МОЯ ОДИССЕЯ

Рассеян по миру, по морю рассеян
мой путанный призрачный след.
И длится, и длится моя Одиссея
уж многое множество лет.

Ну что, Одиссей, поплывём на Итаку –
на север, на запад, на юг?
Мой друг, нам с тобою не в новость – не так ли? –
за кругом наматывать круг

и загодя знать, что по волнам рассеян
наш жизненный путанный путь…
Слукавил поэт – и домой Одиссея
уже никогда не вернуть.

 

С ОСТРОВА ПОД ЮЖНЫМ КРЕСТОМ

Как дух безумного провидца,
ты затеряешься в словах.
И так недолго заблудиться
на островах, на островах.

Вокруг – сияющие лица,
как на парадах-торжествах.
И просто грех на жребий злиться
на островах, на островах.

Но сколь веревочке не виться,
ты – под Крестом. И дело – швах.
Курорт, а тянет застрелиться
на островах, на островах,

где я – израненная птица
на тех же – ветреных – правах…
Перо. И чистая страница.
На островах, на островах.

http://www.youtube.com/watch?v=9RszAzP5FgU

 

ДУБАЙ
Песок и деньги. Деньги и песок.
Картина умирающего мира.
Глядят портреты строгие эмира
На Западом залапанный Восток.

Бетон и стройки. Стройки и бетон.
Армани, Гуччи, скидки, распродажи.
Возводятся бездушные пейзажи
Под тон песка – под монотонный тон.

И все мы здесь на миг, не на года –
Конквистадоры новых территорий.
Мы все уйдем. Здесь вечно – только море.
…И смоет все когда-нибудь вода.

 

ПОСЛЕДНИЙ СУЛТАН ЗАНЗИБАРА

…а где-то – лазурное небо и пальмы зелёные,
и море прозрачное, как на рекламе в кино…
и арки ажурные, белые, словно солёные…
«Вам виски?» – «Не пью я. А, впрочем – не всё ли равно».

…торговцы про рыбу кричат на базаре у заводи,
на улочках узких играют в футбол пацаны…
Как можно скучать на упитанном, правильном Западе
по вечному хаосу той африканской страны?

…глаза ещё вспомнишь – огромные, словно у яловки…
И море – лазурное, как на рекламе в кино…
Последний султан Занзибара сидит в забегаловке.
Простуженный лондонский дождь барабанит в окно.
———–
Переворот 1963 года в Занзибаре привел к пожизненному изгнанию из страны султана Сеид-Джамшид-ибн-Абдулла. Изгнанный султан изначально осел в Лондоне, а сейчас проживает в Портсмусе.
———–

 

ИНДОНЕЗИЯ

Жухлые листья чуть раскачиваются под тонкими, почти неуловимыми пальцами ветра, пробегающими – как пианист по клавишам – по древним ветвям. Тихо в старом дворике полузабытого индонезийского дворца. По облупленной стене пробирается муха, в надежде убежать от двигающегося палящего луча. Но лететь ей лень.

Жарко.

Ветер замолкает – и становится так тихо, что слышно, как шуршит штукатурка под мушиными лапками. Над квадратиком двора – небо цвета аквамарина, и на нём – до отчаянья одинокий клочок белого облачка.

И вдруг в этой застывшей, заспанной тишине появляется голос.  Низкий ритмичный звук. Он наполняет собой маленький дворик, он кружится вокруг старинного ствола, отталкивается от стен, обволакивает каждый лист. Старый служитель раскрыл пожелтевшую книгу и протяжным речитативом читает стихи. Звучит Рамаяна. Старик один. Он читает себе, древнему древу, мухе, клочку облака и растворённому во всём этом Вишне ли, Будде ли, другому ли какому божеству.

Щуплая фигурка сидит на облезлой зелёной скамье. Дворец давно обветшал, обветшали и служитель, и книга. Только слова кружатся с неугомонной силой, забыв, что они древнее и дворца, и дерева, и старика. Они непонятны мне, случайному прохожему, застывшему за колонной. Но ритм их проникает в кровь, и единит меня со старым двориком, аквамариновым небом и незримым духом – тем самым, что нашептал какому-то поэту эти заветные слова много сотен лет тому назад.

 

СИЦИЛИЯ. ОТЗВУКИ ВОЙНЫ

В маленьком итальянском городке,
где улицы карабкаются по склонам,
возбуждённо, как крыльями,
размахивая бельём на верёвках…

В маленьком итальянском городке,
где усатые старики, одетые в чёрное,
сидят на стульях перед кафе
и поворачиваются всем телом,
чтобы проводить взглядом
каждого прохожего…

В маленьком итальянском городке
мы пили кофе из маленьких белых чашек
под звуки вечно оживлённых разговоров
на певучем и сочном языке.

Разговор за соседним столиком вдруг прервался, один резко встал и вышел, а другой, потеряв собеседника, оглядел кафе в поисках нового.
– Какие все стали нервные из-за этой войны, – сказал он, помахав газетой.

Завязался разговор, и на него тотчас, как мухи, налетело человек десять, рассаживаясь вокруг нас: все почтенного возраста, в пиджаках. Говорили все сразу, и о войне в Югославии, и об Италии, о правительствах, о деньгах…

Один оживился, узнав, что я с Украины, его круглое лицо расплылось в радостной улыбке, и даже тощий стул от удовольствия крякнул под его грузным телом.
– А я ведь был на Украине. И по-украински говорить умею, – сказал он, – “хлiба нема”.  И песни помню, – и он запел что-то весёлое про “дiвчину чорнобриву”, лихо пристукивая палочкой. – Столько лет прошло, а я помню.

Вопрос: «А что Вы там делали?» – завис на губах:
– А… в каких городах Вы были?
– До Сталинграда дошёл. Холодно было. А потом – назад. Домой, на Сицилию на два месяца. И только вернулся в часть – Муссолини капитулировал, и нас всех – в немецкий концлагерь. Самое жуткое время было.
– Так, наверное, под Сталинградом было не лучше, – заметил мой спутник.
– Нет, там хоть было чем заняться, – он весело посмотрел на нас и несколько раз нажал пальцем на невидимый курок.

Мои старики встретились под Ленинградом. И если бы не война, меня бы не было. И если бы тогда кто-то с весёлым азартом нажал бы на заледеневший курок – настоящий, железный – меня бы тоже не было.

Круглое лицо улыбнулось нам, и под выгнувшимся от жары сицилийским небом опять заплясала песня про “дiвчину чорнобриву”, убегая прочь по узким гнутым улочкам.

А он сидел, улыбчивый человек, воевавший за фашистов и сидевший у них же в концлагере; человек, в которого стреляли русские и который сам стрелял в них; человек, которого морозили снега Сталинграда и грело солнце Сицилии; и в котором уже полвека жила песня про “дiвчину чорнобриву”, сплетённая с леденящей памятью о том, что “хлiба нема”.

А мы сидим и пьем горячий кофе.
И обсуждаем новую войну.

http://www.youtube.com/watch?v=G-dhLv220lI

 

***
Ахейские затихли голоса,
Но те же речи повторятся снова.
Банальная незыблема основа:
«Аптека. Ночь – и света полоса».

Всё так же беззаботен почтальон,
Способствуя обману и обмену.
И снова уведут твою Елену.
Не за моря – в другой микрорайон.

Всё так же веселит Мадам Клико,
А ось трясут периоды исходов.
Меняются модели пароходов,
Но до Итаки так же далеко.

И снова мы бредём по пустырям,
Ослепшие – до одури – Гомеры,
Всё те же ритмы, рифмы и размеры
Гоняя по неведомым морям…

Мы сотни лет бредём по пустырям.

 

***
– Ты не устал, дружочек мой?
– Я шёл домой, к себе домой.
– Но путь был труден и далёк.
– Легко я шёл, не чуял ног.
– Но камни там и гор гряда.
– Нам не от скал грозит беда.
– Полынь росла на том пути.
– Да, горечь трудно обойти.
– Ты темноту встречал и мрак.
– Мне помогли. Низвергнут Враг.
– Ты видел скверну и обман.
– Мне было страшно лишь в туман.
– Ты потерял, кого любил.
– Я их улыбки не забыл.
– Уж посох твой дрожит в руках.
– Но мощь моя не в кулаках.
– Да ты, мой друг совсем седой.
– Не важно. Я пришёл домой.

 

2 Responses to “НАТАЛЬЯ КРОФТС ● СКАЗКА СТРАНСТВИЙ ● СТИХИ”

1. Alexander Dolinov says:

   June 6, 2012 at 1:03 am

   Как-то раз признался тёте Циле я,
   Маминой двоюродной сестре,
   Что мне очень хочется в Сицилию,
   Жжёт желанье, будто на костре.
   Но пропела тихо тётя Циля мне:
   “Спи, мой мальчик, баюшки бай-бай.
   Ну, на кой сдалась тебе Сицилия?”
   Ты ещё скажи, хочу в Дубай.
   Любишь, милый, ты ходить по лезвию
   Острого дамасского ножа.
   Поезжай уж сразу в Индонезию,
   Коль пришлась тебе под хвост вожжа.
   Говоришь ты, как иные лодыри,
   Фантазируешь сверх всяких мер,
   Видно, хочешь странствовать до одури,
   Как король гекзаметра, Гомер”.

   Reply
   • Наталья Крофтс says:

     June 6, 2012 at 1:31 am

     Спасибо, Саш, улыбнули!

     ————
     Не люблю я, братцы, заграницы:
     Там чужой уклад, чужие лица.
     Мне бы “русский дух”, чаи-скатёрки…
     Оттого сейчас живу в Нью-Йорке :))))

     Reply