СВЕТЛАНА БЛОМБЕРГ ● ПОЧЕМУ УПАЛ ИНТЕРЕС К ИЗУЧЕНИЮ СЛОВЕСНОСТИ?
Студент сегодня уже не тот, что лет двадцать назад. Это целеустремленный человек, весьма четко представляющий свое будущее. Исследования, проведенные в московских вузах, показывают, что студентов привлекают в будущем высокооплачиваемая и престижная работа, отсутствие надзора и контроля. Романтизм и мечты ушли в прошлое. А вот что студенческий интернетсайт предлагает для выпускника филфака: переводы, частные уроки, работа на выставках, преподавание в школе, вузе, копирайт, кадровый работник, работа в сфере СМИ, корректор, редактор, работа в IT-компаниях и компаниях, «оцифровывающих» материалы на иностранных языках. Не густо и не денежно. Однако не все работники вузов соглашаются с тем, что филфак не дает конкретной специализации. В России государственная поддержка русской филологии хоть и падает, но не такими темпами, как на Западе, тем не менее и там кафедрам русской филологии приходится прилагать большие усилия, чтобы удержаться на плаву. По утверждению Анны Архангельской, кандидата филологических наук, заведующей учебной частью МГУ, у них на филфаке есть очень редкие и востребованные направления, такие как отделение лингвокриминалистики, которое выпускает высококвалифицированных специалистов для работы в экспертных центрах и фоноскопических лабораториях системы органов внутренних дел, суда и прокуратуры. Вводятся новые отделения, специализации, магистерские программы, ориентированные практики, которые позволяют откликаться на запросы современного рынка труда, жаждущего узкопрофильных специалистов. В Санкт-Петербургском университете при кафедре древнерусской литературы изучают древнееврейский язык, в Новосибирском университете открыта кафедра Библейской литературы, в Воронежском университете изучают идишистскую литературу.
Вне России кафедры славистики когда-то создавались с целью подготовки специалистов-советологов. Изучался язык, литература и культура – ровно в том объеме, в каком это требовалось для разведслужб. Любое отступление в более широкие области филологической науки вызывало у начальства отрицательную реакцию. Но после крушения СССР интерес к России в мире пошел на спад. Железный занавес исчез, страна перестала быть не загадкой, а врагом. Литературовед из университета Глазго Андрей Рогачевский считает, что негативные процессы проходят на многих кафедрах филологии во всем мире – ставки сокращаются, кафедры сливаются или закрываются, новые почти нигде не образуются. Почему? Рогачевский считает, что есть два вида отношений к русской филологии – у потенциальных студентов и у менеджеров. Менеджеры – прагматики, идущие по административной линии, решили, что это направление науки неперспективно и прекратили финансирование. Но, исходя из собственного преподавательского опыта, Рогачевский утверждает, что во многих странах Европы у студентов этот предмет популярности не утратил. В Глазго сейчас 150 студентов изучают русский язык. Из тех, кто начинает, до диплома добирается примерно половина. Но кого готовят на этой кафедре в Глазго? Где найдет себе применение дипломированный филолог? Доктор Рогачевский утверждает, что это проблема самого новоиспеченного филолога. «Мы их готовим ко всему – это университет. Они ведь изучают не только русскую филологию, но могут брать курсы математики или химии. Самая популярная работа для выпускников-филологов университета Глазго – клерк в банке. Среди банкиров тот, кто изучал сложный русский язык, считается особо одаренным…»
Рогачевский на конкретном примере своего вуза показал процесс, происходящий в образовании во всем мире. В последние десятилетия учебные заведения начали готовить первоклассных специалистов, способных к конкуренции на рынке труда, цель преподавания стала очень конкретна – дать необходимые знания. Прежде в основном готовили специалиста широкого профиля, который разбирался во многих областях науки. Это особенно было свойственно советской высшей школе. В итоге вуз не только давал специальные знания, но и воспитывал человека, прививал ему определенный образ мыслей. Современные менеджеры пришли к выводу, что советский подход к преподаванию сейчас не эффективен. Если не все, но какая-то часть «технарей», обученных по-советски, еще может найти работу по специальности, то гуманитарное образование настолько расплывчатое, что выпускник устраивается в жизни «как получится». Молодежь понимает, что гуманитарное образование ни к чему не обязывает, не свидетельствует о профессионализме, а лишь говорит о запасе культуры. Рынок труда, мягко говоря, не балует гуманитариев. Стоит ли тратить на это время и деньги? Гуманитарное образование все больше становится не профессией, а увлечением, дополнением к основной специальности. По словам Кевина Ф. Платта из Пенсильванского университета, факультеты и кафедры американских университетов, занимающиеся словесностью, тоже находятся сегодня в глубоком кризисе. Былая слава филологов, являвших собой «жрецов» высокой культуры, попросту сошла на нет. Наблюдаемое изменение статуса филологов-профессоров от «жрецов» к «экспертам», связано не только с потерей интереса к классической литературе, но, в первую очередь, с изменением самой культуры. Еще в восьмидесятые годы, утверждает Платт, для того, чтобы сделать успешную карьеру, требовались не только специальные знания, но и готовность обсуждать различные мультикультурные процессы и проблемы, говоря грубо — способность связно и сколь-либо компетентно обсуждать творчество Достоевского и Хемингуэя. Сегодня в кулуарах обсуждаются в лучшем случае последние сериалы и бестселлеры. Профессор питает робкие надежды на пробуждение интереса к филологии в том случае, если исследователи перестанут изучать чистую классику и обратятся к более широким областям словесности. Напрасно надеется. Именно то, что от произведений искусства филология обратилась к словесному потоку без выбора и ценностных критериев, и привело к угасанию науки. Филология начала угасать не вчера. Менеджеры объявили ее бесперспективной в какой-то мере и по вине самих ученых. На смену изучению словесности постепенно пришло широкое понятие культурологии и всевозможных масс-медиа, делалось все, чтобы у публики создалось представление о филологии как о чем-то абстрактном, исследователи щеголяли специальной терминологией, зацикливались на вопросах технологии и методики. Но в мире остались места, где слависты не жалуются на отсутствие интереса у студентов. Филология вполне успешно развивается в Германии, отчасти во Франци, в Скандинавских странах, России. В Италии в пятнадцати университетах существуют кафедры славистики, где изучают польский, украинский, болгарский и прочие славянские языки, не говоря уже о русском. Лингвист Борис Гаспаров, работающий в США, размышляя о предмете изучения сегодняшней филологии, утверждает, что на многих европейских и американских кафедрах филологии ведется лишь теоретизирование о языке и литературе и концептуальные разработки, явно вопреки первоначальному значению термина филология. Ему кажется вполне логичным то, что этот термин совсем не употребляют в Америке и мало употребляют в Европе: ведь этой традиционной филологии почти уже и нет, сегодня она сохранилась в основном лишь в германо-скандинавском академическом мире. А западное литературоведение тяготеет к социологии. Гаспаров, как ученый старшего поколения, считает, что в западном литературоведении слишком сильно присутствует элемент прямой социальной критики и постановки актуальных социальных проблем на материале литературы, практически а-ля 1920-е годы в Советском Союзе. Проблемы расовые, проблемы пола, классовые, психологические. Этим слишком увлекаются, этим часто перекрывается интерес к литературе как к литературе. Б. Гаспарову также видится, что разделение между лингвистикой и литературно-культурными штудиями несколько искусственно. Ему хотелось бы, чтобы между ними было больше взаимодействия и больше обмена. Лингвистам не хватает культурного контекста и культурной субстанции языка, которая окружает структурные элементы. Так же, как в 1960-е годы все старались учиться у лингвистов, теперь он бы призывал учиться у историков культуры и литературы. Это Б. Гаспаров говорит сейчас, а сам в 70-е годы прошлого века пересыпал свои научные работы таким количеством придуманной им и другими лингвистами сложной терминологии, что студентам приходилось их переводить «с гаспаровского на русский».
Любить, в том числе и словесность, насильно не заставишь, культурная и экономическая ситуация диктует чувствам. Но, как говаривал Козьма Прутков, узкий специалист подобен флюсу. Как мы видим, даже в банковской сфере более успешную карьеру делает тот, который помимо экономических, обладает гуманитарными знаниями. Ю. Латынина – хороший специалист по экономике, потому что… в свое время занималась мифологией и писала диссертацию о райском саде. Первый президент Абхазии Владислав Ардзинба ушел из филологии в политику. Его очень интересовали возможные дальние родственники абхазов по языку, по этносу – хатты. По определению В. В. Иванова, культура – это самостоятельная ценность. Она нам нужна потому, что люди должны восторгаться красотой, а культура в той или иной форме – это разные обличья красоты, однако многие этого не понимают. Отчасти задача филологов и состоит в том, чтобы это разъяснять. К примеру, для того, чтобы понять, зачем нужна такая наука, как математическая лингвистика – применение математики к изучению языка, ученый должен разъяснить – красота в том, как описывать язык с этой точки зрения. Это развивает эстетическое чувство. А если эстетическое чувство не развивать, люди начинают искать альтернативные источники подъема настроения – алкоголь, наркотики, беспорядочный секс. А задача ученых-филологов – напомнить человечеству, какие действительно прекрасные явления существуют в мире.
Об Авторе: Светлана Бломберг
Окончила филологический факультет Тартуского университета. Литературную учебу проходила в ленинградских и таллиннских литобъединениях. Стихи публиковались в альманахе "Таллиннские тетради", эстонских журналах "Радуга" и "Таллинн", в коллективном сборнике четырех таллиннских поэтесс "Белым по черному" (1998г) и индивидуальном поэтическом сборнике "Михаэль" (2001), статьи - в эстонской русскоязычной периодике, московских и петербургских журналах, под псевдонимами в "Вестнике" (Балтимор), парижской "Русской мысли", "Лондонском курьере", участвовала в радиопередачах эстонского радио и русской службы Би-Би-Си в Лондоне. В 2002-м году репатриировалась из Эстонии в Израиль. Живет в Рамат-Гане.