МИХАИЛ СИДОРОВ ● СТУПЕНИ СЛОВ
Писать об этой книге «нормальным» языком – все равно что исполнять симфонию на губной гармошке или пересказывать стихи прозой. И все же, опираясь на стругацкое «понять – значит упростить», попытаемся хотя бы поделиться впечатлениями от прочтения романа-сказки.
Несмотря на сугубую фантастичность книги М.Юдсона, в «Лестнице» обозначены два вполне реальных цивилизационных конфликта. Один – в первой части произведения, «Москва златоглавая»: «женитьба» постмодерна на православии в России (Москвалыми, Колымоскве). Другой – в части третьей, «БВР»: жизнь в «ближневосточной республике» Израиль, находящейся между наковальней исламистского средневековья и молотом того же постмодерна (таким образом, жанр романа даже номинально вполне соответствует нашей эпохе!). Посредине повествования композиционно оказался «Нюрнбергский дневничок»: в Германии происходит ретроспективная материализация призраков прошлого (трупы в холодильнике, в лифте, в озере)…
«Московский» раздел книги проникнут горькой ностальгией: герой – учитель математики еврей Илья Борисович охвачен тоской-любовью – вопреки, назло неприязни и ненависти; последняя его постоянно преследует, вызывая временами инстинктивные вспышки в нем ответных «высоких» чувств – злобы, презрения, жестокости, отчаяния. Как выяснится позже, из москвалымской церковно-приходской гимназии им. иеромонаха Илиодора Илью выгнали за то, что на открытом уроке православной тригонометрии он нелицеприятно отозвался о боге Одине («Эн Минус Один»), которого директор учебного заведения очень почитал; в тот же вечер соседи по «терему», где жил учитель, вышвырнули его с третьего этажа из собственной квартиры (по счастью, в сугроб под окном), обвинив в торговле снегом.
В подмосковной электричке раздается глас народа: «… Нужен переход Руси из жидообразного состояния к ледяной твердыне – Великий покаянный канон! Всеконечное решение». Илья Борисович размышляет в ответ: «У вас нет другой Руси? Я хочу обязательно Русь, но без этого всего. Она пьет и бьет – значит, любит». Любит странноватою любовью. Но не зря ведь имя главного героя ассоциируется не только с пророком Элиягу, но и с Ильей Муромцем, и с Илюшей Обломовым!..
И пока на Руси в эпоху после разрушения Второго храма Христа Спасителя мечтают о «всеконечном решении», «пархославный» герой «Лестницы», поддавшись «стадности», появляется в стране решения окончательного. «Или мир перевернулся? – удивляется один из персонажей романа. – Евреи бегут в Германию…» Оказывается, здесь уроки Холокоста не прошли даром, и старейшина еврейской общины фантастического баварского городка Азохенвейдена выговаривает Илье: «Не успели приехать – уже погром устроили… Немцы – нация культурная, музыкальная, с ними можно договориться, у нас столько точек пересечения… Нам надо показать, что мы уже не те оголтелые фанатики, что мы исправились. Что все эти безобразные массовые самосожжения и изуверское травление себя газом в самом центре цивилизованной Европы больше не повторятся-с!» (Что ж, в мире, где американский президент встает горой за египетского брата-мусульманина, Советский Союз приравнен к нацистской Германии, а ветеранам борьбы с фашизмом уже опасно появляться на улицах украинских городов, и такое возможно.) К вечеру также выясняется, из кого колбасная смерть-фабрика делает свою качественную продукцию, и кто усердно трудится в цеху, и что ногти не должны попадаться в доброй немецкой колбасе, и почему она остается кошерной, и многое другое. Затем, по воле автора, Илья очутился в Масаде, этаком граде Китеже; только город этот, носящий имя древней крепости, последнего оплота восставших против римского рабства евреев – подземный, в нем народ всесожжения не только скрывается от страшных существ, зигфридрихардов, но и мстит им, как узники Варшавского гетто, организуя дерзкие вылазки на поверхность земли, – берет реванш за преступления против него, совершенные и совершаемые. В конце второй части сказки ее герой уничтожает при помощи тяжелого трехствольного поджига лабораторию, где «гансы» ставят свои опыты над детьми.
В этом подвиге Ильи легко увидеть реминисценцию прогрессорской деятельности Максима Каммерера из «Обитаемого острова» братьев Стругацких. А затем, оказавшись в БВР, герой «Лестницы» побывает в шкуре Вреда, отмучится Стражем, настрадается Стольником и закончит свою карьеру Мудрецом – ведь это так похоже на этапы большого пути Андрея Воронина из «Града обреченного»! Ну, а круглогодичная зима Колымосквы – аналог непрекращающегося дождя в «Гадких лебедях»… Кстати, Борис Стругацкий отмечал и привечал Михаила Юдсона и только доброжелательно внушал ему, что читатель приходит в книгу, как в собес, и ему совсем не важно, какой там рисунок на обоях. То есть, сам текст несет благую весть, а не навязывает игру в бисер слов. Но ведь эта игра – и есть писательский метод Юдсона! «Мне хочется ставить эпиграф перед каждой своей фразой – столько окрест чудесного поспевшего чужого, тянет нарвать», – признается автор «Лестницы». И уж это свое желание он удовлетворяет сполна – срывает зрелые сочные плоды, лакомится ими сам и щедро делится с читателем.
Кажется, вся сколько-нибудь значимая беллетристика «передумана» и зашифрована М.Юдсоном в его книге. Здесь встретишь и следы любимого им «Улисса», узнаются и Свифт, и Чехов, и Борхес, и Кафка с его обличением абсурдности нашего мира и нашей жизни (у Юдсона «беглый беженец» из Баварии, от «немцовичей» – образец и предел абсурда). Мы находим тут и свою «Песнь Песней», и «Приглашение на казнь», и «Кондуит и Швамбранию»… И «Записки сумасшедшего» – тоже: автор «Лестницы» окидывает придуманный им (но вполне правдоподобный) мир еврейско-гоголевским взглядом; что может быть парадоксальнее, учитывая отношение Николая Васильевича к «бойкой жидовской натуре»! (К слову, такой же подход М.Юдсон применяет и в своей пьесе «Ревизор-с», прочесть которую я также настоятельно рекомендую.) Все уже написано до нас! – будто бы говорит нам Юдсон. – Надо только вспомнить соответствующие, подходящие произведения и изложить свой сюжет на языке мировой литературы. Для этого и создан автором особый русский язык, структурные единицы которого – не просто слова (сами по себе непростые!), а скрытые и явные цитаты из художественных творений – известных и не очень.
Один из критериев «читабельности» произведения – это зримость повествования, когда при чтении возникают образы: антураж, персонажи, их движение. В этом смысле «Лестница» – как кино в голове, несмотря на замороченность сюжета, вычурность языка и нарочитую сложность повествования. Сон! Ну да, это сон, временами кошмарный – при бодрствовании и невероятно активной деятельности разума, игре фантазии автора и увлекаемого им читателя. Бывают ведь сны, в которых мы разговариваем умно и красиво, иногда даже с иностранцами в липовых аллеях – и без непонимания; а проснулся – и все рассеялось, оставив по себе неясное воспоминание. А у Юдсона – не рассеивается; наоборот: концентрируется, кристаллизуется, логически связывается (хотя кое-где логические цепочки событий и составлены из бубликов с маком: встречается, говоря словами самого автора, «логическое проскальзывание»; но это не портит общей картины, если читатель принял правила игры создателя «Лестницы»). Слишком непрост Юдсон, слишком изыскан для манихейского дуализма – его мысль развивается по законам многовалентной логики, диалектики в ее блестящем языковом проявлении. Он расщепляет слова-атомы и синтезирует новый язык, который в зависимости от обстоятельств обретает форму то философского жаргона, то пресловутой фени. Тут не поток, а целое цунами сознания! Если бы не его игра словами, не многозначительные и многозначные аллюзии, эта одиссея или «ильиада», вся эта русско-еврейская, да и чуть ли не мировая, история (хотя и пошедшая по замыслу автора несколько иным путем) заняла бы не 550 страниц, а на порядок больше. Несмотря даже на такие перлы, как «превысокомногоблагорассмотрительствующий Кагал». Вот тебе и «тарабарщина хаммурапья»! Любовь к родному языку и прекрасное знание художественной литературы позволяют Юдсону в потоке каламбуров, анаграмм, палиндромов, акростихов и т.п. не сбиться в назойливое хохмачество и балагурство, избежать пошлостей. Из-за этого тонкого чувствования слова прощаешь автору и некоторые его «грехи», вроде нередко встречающейся обсценной лексики («матсуржика»), или плеоназмов; правда, чаще всего они служат повышению эмоциональности изложения и усилению образной характеристики персонажей.
Итак, третья часть «Лестницы на шкаф». Здесь, в дополнение к библейскому Исходу евреев из Египта, повествуется об «Изходе» пархов из Колымосквы в БВР. При этом, по ходу действия романа происходит «усекновение» имен: они «стираются». Илья Борисович («колымосковский арифмометр и механик», «русский мыслитель с чемоданом») становится Илом, а затем уж и вовсе – И. («за господином И. что-то никак не приходили»); евреи же – «пархи», «абрамосары» – укорачиваются до «жи». «Смысл Колымосквы – онтологически – в том, чтобы исторгнуть нас. Она таки – матка», – говорит один из Семи Мудрейших. «Вся Москвалымь – это Колымлаг».
Фантастика Юдсона разворачивается из «лихих девяностых» по двум направлениям: не только в будущее, но и в прошлое. «Жи» ушли из Москвалыми через метро. И возглавил их «Изход» не кто-нибудь, а Лазарь… Моисеевич Каганович, в честь которого столица БВР (явно Тель-Авив!) названа Лазарией; такое вот мифотворчество. Ну, пришли, а свято-то место – не пусто! Заселено частично «аразами» (а/з – «аравийскими заключенными»). Думали: «парх и араз – кузены навек» (примерно, как русский и украинец!), а вышло – известно как. Вот и Илья стал Стражем-садовникером, охраняющим Сад, по которому злой араз ползет с кинжалом, сделанным из напильника. Тут вам и страна ПА – «Прекрасная Аразия – байда из грез бредовых…» Ну, это уж – не «Энигма», совсем легко догадаться, о чем пойдет речь: аразы «не мир нам несут, а меч…еть!» И получается, что «БВР – Постлаг, метагетто, пусть без желтых лат»…
На мой взгляд, «БВР» сюжетно убедительнее, прописана более детально, стилистически отшлифована и явно «перевешивает» две первые части – и не только по объему. Но целостность романа от этого не страдает; напряжение и динамика повествования остаются высокими от первой до последней страницы. Эрудиция и талант автора в сочетании с солидным жизненным опытом (служба в Советской Армии – в книге она «Могучая Рать», учительство в средней школе, скитания по Европе, жизнь в Израиле) помогли ему создать достоверные образы, оказывающиеся в самых невероятных ситуациях. И в третьей части постоянно возвращается одна из основных тем «Лестницы» – тоска по Руси («сокращенно – топор»), грусть по потерянному аду, неласковым, но родимым местам с их мрачноватыми, но отходчивыми жителями.
Среди семи мудрецов, обитающих в подземном (опять, и не случайно!) номерном «Ерусалиме-52» (он же – Космополис, стан беглых космополитов), у которых И. хочет найти истину, «семимудрость» и получить «утепленную бомбу» для растопления колымосковских льдов, согласья почти по любому вопросу – нет как нет. Один из них, Особняк, уверен, что «из Колымосквы не может быть ничего хорошего…» Другой, Интелигняк, иного мнения: «Колымосква слоится в памяти хорошим и плохим. Да, у ее ног разбитое корыто, но в нем – золотая рыбка». Нет консенсуса. И только в одном лишь!.. Скрепя сердце, со скрипом, из русской классики: «… Камлачь заклинанье: «завизжали полозья посыпался иней с берез» – непонятно, но завораживает! – «пахнут смолою еловые жерди забора». За одни этакие звуки все финики [деньги] отдашь!» Язык «орусский», «милые ненужные слова»!.. Лет сорок тому назад, помнится мне, появилась гипотеза о том, что именно его язык помог русскому народу под гнетом монгольского ига сохранить свой индоевропейский облик. Не знаю, достаточно ли безумна эта идея, чтобы быть верной. Во всяком случае, герой «Лестницы» даже в БВР набоковски признается: «Бывают ночи, только в койку – в Колымоскву плывет кровать!» И с тоскою сообщает, что когда звонит туда по мобильнику, «возникает из космоса замогильный голос с окаянным окающим акцентом: «Ящик захлопнут. Абонент недоступен навсегда». И вообще, оказывается, весь «мир, чтоб ты знал, – есть Лаг!» Хотя сам автор «Лестницы на шкаф» внушает нам, что мир – это прежде всего текст. А интересно было бы изобразить эту «малую вселенную» юдсоновского романа, с ее многослойным подпольем, подземными туннелями и замкнутым пространством «Кафедры», куда можно попасть через «калитку», – наподобие той схемы «Улисса», которую составил Дж.Джойс!
Михаил Юдсон создал гротескный мир своего героя, остроумно и неподражаемо описал его литературными кодами и игриво предлагает читателю расшифровать описание – «вот и вся задачка!» Выдержать этот ребусный натиск автора, эту его интенсивнейшую, на пределе возможности понимания работу над словом сможет, да и просто захочет далеко не каждый – дело вкуса. Зато когда читающему удастся «раскусить» очередной орешек в тексте «Лестницы», возникнет ощущение маленькой победы, и в награду за нее – приобщения к миру великой, бессмертной литературы. Наверное, есть в юдсоновской прозе и что-то исцеляющее, просветляющее, облегчающее душу: автор, как один из его персонажей, пиит и «недержала слов» Ялла Бо, будто «заговаривает» нас; это какая-то психоаналитическая литерапия.
«Сказка для эмигрантов» предназначена, конечно же, для русскоязычного читателя. Было бы неплохо при этом, чтобы он хотя бы немного знал иврит. Только такой читатель и сможет в полной мере по достоинству оценить роман М.Юдсона, который, скорее всего, невозможно перевести на другой язык. С учетом сказанного, число хвалящих и ругающих «Лестницу» будет превышать количество прочитавших ее, но даже сумма тех и других останется не очень значительной. А жаль! Впрочем, если и не погружаться с головой в плотный и вязкий юдсоновский текст, а лишь скользить по его верхнему смысловому слою, – и тогда сказка захватывающе интересна. Книга эта, несомненно, – событие в русской литературе. «Лестница на шкаф» заканчивается не точкой, а вспорхнувшей запятой Юд’, которая – словно ребенок, появляющийся на свет из чрева матери. Значит, история еще не завершилась…
Об Авторе: Михаил Сидоров
Михаил Сидоров – родился в 1949 году в Нижнем Тагиле. Жил на Кубани и в Барнауле. Учился на мехмате Новосибирского университета и в Алтайском политехе. Стал историком. 14 лет преподавал историю отечества и политологию в техническом университете; кандидат исторических наук, доцент. В Израиле с 1998 года, живет в Беэр-Шеве. Ответственный секретарь журнала «Артикль». Опубликовал более 120-ти историко-публицистических статей по проблемам антисемитизма, советско-израильских отношений, а также рецензии в газетах и журналах России, Израиля, США и Германии («Нева», «Независимая газета», «22», «Слово» и др.). В 2015 году издал книгу «Антисемитизм истоков».
Приятно, когда хорошая проза провоцирует на такую поэтично-патетичную рецензию.