Степан Петрович Ильёв (1937- 1994) – мой учитель, любимец студентов Одесского университета, блистательный учёный, занимавшийся русскими символистами, навсегда остался для меня воплощением этих двух вещей – мира образа и образа мира. Он ушёл из жизни рано, оставив одну книгу и статьи, которые мне не довелось прочитать. Папки с его статьями загадочно исчезли из его квартиры после его смерти. Он писал мне о них в одном из писем, в ответ на мою просьбу собрать статьи и прислать их копии.

«6-4-1994

Может быть, скомпоновать книжку из статей о символизме, опубликованных (и похороненных) в разных сборниках, зачастую недоступных и нашим литературоведам, и неопубликованных. Заметок и материалов по «12» у меня шесть папок! Это уже – posthumous, если сохраниться. Если пожелаете, в следующем (третьем по счёту) составлю перечень статей.

Увы, третьего по счёту письма не последовало. Были телефонные переговоры – я звонила соседям Степана Петровича, они звали его, и я слушала такой любимый, незабываемый голос, постепенно утяжеляющийся одышкой и с каждым разом всё более приглушённый… А в памяти оживало его каждое слово, шутка, жест, мысль – от студенческой поры до момента, когда мы покинули страну.

Его искромётность мгновенно преображала хмурое академическое пространство вокруг него. Казалось, стены коридора чуть раздвигались, когда он стремительно проносился на лекцию, захватывая в свой энергетический вихрь студентов, едва поспевающих за ним. Он переворачивал всё – от научного подхода до мировоззрения, и студенты ходили к нему непрекращаемым потоком. Он был центром притяжения и отталкивания, в зависимости от того, к какому полюсу тяготел человек. Эпитет «блистательный» настолько определяет его, словно для него и был придуман. Его стремительность, необычный образ мышления, смелость научная и человеческая и энергетика, излучаемая всем его существом, произрастали из этой блистательности.

Я была его ученицей, отстаивающей его убеждения на студенческих конференциях, разбивая в пух и прах скептицизм некоторых профессоров, что было передано Ильёву, и он очень веселился, одобряя мою смелость и аргументы, при помощи которых я опровергала его голословных оппонентов.

Мир образа открылся для меня во всей многогранной бездонности именно на его лекциях, прослушав которые, я уже ни за что не хотела работать над дипломной с другим преподавателем. И он согласился быть моим руководителем по дипломной по Чехову, несмотря на то, что Чехов не был его темой. С него, собственно, и начался мой Чехов, с тех вопросов, которые он поставил и которые послужили отправной точкой ко всем последующим размышлениям.

Что же касается образа мира, который он привнёс вслед за своими неортодоксальными изысканиями в области поэтики, то он органично вплетался в его свободолюбивую методику подхода к тексту. В письме от 24 октября 1993 года он, сокрушаясь, писал:

По-прежнему мы живём, под собою не чуя земли, и нет исхода, и не будет его до той поры, пока мы не раздавим эту чумную гадину коммунизм, а у нас духом коммунизма пропитано сознание масс. И по-прежнему коммунисты правят бал, превратив демократию в карикатуру и фарс. Исхода нет!..

Лекции Степана Петровича повлияли и на моё поэтическое творчество. Нужно сказать, что он ревниво относился к моим поэтическим писаниям, опасаясь, что я брошу литературоведение. А после моего визита к Ахмадулиной и её письма он и вовсе расстроился, и у нас даже состоялся разговор, когда он чуть ли не отказывался работать со мной в будущем над диссертацией, поскольку посчитал, что я сделала выбор. Я как могла пыталась убедить его, что бросать литературоведение не собираюсь, и что в равной степени предана этим двух областям. Он не поверил, но работать со мной согласился.

Ему была посвящена моя поэма «Старинный друг», написанная под влиянием его трактовки символистов и сна, в котором мне было сказано, что его земное время ограничено. Я так разволновалась после этого сна, что стала просить его провериться у врача, на что он, тогда ещё совершенно здоровый и бодрый, только рассмеялся.

Вся моя литературная жизнь того времени была окрашена его харизмой и трактовками, приоткрывающими завесу Тайны, уводящей в бесконечность. Мы были друзьями. Он любил мою семью и работал с Вадимом над проектом по вычислению золотого сечения в поэме Блока «12». Впоследствии, уже в Филадельфии, я сделала собственную интерпретацию этой поэмы и поделилась с ним, на что он немедленно откликнулся следующим письмом:

Одесса,

24-9-1993

Милая Верочка,

Вчера вечером я получил Ваши книги, письмо и Ваши заметки к поэме «12». А также абстракт Вашей книги. Спасибо за внимание и память! Я рад и счастлив, что Вы из Вашего прекрасного далека подали голос привета. (…)

Чтобы не обременять Вашу знакомую, я передаю Вам только мою книжку о символистском романе, она большая часть моей диссертации, и в ней весь я как профессионал-филолог. По чужой и по нашей вине она сработана топорно и с рядом существенных изъянов. Но поздно.

Английские тексты я читаю, так что статью Вашу о 12-ти пришлите, когда она выйдет. Замысел нов и оригинален. Но суть и спорные положения. Пишите осмотрительно.

Так возобновилась наша связь. В этом же письме, наряду с сообщением о статье по Блоку, я написала ему, что выходит в свет моя книга по мифопоэтике Чехова с посвящением ему и просьбой сделать комментарии по идеям книги, которые я пояснила в письме. На это он ответил мне следующими строками:

К тому времени, когда Ваша книга выйдет, она, возможно, будет посвящена не мне, а «памяти имярек». По некоторым признакам я догадываюсь, что Вы знаете, почему я пишу так. Увы, комментарии не успевают, да и нужны ли они? Только собьют.

Книги стихов пролистал, на досуге вчитаюсь. Поздравляю Вас со многими успехами на поприщах служебном, научном и художественном. Ожидаю от Вас многого и горжусь Вами.

Если можете, подарите мне Ваш перевод и статью о «Слове о полку Игореве».

Нет, я ничего не знала о его болезни. Для меня это было шоком.

Потом начался поиск врачей, сбор средств на лечение. Я обратилась к американским коллегам, знавшим его, среди них был и Герман Ермолаев, и мы собрали какую-то сумму, чтобы он сумел поехать на новое лечение в Санкт-Петербург. Он был бесконечно тронут, но поехать не смог – слишком быстро всё развивалось, и перелёта он бы не выдержал, равно как и лечения.

31 октября, 1993

Временно потерял «рабочую форму» и вот почему продолжаю сегодня. Да, да, как же это я запамятовал, что звал Вас Надеждой Акимовной?! Ну вот, Вы оправдали наши надежды плюс этимология отчества в данной форме.

Вашей семье – сердечные приветы. От души желаю Вам и Вашей семье благополучия и успехов, в чём не сомневаюсь.

(…) я всё чаще «выхожу из строя». В эти дни исследуюсь под наблюдением и руководством профессора. Установлены увеличение печени на 10 см и признаки болезни Боткина как следствие. Духом я не упал, хотя и не питаю иллюзий. О чём жалеть? Ведь каждый в мире странник!..

Держаться и писать» обещаю, а если очень надолго замолчу, значит, «всё кончено». Будем надеяться на лучшее и готовиться к худшему. О боги, яду мне, яду!

Обнимаю Вас дружески.

Любящий Вас неизменно

Ваш
Ст. Ильёв

Пр. Сейчас зашла ко мне соседка, я показал ей Ваши стихи, она пришла в восторг, попросила книги, но я тоже ещё читаю их. Приступаю к чтению Вашего исследования «Слова…» и перевода, предвкушаю удовольствие и тяну…

Как доказательство того, что дух его был несломлен – страница с перечнем статей, которые он бы хотел прочитать. Я немедленно сделала их копии и отправила ему к его радости и восторгу.

Вскоре он прислал мне свою докторскую диссертацию, по которой была издана его первая и единственная книга. В сопроводительном письме он писал:

Одесса, 6-4-94

Милая Верочка,

В последнее время я так плоховат, что не мог отвечать на письма, и на Ваше. Если оклемаюсь, напишу полнометражный ответ, а сейчас пользуюсь оказией. Я посылаю экземпляр моей диссертации, плюс приложения… Я прошу использовать текст моей диссертации, заменив только титульный лист и введение из книжки.

Книжку статей подготовлю, если выживу. (…) Поклоны и привет Вашей семье.

Успехов и удач Вам.
Ваш
Ст. Ильёв

Он умер во время моей защиты докторской, проходившей в Пенсильванском университете. В тот же день. Мне сообщили об этом на несколько дней позже, чтобы не сорвать защиту…

* * * * *

СТАРИННЫЙ ДРУГ

поэма о встречах

 

                                               Ст. Ильёву

А там, на улице Неглинной,
Живёт приятель мой старинный.
Я говорю ему: – Мой друг,
Как видите, свершился круг,
И в руки из моих вы рук
Привет примите длинный.

Берёт он руку в две свои,
И мы, как век назад – свои.
На улице так плохо,
Как может быть лишь в этот раз,
Который сводит вместе нас
Один лишь раз в эпоху.

Старинный друг, не старше вы,
И несколько моложе
Мне показались ваши львы
Из мрамора в прихожей.
Я жду ответный комплимент.
Я, как всегда, в убранстве лент
И хороша, похоже.

Таков обычай наших встреч,
И неизменна эта речь,
Служившая прологом
К зажжению гадальных свеч
И к ливню за порогом.

Ну вот, погода так плоха,
Что не бывает хуже.
Я говорю: – Моя сноха
Со мною вечно вчуже.
– Вы замужем?
– Отнюдь, отнюдь!
Но будет же когда-нибудь
Сноха при добром муже!

– А что родные говорят?
– Отец мой рад, пожалуй.
Он к нам пришёл на маскарад
В какой-то маске шалой.
– А мать?
– А мама пролила
Немало слёз напрасных,
Но и она на бал пришла
В одеждах распрекрасных.

– А сколько родилось детей?
– Я, право, не считала.
Они шалили меж гостей,
Не омрачая бала.
И я замечу, друг мой, вам,
Что дети были чутки,
И что проказы, шум и гам,
И эти злые шутки
Шли вовсе не от них, как вы
Подумали неверно.
Открою вам секрет – увы,
Так гадко и прескверно
Вели себя – нет, не друзья! –
Непрошенные гости,
С которыми не зналась я,
Мой друг, ни до, ни после.

Они кружили тут и там,
Кивали панибратски,
И разносили по углам
Чудовищные сказки.
– А как жених?
– О, был он тих.
И только с рифмой этой
Его я в свой врисую стих
И с тем – пущу по свету.
Да что жених!
Беды в нём нет.
Но можете представить,
Напала я на чей-то след,
На чью-то злую память.
Она показывала мне
Черновики в помарках
И предлагала сжечь в огне
В обмен на сто подарков.
Вы понимаете, на что
Она мне намекала,
Когда число шептала «сто»,
Выталкивая с бала?
Она просила ровно сто,
День в день
И вечер в вечер,
Сто наших с вами лет за то.
Сто лет с последней встречи!

– Вы были правы, дав отказ.

– Я отказала. Сей же час
Гостей незваных стая
Схватив мои черновики,
Их на ходу листая,
Подняла злую суету.
Помчалась в зал, где маски,
И предавала на лету
Всю рукопись огласке.

– А как же праздник?
– До сих пор
Он длится, как и должно.
Все посчитали вздором вздор
И ложным всё, что ложно.

– Вы путано, как на беду,
Сегодня говорите.
– Да я к тому вас, друг, веду –
Была луна в зените,
И был лунатик каждый рад
Попасть на свадьбу-маскарад,
Избегнув перипетий
С карнизами.

– Ах, ну тогда
Совсем другое дело!
– К тому ж, добавьте провода
К карнизам.
– Это смело.
Да, поступили вы умно.
А как же свадьба?
– Нет давно.
– Примите сожаленья…
– Не стоит, право. Всё равно
Веселье – в продолженье.
– А как же мать?
– Она больна
Была минут пятнадцать.
Теперь дозволено сполна
Всей правотой бряцать ей
Провидческих и горьких слёз.
– А как отец?
– Смеясь, унёс
Свою шальную маску.
Но корни пепельных волос
Сменили вдруг окраску.

Вот всё. Теперь настал черёд
Гаданьям ритуальным.

– Взгляните, друг мой, что-то ждёт
В том будущем недальнем
Обоих нас?
– Сто быстрых лет,
Сумбурная эпоха,
Затем погода – хуже нет –
И облегченье вздоха.

Я так и думала. Ну что ж,
Теперь пора в дорогу.
Спасибо, вечер был хорош,
Хвала и слава Богу!

Старинный друг,
Чуть старше вы,
И показались старше
Из мрамора седые львы
В прихожей тихой вашей.
Не жду ответный комплимент.
Мне не идёт убранство лент,
Я в нём не стала краше.

Таков обычай наших встреч,
И неизменна эта речь,
Что служит эпилогом
К гашению гадальных свеч
И ливня за порогом.

Неглинная полупуста.
Спускаюсь с ветхого моста,
В размытой вязну глине
И думаю,
Что неспроста
Гончар с гончарного поста
Не смог уйти доныне.

1979-2011

4 Responses to “ВЕРА ЗУБАРЕВА ● ОБРАЗ УЧИТЕЛЯ ● ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ”

1. Андрей Лопатин says:

   June 9, 2013 at 4:12 am

   Да, порой, и не только очень известные люди уходят, унося с собой огромный мир, который нас восхищал и восхищает. И, порой, знаем только мы, насколько он был богат, неповторим, невосполним и, возможно, недооценён современниками.

   Reply
   • Вера Зубарева says:

     June 9, 2013 at 8:29 am

     Это так. Но всё равно их мир доходит сюда, пусть и через время, и находит отголосок в душах, пусть и не массово.

     Reply
2. Анна Агнич says:

   August 9, 2013 at 7:30 pm

   Спасибо Вам за эту статью, Вера, за возможноть узнать о жизни такого человека.

   Reply
   • Вера Зубарева says:

     August 9, 2013 at 7:42 pm

     Рада Вашему отклику, дорогая Анна! Благодарю и желаю удач!

     Reply