День начинается. Тень, поселившаяся на стене,

прочищает горло и перья чистит,

дерево само по себе шумит в стороне,

дождь на ощупь пересчитывает на нем листья.

 

Приметы прошлого очевидны, а грядущего – нет,

близоруко вглядываюсь в дальнозоркие горизонты,

вопрос не задан, но готовлю ответ,

так на всякий случай берут с собой зонтик.

 

И, действительно, наклонившись низко ко мне,

небесный яхтсмен или воздушный дайвер

что-то спрашивает, слышу его не вполне,

но отвечаю, что груз на плечах и свет в окне

ничего, не гнетут, вообще – не давят.

 

Буквы

 

1

 

Муравьиный Крит,

волны бьют упрямо,

учат алфавит:

альфа, бета, гамма.

 

Белый теплоход,

рябь теней, как смальта,

все наоборот:

гамма, бета, альфа.

 

Было и прошло,

дебит, кредит, смета,

время истекло:

альфа, гамма, бета.

 

2

 

Ночь напролет

с призвуком меди

ветер поет —

аз, буки, веди.

 

Так говорят

после разлуки —

все невпопад:

аз, веди, буки.

 

Минуйте ны,

порча и сглаз.

веди темны,

буки страшны,

есмь аз.

 

 

* * *

 

Я не знаю: не сплю или все же уснул,

если сплю, то тогда мне снится

чистая, как поле под Тулой, страница,

если сплю, то к столу притулился стул

и больше не шевелится.

 

Это комната. У столов и стульев нрав и повадки угрюмы,

не то — буфет, с его перезвоном рюмок,

или комод, где ты сберегла

ворох пестрого барахла.

 

Если сплю, то, ни хмур ни весел,

по широкой реке в лодке плыву без весел.

По реке в лодке — впрочем, я и не против, —

ни хмур ни весел. Скорее — по, чем — против

 

течения. Дремлю, сидя у трапа на чемодане,

я покинул комнату, и, едва переведя дух,

вещи начали болтать о том, о чем никогда не

решались при мне говорить вслух.

 

А на реке крякает селезень, зудит слепень, молчит слизень,

так, словно талой воды набрал полон рот,

и здесь даже самая точная мысль о жизни

отражается и становится мыслью наоборот.

 

Мысль о жизни вручную перемалывает время в деньги,

по сторонам не смотрит, сама собой до краев полна,

и о том, что бессонница — это modus vivendi,

ей расскажет флора, растущая в урочищах и по обочинам сна:

 

валериана, шалфей, зверобой, пустырник,

окопник, сабельник, мак-пустоцвет не в счет,

иван-чай, цикорий, укроп и любой кустарник

распаривается, заваривается, настаивается и идет в ход,

 

шелестит в изголовье, шуршит в изножье,

ночной птице и всяческой фауне дает приют.

А река все течет, передергивая озябшей кожей,

меньшие братья пищевые цепочки куют.

 

Ладно, пусть волки хвастаются, хвастаются, хвастаются клыками,

пусть ворон точит, точит, точит свой клюв о камень,

а ты, ночная птица, сипи, сипи, сипи,

Гена, не спи не спи не спи…

 

 

* * *

Никогда не пора,

ни в ночи, ни с утра…

 

Погоди у воды, ледяным повернувшейся боком.

Кто-то смотрит на нас,

то ли тысячью глаз,

то ль одним, но всевидящим оком.

 

Пусть запомнит вода

рыбака невода,

птицелова силки и упрямые петли погони.

Прячет омут сома,

смотрит осень с холма

из-под тонкой, прохладной ладони.

 

На миру, на юру,

на бытийном ветру

из живущих никто не пропущен.

Дальний выстрел в лесу

постоит на весу

и рассыплется в чащах и кущах.

 

Смотрит осень вприщур,

зинзивер, убещур

и прорехи, зиянья, пустоты.

Что ты медлишь, Творец,

расскажи, наконец,

про твои золотые заботы.

 

И запомнит вода

у запруды пруда,

что не входят в поток ее дважды,

то, что свет — это тьма,

что открылись с холма

горизонта с полями пространные тяжбы,

 

медь и камедь сосны,

свет холодный луны,

облаков невесомые битвы,

блеск плотвы, плеск листвы,

шум травы-муравы,

гон твоей каждодневной ловитвы.

 

 

Друзьям

 

светает истончается и тает тьма

свет это единственное что не может свести с ума

что освещать ему все равно

он льется всегда

здесь бессмысленно слово давно

он льется всегда

здесь бессмысленно слово зря

не так как река состоящая из течения и пескаря

он не знает числа

ему непонятна дата

он отвергает правоту циферблата

все — в остатке — ничто

за вычетом света

надевая пальто мы утверждаем что кончилось лето

ему наплевать что лето переползает в осень

он сам по себе

и сам по себе он очень

мы тоже отдельно но мы

больше зависим от тьмы

а он вездесущ

он любую кость изгрызет изгложет

ося леня сережа

он нас перетрет как часов пружины и оси

леня сережа ося

въедливей лесопилок крепче камнедробилок горячее плавилен

вот он вползает в окна с виду совсем бессилен

что ему чушь григорианского календаря

сережа ося леня

и я

 

 

* * *

 

Я сослан в немоту, туда, где уже давно Макар и телята, где зимуют раки,

где в бубен бьет и старым сухим ребром играет мой ровесник бес,

где в логове слов над листом бумаги согнулся, высунув перо и язык, Акакий

Акакиевич, перебеливая черновик, спущенный по инстанциям ему с небес.

 

Плачь не плачь, утони в слезах, но если, если тебе изменила Муза,

если над притяжением, над упругой волной словесной утрачена власть,

что тебе жар глагола, тяжесть существительных, клейковина союзов,

и наречий неверная, невесомая и не очень понятная вязь?

 

Я – ловец и добыча, живу у словесной реки, вдоль ее гужевого потока,

там, где бог из плавучей машины, как капитан Немо,

вываливается и подслеповато щурит глаза,

я бреду вдоль течения, бесполезными жабрами хлопая, как после потопа,

и в обратный бинокль, пролетая, безмолвно глядит на меня стрекоза.

 

Я молчу, я молчу, я молчу, я молчу, покуда по верхней

стороне воды медленно приближается утлый, угрюмый челн,

и впустую перебираю мережи синтаксиса, трясу грамматики верши:

где откуда куда вот теперь и если впрочем будто и уже ни при чем…

 

 

 

 

One Response to “Геннадий КАЛАШНИКОВ. «У словесной реки…»”

1. Nina Kossman says:

   January 21, 2016 at 5:31 pm

   Много замечательных строчек.
   “… что освещать ему все равно
   он льется всегда
   здесь бессмысленно слово давно
   он льется всегда
   здесь бессмысленно слово зря”

   “…он нас перетрет как часов пружины и оси
   леня сережа ося…”

   “Плачь не плачь, утони в слезах, но если, если тебе изменила Муза,
   если над притяжением, над упругой волной словесной утрачена власть…”

   “…Я – ловец и добыча, живу у словесной реки, вдоль ее гужевого потока…”

   И много других, не менее замечательных, строчек.

   Reply