться в другой ряд. Это и произошло с супругами Шерри.

Дом незаметно стал слишком большим. Дети выросли и разъехались. Осенью со старых деревьев поэтично опадали листья. Они осыпались щедро, не ведая чувства меры. Сосенка, которую дочка в детстве ласково называла «ёлочкой», как щенок неизвестной породы, превратилась в огромного монстра. Она орошала иголками клумбы, на которых в виде протеста ничего не хотело цвести. Зимой из снежинок вырастали сказочные сугробы. Веяло волшебством, но дорожки сами не расчищались. Весной трава золотилась от одуванчиков, радостно воскресали знакомые сорняки. Почему-то природа не позаботилась, чтобы времена года сменялись интеллигентно. Уходя, они мстили сухими ветками, прелыми листьями и обледенелыми глыбами снега. Супруги мужественно сражались с природой всеми доступными средствами, но она всё равно побеждала.

И тут обнаружилось, что неподалёку выросли новые таунхаузы. Небольшие, но стильные, с дополнительными удобствами в виде уборки снега и ухода за территорией, с высокими потолками, аккуратной лужайкой и клумбой как раз на одну гортензию и охапку нарциссов.

Первыми умные мысли всегда приходили супруге. Она любила мыслить логически. Но тут с какой стороны ни взгляни, даже с логикой по касательной переезд сулил одни преимущества.

Марк и София Шерри представляли собой слаженный дуэт, окутанный романтическим флёром учёности. Оба профессора – она физики, он биологии. Оба степенные, с присущим людям науки чуть рассеянным взглядом, в паре они наводили на мысль, что иногда провидение не ошибается и сводит людей, которые созданы друг для друга.

Фамилия Шерри изначально была Шеррерблюм и принадлежала Марику, известному в школьные годы под кличкой Шарага. Сонечка взяла фамилию мужа, рассудив, что из двух зол выбирают меньшее. В девичестве она была Кобылякер, с обидной кличкой Кобыла, тем больше обидной, что, образно говоря, по кое-каким показателям отражала реальность. В Америке, где непонятные слова принято диктовать по буквам, фамилия Шеррерблюм подверглась художественному обрезанию, и так удачно, как будто с дальним прицелом, хотя обрезали её по наитию и прежде всего для удобства. Оказалось, что на французский манер с ударением на последнем слоге фамилия Шерри замечательно рифмовалась с Кюри, эта созвучность наводила на параллель, будто Пьер и Мария искали преемников и нашли их в Софии и Марке. Так фамилия обрела благозвучность, хорошо сочетаясь со статусом и в качестве бонуса таила в себе ненавязчивый шарм.

Если бытует мнение, что большинство состояний начинаются с нечестно нажитого капитала, то у Софии и Марка всё было честно, не считая того, что научную биографию пришлось приукрасить. Тем, кому в новой стране пришлось начинать с нуля, это знакомо–труднее всего открывается первая дверь. Хотя без улыбки фортуны не обошлось. Никто особенно не копался в деталях, заслуги и стаж засчитали. Но супруги Шерри, в отличие от Кюри, к открытиям не стремились и за премиями не гнались, они пошли по преподавательской линии, таким путём внося свою лепту в науку.

При чуть подостывшем энтузиазме переезд напоминал несозревший нарыв. Он докучал неудобствами, отвлекал от привычных дел и наводил на разные мысли. Вспоминались прошлые переезды с драматизмом сожжённых мостов и неизвестностью перед будущим. Через Вену и Рим в Кливленд, Огайо, позже из Кливленда в Бостон… все они сопровождались накалом эмоций, страхами и надеждами. Теперь всё было иначе. Вместо драм и волнений ощущалась лёгкая грусть и улавливался подтекст, что время разбрасывать камни прошло. Настало время их собирать.

Логистикой переезда заведовала София. Аналитический склад ума давал ей фору в принятии конструктивных решений. Склонность к точным наукам у Сонечки обнаружилась ещё в детстве. По математике она всегда была первой. Расплывчатость гуманитарных наук, где слова, слова, одни слова и никаких доказательств, вызывала в ней недоверие. Другое дело физика, в ней ощущалась обоснованность, равновесие и опора. Законы физики объясняли мир независимо от того, кому они нравятся или что о них могут подумать.

Длинноносая Сонечка не умела, как одноклассницы, кокетничать и загадочно улыбаться, зато она восхищалась Эйнштейном, размышляла о причинах и следствиях и во всём соглашалась с Декартом. И если теперь она иногда казалась немного высокомерной, то это было издержками гордости за чудесное превращение учёной дылды в учёную даму со всем вытекающим уважением. Как жизнь показала, наука не подвела. Мир постоянно менялся, но физика оставалась на высоте – её законы не продавались.

Процесс переезда набирал обороты и вскоре достиг болезненной стадии очищения. Это когда стало ясно, что всё нажитое добро в новый дом не уместится, слишком много его накопилось за годы. Безжалостным взглядом обойдя содержимое комнат, решили прибегнуть к здравому смыслу и отбирать из всего только нужное или важное. Первыми под расхламление попадали вещи, которые на виду. В ожидании приговора каждый предмет трепетал от волнения. Жизнь сохранялась компьютерам, телевизорам и кое-каким их собратьям, дружно издавшим вздох облегчения. Мебели не так повезло. Большая её часть отходила каким-то племянникам дальних знакомых.

С гардеробом трудностей не предвиделось. Сонечка никогда не дружила с модой, хотя когда-то пыталась. Всё мечтательно легкомысленное смотрелось на ней нелепо, словно сами вещи её принуждали не подчёркивать, а скрывать. То, чем её одарила природа, со временем никуда не исчезло, но что-то перекрутилось, и в результате этой метаморфозы стиль, которого она никогда не искала, нашёл её сам. Строгие деловые костюмы сообщали ей чувство достоинства. Минимум макияжа, короткая стрижка и очки на длинном носу придавали ей сходство с породистой колли, которая знает всё о себе и в комплиментах уже не нуждается.

По правилам переезда всё ненадеванное ни разу за год, подлежало изъятию и сожаления не вызывало. Но тут между делом из самых неожиданных мест вываливались какие-то расписные тарелки, колье из ракушек, сувениры «на память», о которых давно позабыли. Все эти приветы из прошлого, которыми некогда восторгались, теперь вызывали недоумение, застывая вопросом «что с этим делать»?

А что делать со старыми фотографиями? Их накопилась гора. Всё, что видели, везде, где бывали, спешили запечатлеть. На фоне пальм и закатов по отдельности и в обнимку щёлкали, щёлкали… улыбались, искали особый ракурс.

Вот они с Мариком молодые. Она такая нескладная, а Марк красавец. Стройный, кудрявый, уверенный.

– Сонечка, не волнуйся, – говорила любимая тётя Сима, – даже когда старая дева выходит замуж, она сразу становится молодой женой.

С чьей-то подачи их познакомили, a получилось, даже сосватали. Это напомнило. Соня любила физику и знала, за что. А Марика надоумили, что биология перспективнее, чем его исторический факультет. Но любил ли он биологию? Ответа она не знала. Когда она задавала этот вопрос, он пожимал плечами, и она не могла отвязаться от мысли, что точно так же, как биологию, он выбрал и её спутницей жизни.  Она вертела в руках фотографию и вспоминала… Вроде бы начиналось без страстной любви, а прожили счастливо, душа в душу. Как это объяснить? Если и впрямь браки совершаются на небесах, тогда не ищи объяснений – в этих вопросах наука бессильна. И ещё её удивляло, как они с возрастом изменились. Марик поправился, облысел, без вельветовых пиджаков, галстука и антуража он вполне бы сошёл за старьевщика. А она стала стильной и привлекательной, словно они поменялись местами. Что-то в этом её смущало, и хотелось найти объяснение, почему иногда в жизни так происходит: красивые со временем меркнут, некрасивые хорошеют, трусливые становятся храбрыми. И подумалось в виде гипотезы: а что, если это возможность всё прочувствовать и узнать, каково оказаться по другую сторону баррикады? Чтобы жизнь открылась во всей полноте.

Фотографии, которые не прошли отбор, кучкой ложились в левую сторону. Не считая приятных моментов, в них не было ничего, что оставляло бы значимый след. Кто будет помнить красивый закат три года назад, после сотен других закатов? Направо она откладывала те, которые заставляли задуматься и вызывали отклик в душе. Они, как мелкие ручейки, впадали во что-то глубокое и застревали в пучине смыслов. Заполнив альбом, они превратят его в книгу. И читать её будут с конца, чтобы дойти до того, с чего начиналось.

Разбор фотографий оказался нелёгким делом. София устала. Взяв перерыв, она решила взбодриться и сварить себе кофе. Тут взгляд упал на чайный сервиз, до которого ещё не добрались. Чайный сервиз Мадонна на двенадцать персон, хранитель застолий и этикета, тихо дремал на полке. Небольшие, изящные чашечки с блюдцами отливали матовым перламутром. Боже мой, когда из них пили в последний раз? И что должно приключиться, чтобы двенадцать персон собрались за столом и пили из этих чашечек, ложечкой подбирая кусочки наполеона? София забыла о кофе. Всё-таки ошибался Декарт, мир устроен не так уж логично. Этот сервиз прошёл все таможни, границы, страны и штаты… и что же теперь? Она растерянно взяла в руки чашечку и тихо спросила:

– Ты нужная или важная?

– А что вообще в жизни важно? – беззвучно сверкнула чашечка. Или ей показалось?

Отгоняя случайные мысли, София продолжила разбор фотографий. А это откуда взялось? В руки попала старая фотография, наверное, позапрошлого века, вся пожелтевшая, с обтрёпанными краями. С неё в торжественных позах смотрели мужчина, женщина и мальчик лет десяти. Спокойные, строгие лица, на губах намёк на улыбку, во взгляде сквозит: «Слава Богу за то, что есть…хотя и могло бы быть лучше». Лица этих людей были ей незнакомы, словно эту старинную фотографию подбросили по ошибке. Она уже собиралась её отложить, но появилось странное ощущение. От фотографии веяло той значительностью, с какой что-то пытаются донести до потомков. И тут она разглядела сходство. Мальчик на фотографии был копией Марика в детстве.

– Что, похож? – услышала она голос мужа. Он вошёл незаметно и стоял у неё за спиной.

– Привет, биология, – подумала София.

– Это Мотя, какой-то мой пра-пра-пра… Про него я от бабушки слышал много историй.

Они жили в каком-то местечке, держали там небольшую лавку. Когда Мотя подрос, родители решили, что пора его приобщать к семейному бизнесу. В один прекрасный день отец взял его с собой в лавку.

– Ну, как он? – тихо спросила мать, когда они вернулись домой.

Отец уклончиво кивнул головой.

– Что же не так? Он был невежлив? Плохо считал? Плохо обслуживал покупателей?

– С этим всё хорошо. Но каждый раз, когда он отсчитывал сдачу, у него в глазах появлялись слёзы.

София рассмеялась. А Марик вздохнул. Ему тоже хотелось заплакать, когда он прощался с историческим факультетом. Но кто же знает, что у кого на душе? Что к чему приведёт и как в будущем отзовётся?

– Кстати, он плакал недолго. Быстро во всём разобрался. Известно, что позже он хорошо развернулся, переехал в город и стал уважаемым человеком.

София по-прежнему держала в руках фотографию, словно всё ещё не решила, как с ней поступить. На самом деле она пребывала в ауре прошлого. Она даже не сомневалась, что этой фотографии место в альбоме. Сам Эйнштейн такую бы сохранил.