RSS RSS

Елена КОНСТАНТИНОВА. «Ход времени принять не плача…».

Палванова, З. Я. Края судьбы — от Темлага до Иерусалима: Избранные стихи. — М.: Время, 2019

         

«Края судьбы — от Темлага до Иерусалима» — так назвала свою книгу избранных стихов, вышедшую в 2019 году в Москве в издательстве «Время», Зинаида Палванова.

В метафизически заданном пространстве с конкретными географическими точками — реальная жизнь лирической героини, точнее, лирического двойника поэта.

Поскольку немало общего угадывается, проступает и даже прямо просматривается у них начиная с биографии:

 

Где мои ровесники? Их нет.

Редко-редко одногодка встретишь.

Поколенье неродившихся на свет,

Чёрная дыра на белом свете.

 

Где вы пребываете сейчас,

Дочери и сыновья народа,

Призванные жизнью, что как раз

Родились бы в те четыре года?.. <…>

 

До меня ведь лишь теперь доходит,

Что одна из тысячи живу,

Что со мною чудо происходит.

 

Так случилось, что от пуль вдали

Моего отца в моей отчизне

Лагеря для жизни берегли,

Несвобода берегла для жизни.

 

Мать в соседнем лагере была.

Их освободили в сорок третьем.

На юру свобода их свела,

В стороны их разбросает ветер.

 

Сколько страшных, грозных сил сошлось:

Сталин, Гитлер, воли два ожога, —

Чтоб дитя на свете родилось.

Вот и родилась я, слава Богу! <…>

 

Проклинаю, славлю этот мир,

Где и катастрофы детородны.

 

Тысячи живых, горячих лет.

О судеб людских библиотека!

Вот идёт История, и след —

След имеет форму человека…

 

«Навек провинциалка, полукровка», Зинаида Палванова родилась «за непроглядной Потьмой», в посёлке Явас Зубово-Полянского района Мордовской АССР — центре системы исправительно-трудовых лагерей «Темлаг» (Темниковский лагерь), где после отбытия срока остались её родители. Мама работала в школе учительницей. Папа был ветеринарным врачом и после лагеря работал на местном конном заводе.

Потом Подмосковье, деревня за 101-м километром:

 

Красивое чувство глубокой печали —

Несбывшимся детством пахнет оно…

 

А так скажет в другом стихотворении:

 

Тарелку вылизывать дочиста

Привычка с детства осталась.

 

Да, после войны было голодно.

Картошку восторженно ела.

А в проруби было холодно —

С разгону в неё влетела.

 

«Отчего к спасенью эта страсть?» — спросит она себя спустя много лет, ставя в банку подобранные «сломанные ветки», «павшие цветы» и умоляя их «выжить, расцвети» и заранее зная ответ:

 

Видно, в местности той измождённой

Столько тьмы скопилось в годы те,

Что любой ребёнок, там рождённый,

Был заначкой света в темноте.

 

Видно, столько муки неизвестной

Залегло навеки в том лесу,

Что бессмертье жизни поднебесной

Я в себе нечаянно несу.

 

В Израиль уехала в 1990-м.

«Первые десять израильских лет, — говорит, предваряя в одном из журналов подборку своих стихов, — прошли в тумане выживания, устройства на новом месте.

В новом веке принялась путешествовать <…> На сентябрь 2001-го пришлась первая поездка в Россию. В Израиле тем временем началась интифада1 В Иерусалиме, где я живу с 1997 года, то и дело взрывались автобусы. Стихи, которые я писала в то время, израильский критик Михаил Копелиович назвал “актуальной лирикой”».

Часть «актуальной лирики» — в разделе «Ближневосточный рейс (1990–2004)». Реальность трагического события подчёркивает конкретная дата, ставшая названием одного из стихотворений — «9 августа 2001 года»:

 

Теракт в центре Иерусалима.

Страна впилась в телевизоры.

Все экраны в крови.

 

Звонки телефонные — один за другим,

Израильские, московские, американские…

Как в день рожденья.

 

Из того же раздела:

 

Взорвался осёл у автобуса.

Осёл — арабский, автобус — еврейский.

Автобус остался цел,

Чего об осле не скажешь.

 

Добрые люди, умные люди

Навьючили смертью на этом свете

Понурого, тихого —

И погнали на тот.

И никто не сказал ему,

Что он в рай попадёт.

 

И — о Холокосте, поднимающее исторические пласты, заставляющее о многом задуматься и не забывать:

 

Жаром тех европейских печей

Дохнул на Израиль знойный хамсин2

Тем европейским странным дымом

Пала на землю сухая мгла.

Тенью огромной еврейской смерти

Легла на дома евреев ночь.

 

Завтра утром наступит утро —

Утро Дня Катастрофы.

И все предсмертные вопли,

Сдавленные в один-единственный,

Вырвутся мощно и ровно.

 

Три остальных раздела книги — «Рябиновый сад (1963—1989)», «Самая правдивая правда (2005—2017)», «Искусство пожилой ходьбы. Из новых стихов (2017—2018)».

Среди опорных слов — время, любовь, жизнь, смерть, полёт, старость. Причём последнее в поле зрения поэта уже в ранних стихах: «Боюсь подумать, что устала, / Что старюсь незаметно я».

«Докатилась я до заката». С течением лет разговор о старости становится почти неотступным. Чтобы прийти к такому выводу:

 

Всё правильно, всё правильно в природе.

Я принимаю жизни естество.

О Господи, лицо моё уходит,

Не удержать, не удержать его.

Не удержать моей упругой кожи,

На смену ей усталая идёт.

Как на сестру, я на себя похожа.

Я старюсь, а сестра — наоборот <…>

Я помогу единственному чуду,

Подвластна мне единственная прыть:

Я добрая старуха буду.

Иначе мне красавицей не быть!..

 

И к такому:

 

Порой со стороны гляжу

На собственное выцветанье.

Впервые старость прохожу,

Как в первом классе — вычитанье <…>

 

Сквозь удивление и боль,

И сквозь надежду, если честно,

Я наблюдаю за собой.

Мне интересно.

 

Уже в ранних стихотворениях и мысли о смерти, как в посвящённом памяти известного московского искусствоведа Бориса Николаевича Симолина, преподававшего историю искусств в московских театральных вузах:

 

В апреле снег без Вас впервые стает.

Я помню, как Вы объясняли смерть:

Нет человека в миллионах мест,

А тут ещё в одном не станет.

 

Но утаили Вы тогда,

Что вслед за этой простотою

Всех миллионов пустота

Обрушивается пустотою.

 

Из той же серии «Песочные часы», «Излёт», «Словно сводки с фронта…».

Так или иначе преломляясь, тема смерти — бессмертия звучит от странице к странице всё настойчивее:

 

Как тягостна морока выживанья,

Как сладостна свобода от неё!

Ещё сильны надежды и желанья

И всё острее жизни остриё.

Однажды, как стрелу, меня запустит

Незримая судьба. Вопрос — куда?

Хочу прийти я к этому без грусти.

Средь бела дня мне подмигнёт звезда…

Откуда-то пахнуло базиликом.

Готовясь к смерти, словно к торжеству,

Поющей нищей в городе великом

Безудержно живу.

 

«Пусть уходить, но сгорая, сгорая» — словно девиз лирического «двойника» поэта.

 

А это стихотворение без названия процитируем полностью:

 

Перед полётом дальним,

Перед исходом летальным

Делать лишь самое важное,

Пусть и не самое срочное, —

Вот постиженье отважное,

Вот поведение точное.

 

«Бесконечного этого мира частица», когда-то поэт мечтала:

 

«Мне бы чуда-юда

Посказочней: чтоб я была жива

Всем существом своим и чтоб слова

Живые говорила я отсюда».

 

«Времён и чувств» распутывая «клубок», неторопливо, без суеты сшивая «края судьбы», перебирая в памяти все свои «виражи, куражи», «рубежи», поэт сохраняет верность своим мечтам и поныне:

 

……..одолев себя,

Ход времени принять, не плача,

А вызнавая и любя.

 

Сказать на линии изгиба,

Не под волной, а на волне,

Часам таинственным спасибо

За время, что досталось мне.

 

О чём ещё?

 

Боже, поселиться бы в Рамоте 3

Птицей! И смотреть до самой тьмы

В долгом тёмно-розовом полёте

На холмы, на здешние холмы.

 

И сцепить в полёте негасимом

Всё, что было. И в последний миг,

Попрощавшись с Иерусалимом,

Попрощаться с жизнью напрямик.

 

Картинки прошлого — в «цветной» неразберихе «снов» и наяву. Объяснение тому — тоже в стихах:

 

Под звёздами, под потолками

По речке времени сплавляюсь,

А дневниками, как руками,

За дни прошедшие цепляюсь.

 

Хочу я вспомнить по порядку,

Чтоб затащить в свою тетрадку

Всё, что там было,

Пока тот цвет не позабыла,

Пока тот звук не позабыла…

 

Но краток письменный порыв —

День сущий груб и неотложен,

День сущий весел и тревожен,

День сущий нищ и тороплив.

 

В отличающих «неслышным» открытым диалогом с самой собой и с тем, кому лирический двойник поэта доверяет свои строки, немало личного — в них «тайны бытия земного». Любовь, дружбы, измены, отношения с друзьями и родными. И — одиночество:

 

Прозрачно одиночество. Прозрачны

Домашние дела. Прозрачна осень.

И не прозрачен только человек,

Уныло, беспощадно близкий…

 

Та же горечь одиночества в стихах «Позвонило прошлое…», «Осенние даты», «Рябиновый сад».

 

Но вместе с тем стихи Зинаиды Палвановой наполнены светом. Потому как:

 

Так вот моя главная страсть

На этом свете —

Сам этот свет.

 

И солнечный свет — его непременная составляющая. Не случайно стихотворение, в котором явственно слышны библейские мотивы, так и называется — «Солнечный романс». Ярким солнечным светом насыщена «Благая весть»:

 

Утром в Иерусалиме,

В переулке вертикальном, —

Счастьем, словно откровеньем,

Озарённое лицо.

 

Никогда я не узнаю

О прямой причине счастья

Утром в Иерусалиме.

И неважно, и неважно.

Есть оно — об этом весть.

 

Что ж, ведь это — Иерусалим, «вечный город, к небу самый близкий», которым не устаёт восхищаться, любоваться поэт:

 

Всё, что происходит в этом городе:

Раз — приподнято и два — подсвечено.

И за всем, за всем происходящим —

Задник, на котором что-то вроде вечности.

 

Не ускользает мимо него и «неизъяснимый свет» лиц иных «старушенций», светящихся «каким-то мирным духом»:

 

Его питают неземные выси,

Он рядышком со смертью, посмотри,

От кожи и от рожи независим,

Струится потихоньку изнутри.

Я помогу единственному чуду,

Подвластна мне единственная прыть:

Я добрая старуха буду.

Иначе мне красавицей не быть!..

 

Палитра выразительных средств Зинаиды Палвановой многоцветна.

Здесь и красочные точные эпитеты: «Нагие худенькие мощи ёлок, / И вдох, как ёлка, серебрист и колок»; «малахитова даль морская»; «старенье злое»; зимнее одиночество.

И удивительно верно найденные метафоры: «Как цветущая вишня, компостер / Лепестками осыпал меня…»; в горы «вонзит безжалостно» солнце «шпоры»; изморозь на виске друга, похожая «на морскую пену, кстати»; солнце — «открытая рана», «молча» алеющая «в тёмном окне» весной на рассвете; «Вечный двигатель — время»; «Храм восхода — он и храм заката…»

И игра со сравнениями («Холода будто ветром сдуло…»). В том числе ситуационно весьма неожиданными:

 

Наткнулась как-то на бумаги,

На рифмы юности моей,

И устыдилась бойких дней,

Суждений, глупых до отваги.

 

Но вот я снова на тетрадь,

На почерк юности наткнулась.

Разобрала и улыбнулась,

Как над уснувшей дочкой мать.

 

И игра с фразеологизмами:

 

С таинственной жизнью играя,

Весёлая до бесстыдства,

Дойду до самого края

И загляну, умирая

От старости и любопытства!

 

На той же игре с устойчивым словосочетанием «место под солнцем» построено, по сути, всё одноимённое стихотворение.

Что ещё? Реминисценции: «Безнадёжно и грустно вполне. / Тяжела ты, шапка поэта!»; «Солнце осеннее мягко стелет»; «А завтра новый день случится — / Обыкновенный, ломовой. / Как лошадь, жизнь моя помчится / К себе домой»; «Ну вот и осень на земле Святой. / Листва не осыпается, не чахнет. / Мы величали осень золотой, / А тут вечнозелёной дело пахнет».

Или такое хорошо узнаваемое камерное «включение»:

 

Когда б в чужую душу заглянуть

Душа хоть на мгновение умела,

Увидел бы он двор, просторный, белый,

Как самую таинственную суть

Того, что происходит между нами…

 

Что ещё? Излюбленный и умело «вписанный» поэтом оксюморон: «От счастья, от одиночества / Все карты на стол я выложу»; «Лето. Полнота существованья / Всей природы. Некуда полней. / Лето. Пустота существованья / В городе оставшихся людей»; На фоне бодрой усталости / Грядущее всё ясней…», «Никого не кляня, ни с кем не споря, / Помолодею с горя».

 

Перечислять её авторские ёмкие, философски настроенные оксюмороны можно бесконечно:

 

Холода будто ветром сдуло,

И зацвёл миндаль на задворках.

Я лицо в него окунула —

Пахнет счастьем тревожно и горько <…>

 

Этот запах — он всё обещает,

Ничего не изменит он.

 

Вот фрагмент «Концерта Юлия Кима в Иерусалиме»:

 

Заявки наши под конец исполни —

Под шум дождя и вспышки дальних молний,

Под стук уставших молодых сердец,

Исполни хриплым голосом, певец!

 

Безжалостно тебя жалеет каждый.

Спой про коня, про исступленье жажды!

Опять, опять заходится душа…

Жизнь хороша и песня хороша.

 

Отметим и аллитерацию («Живя ещё, но жизнь уже итожа, / Деньки, что деньги, проверяй на свет»; «Увы, творится на земле земное»; «Где же правда правдивая самая? / Вот она — когда вырвется строчка, / Как нарыв прорывается или почка, / И я, как дура, всплакну») и концентрирующий внимание читателя полиптотон: («У тебя под ногами — / Сокровище настоящее, / Сокровище настоящего»; «В море из номера перетекая, / Мы отдыхаем от жизни при жизни»).

И другие «работающие» на стилистику стиха повторы. Например, здесь они осязаемо усиливают разгоняющееся «наподобие самолёта» время — время, что «Работоспособно на зависть. / На стрелках не видно пота»:

 

По электронной почте получаю

Методики обогащения.

Не успеваю прочитать,

Не успеваю применить.

Куда мой минус в банке деть?

Не успеваю богатеть!

По электронной почте получаю

Чудесные рецепты исцеления.

Не успеваю прочитать,

Не успеваю применить.

Куда мои болячки деть?

Не успеваю здороветь!

 

Насыщенные тонкой грустью или мягкой иронией, строки стихов нередко афористичны: «Не в потёмках, а в потомках — предки…»; «…долги долгами, / А нежность нежностью»; «Свет земной любви неизъясним»; «Страсть старости — здоровый образ жизни!»

…Правда, по острому наблюдению Зинаиды Палвановой, пахнет «просто и горько». Как тот зацветший горький миндаль…

«Счастье — это чудовищно просто!» И добавляет:

 

А ведь и правда, совсем немного

Нужно тебе для счастья,

Маленькая женщина!

Просто мечта, просто мечта —

Чтобы душа не была пуста.

 

«Дни мои стремительно просты» — так скажет она же. Умение находить радость в неприметном, самом неброском отпущено немногим. Это, увы, сегодня редкость редкая.

 

Радует сердце любой пустяк.

Ласкает лицо безмятежный ветер.

Арабский малыш улыбается так,

Что невозможно ему не ответить.

 

Простые слова, словно отшелушенные от сора хлебные зерна, поэт слагает в рифмы и ритмы, задавая «верный тон».

В «столкновении» этих простых слов неожиданно появляются новые смыслы.

Так рождаются стихи…

 

Я — имущая и неимущая.

Что же есть у меня?

Жизнь сама — для начала,

Душа и тело.

А ещё — сын и внучка,

А ещё — любимое дело

(Выражаясь высокопарно,

Путь мой, стезя),

А ещё — любовь,

А ещё — друзья.

 

Я — богачка несметная.

Забывать об этом никак нельзя.

 

А о том, чего нет, —

Перечислять слишком долго! —

В суете нежнейшей

Напрочь следует забывать.

А то примется небо

То, что есть,

Из рук вырывать…

 

В общем, правда самая сущая:

Я — имущая!

Палванова, З. Я. Края судьбы — от Темлага до Иерусалима: Избранные стихи. — М.: Время, 2019Елена Константинова

 


 

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Елена Константинова

Журналист, литературный редактор. Работала в Агентстве печати «Новости» (РИА «Новости»). Публиковалась в газетах «Cегодня», «Труд», «Вечерний клуб», в журналах «Спутник», «Вопросы литературы», «Детская литература» и других изданиях. В основном это были интервью с известными писателями, режиссёрами, актёрами, художниками.

ПРИМЕЧАНИЯ

  1. Арабское боевое движение, направленное на захват территории Палестины.
  2. Горячий ветер из пустыни. — Здесь и далее примеч. Зинаиды Палвановой.
  3. Холмистый район Иерусалима.

Оставьте комментарий